Джордж Райт

Джессика

Данная история – продукт вымысла. Всякое сходство с реальными лицами, живыми или мертвыми – особенно мертвыми – является случайным.

А может, и нет.

Малколм набрел на эту скамейку на третьей неделе после начала занятий в университете.

Точнее говоря, до этого он уже несколько раз проходил мимо во время своих вечерних прогулок вокруг озера, но никогда прежде не останавливался именно здесь – хотя, казалось бы, это уединенное место идеально соответствовало его настроению. Скамейка, полускрытая в тени дерева, стояла почти у самой воды на восточном берегу озера, в то время как большая часть города, университет и "цивилизованная" часть парка лежали на западном, и большинство гуляющих обыкновенно паслись именно там. Специально для любителей активного образа жизни озеро опоясывала асфальтированная дорожка (внешняя сторона для велосипедистов, внутренняя для бегунов, как возвещали нарисованные на асфальте знаки), длина которой (как было услужливо обозначено там же) составляла ровно три с половиной мили; соответственно, чтобы добраться до скамейки от входа в парк, требовалось преодолеть примерно половину этого расстояния. Слишком далеко для мамаш с детьми, собачников и прочей лениво фланирующей публики – но и слишком близко для угрюмо топочущих по асфальту бегунов, чтобы им понадобилось делать здесь привал; эти обыкновенно нарезали целое число кругов, как и велосипедисты, которые, должно быть, вообще едва замечали скамейку под деревьями, проносясь в полусотне футов позади нее по своей внешней дорожке. Непосредственно к скамейке выводила другая дорожка – узкая грунтовая тропинка, тянувшаяся вдоль самой воды и мало подходящая для бегунов и велосипедистов из-за многочисленных выступающих из земли корней.

Но велосипед Малколма остался дома, почти в полутора сотнях миль от его нынешнего места обитания, а бегать он ненавидел. Он любил ходить.

Еще он любил одиночество. Нет, он не страдал никакими фобиями и к мизантропам себя тоже не относил. Скорее его кредо можно было выразить словами: "Пусть людям будет хорошо, но пусть им будет хорошо подальше от меня. Пусть они ко мне не лезут, пока я сам их не позову." Малколм не прочь был пообсуждать серьезные темы с умным собеседником – но терпеть не мог пустых и бессмысленных разговоров, из которых по большей части и состоит обычное каждодневное общение. Вплоть до традиционного "Привет, как дела?", на которое полагается столь же традиционно отвечать "Отлично". Малколм неоднократно из принципа отвечал "Отвратительно!", и почти во всех случаях – особенно если собеседником был посторонний типа кассира в магазине – все равно слышал в ответ "Это хорошо". Не потому, разумеется, что над ним хотели поиздеваться – просто собеседник на автомате отрабатывал ритуал, не вдумываясь ни в то, что говорит, ни в то, что слышит в ответ. Вот зачем это нужно?! Если ты кассир, твое дело – посчитать деньги и выдать сдачу, а не интересоваться, как мои дела, которые тебя, во-первых, не касаются, и на которые тебе, во-вторых, глубочайшим образом плевать.

Но кассиры были, разумеется, мелочью. Сильнее всего Малколма раздражали сверстники. Шумные, навязчивые, с их примитивными разговорами, тупым жаргоном (вот зачем коверкать свой собственный язык?! Малколму эти уродливые словечки резали уши почти физически), плоскими шутками. В младших классах его пытались травить, но в конце концов отстали – не очень-то интересно дразнить того, кто не бесится в ответ и даже не пытается убежать, а лишь глухо замыкается, как черепаха в панцире. В старшей школе его уже не пытались вывести из себя целенаправленно, зато любимой темой у одноклассников стала всевозможная похабщина. Малколма от нее мутило.

Но занятия в школе заканчивались, и Малколм мог вернуться домой и запереть за собой дверь. Остаться наедине с книгами, компьютером и сборными моделями самолетов, которые он старательно клеил и раскрашивал аэрографом. Это было чудесно.

А потом был выпускной, с которого Малколм постарался свалить сразу же после официальной части. И документы, отосланные в университет. И извещение о зачислении. И торжественное построение на площади перед зданием, похожим на средневековую ратушу, под гремящий из динамиков "Gaudeamus igitur". Малколм чувствовал гордость от того, что он теперь студент университета, и как-то даже не до конца верил, что старинный гимн играют и в честь него.

А потом пришло осознание, что теперь весь первый курс ему придется жить в общаге. Со сверстником. С посторонним. С чужим.

То есть Малколм, конечно, и раньше знал, что таковы университетские правила, но как-то гнал от себя эту мысль. Подсознательно студенческое сообщество представлялось ему чем-то вроде ордена молодых ученых, где называют друг друга "коллега" и ведут интеллектуальные диспуты, а детали женской анатомии если и обсуждают, то только на соответствующей кафедре медицинского факультета. Но в первый же день он понял, что окружающие его первокурсники ничем принципиально не отличаются от бывших одноклассников. Ну, может, у них повыше средний балл, но и только. Средний балл – это еще не сфера интересов и не система ценностей.

Встречи со своим соседом по комнате Малколм, никогда прежде не живший вне дома, ожидал с тоскливым ужасом. Хотя на самом деле Рик, как он представился, оказался не таким уж плохим парнем. Он не разбрасывал повсюду свои грязные вещи, не трогал без спроса имущество Малколма, не слушал без наушников рэп, не выходил из душа голый и не вваливался посреди ночи с пьяной подружкой, дабы предаться сексуальным упражнениям, не обращая внимания на соседа. Но по складу характера он был едва ли не полной противоположностью Малколму. Из тех ушлых и расторопных парней, которые мигом обустраиваются на любом новом месте, обзаводятся кучей знакомств и связей, а после того, как устроятся сами, кидаются с той же буйной энергией устраивать тех, кто, по их мнению, нуждается в их покровительстве. Не особо интересуясь мнением самих своих протеже, а вежливые отказы интерпретируя как стеснительность и комплексы, которые, разумеется, надо преодолеть "для их же блага". Так что неудивительно, что Рик чуть ли не со второго дня задался целью сделать из провинциального тихони Малколма "настоящего студента" и научить его "радоваться жизни, пока мы молоды", к чему, кстати, тот самый старинный студенческий гимн как раз и призывает.

Но тут, однако, коса нашла на камень. Не повышая голоса и ничем не выказывая своего раздражения (он ненавидел конфликты!), Малколм с неизменной твердостью отклонял все "заманчивые" предложения Рика. Нет, он не хочет вступить в "Фи Дельта Омега", спасибо. Да, он совершенно в этом уверен. (Если верить фильмам, все эти студенческие братства из трех греческих букв состоят главным образом из садистов, чье основное занятие – всячески издеваться над первокурсниками, почему-то готовыми терпеть любые унижения ради перспективы членства. До прибытия в университет Малколм полагал, что фильмы сгущают краски, но теперь он уже не был в этом уверен и уж тем более не хотел проверять. Да и вообще, ему претила сама идея членства в каких-либо братствах, союзах и прочих коллективах.) Нет, он не хочет пойти на вечеринку. Нет, ему не будет там весело. Он не любит громкую музыку и вообще шум, и не пьет алкоголь, даже пиво. Да, он понимает, что никто не заставляет его напиваться, но он не выносит даже запаха, равно как и общества нетрезвых людей. Он лучше посидит со своим ноутбуком, а ты, конечно, иди, развлекайся, Рик ("и не возвращайся как можно дольше", добавлял Малколм мысленно). Нет, он не хочет познакомиться с "классными девчонками" (Малколм прекрасно представлял себе этих вульгарных накрашенных девок, готовых лезть в постель через полчаса после знакомства). Здесь в голосе Малколма прорвалось столь явное отвращение, что Рик, помолчав минуту, с несвойственной ему деликатностью (и определенно без всякой насмешки) осведомился, не гей ли его сосед. "Нет", – спокойно ответил Малколм. "Тогда что? Просто девственник? Ну так это..." "И горжусь этим", – холодно отрезал Малколм, прежде чем Рик успел произнести "...поправимо". "Ммм... ну, дело твое, конечно..." – только и смог пробормотать Рик.

На самом деле нельзя сказать, что девушки Малколма вовсе не интересовали. Но только не так! Он терпеть не мог "откровенные мужские разговоры", но еще больше его раздражало лицемерие, когда самыми возвышенными словами именовали самое низменное действо. Выражение "заниматься любовью", как и его производные типа "этой ночью он любил ее три раза", вызывали у него такое же отвращение, как куча дерьма на тарелке из дорогого сервиза посреди праздничного стола (зрелище определенно еще более мерзкое, чем та же куча дерьма просто на земле). Даже поцелуй был для него отвратительней сцены из фильма ужасов. Чужой слюнявый рот, язык, как сырое щупальце монстра, мерзкие влажные звуки... Почему отношения не могут быть чистыми?! Свободными от всей этой гадости?

Когда-то ему казалось, что он нашел свой идеал. Соседская девчонка, с которой они были знакомы с двенадцати лет. Ей тоже нравились компьютеры и фантастика про космос, а не глупые девчоночьи сериалы. Она не была ослепительной красавицей – ничего похожего ни на главную секс-бомбу класса Беверли Харт, ни на ее вечную соперницу Линду Портер – но как раз эти две не вызывали у Малколма ничего, кроме раздражения, в то время как милое лицо Кэтрин со вздернутым, чуть присыпанным веснушками носиком и большими серыми глазами, обрамленное волнистыми рыжеватыми волосами, чем дальше, тем больше казалось ему чудесным зрелищем. Но только лицо. Малколм не обращал внимания ни на ее выросшие груди, ни на появившиеся в речи незнакомые прежде интонации, ни на то, что его подруга, кажется, поддерживает их обычные разговоры без прежнего энтузиазма и словно бы ждет от него чего-то еще. Мысль о сексе с ней была для него такой же невозможной дикостью, как идея помочиться в лицо лучшему другу или проделать то же самое с прекрасной картиной.

И вот за три недели до выпускного, на самой середине увлеченного рассказа Малколма о новой модели Zeppelin-Staaken, германского тяжелого бомбардировщика Первой мировой войны, которую он как раз начал собирать, Кэтрин решила взять инициативу в свои руки. В самом буквальном смысле. Не говоря ни слова, она ухватила его за промежность.

Малколм оттолкнул ее с такой силой, что она едва удержалась на ногах. Чувствуя, как его лицо становится пунцовым (чего с ним не случалось никогда прежде – чужие похабные разговоры вызывали у него отвращение, но не стыд, ведь это была чужая грязь, никак не касавшаяся его лично), он выдавил что-то вроде "ты... ты...", повернулся и пошел прочь со всей возможной скоростью. В тот же день он удалил с компьютера (не забыв сразу очистить корзину) все ее фотографии и спустил в унитаз те, что были распечатаны на бумаге. Он хотел бы больше никогда ее не видеть, но это было невозможно, коль скоро они не только жили по соседству, но и учились в одной школе; но, во всяком случае, Малколм старался по возможности не смотреть в ее сторону. На выпускном она была с капитаном футбольной команды (который, по всей видимости, решил таким образом отомстить за что-то Беверли Харт), но вот на это Малколму было уже глубочайшим образом плевать. Уезжая в университет, он радовался не только тому, что стал студентом и начинает взрослую жизнь, но и тому, что больше не придется даже случайно видеть эту грязную тварь.

Зато теперь ему приходилось постоянно видеть Рика, и это вызывало у него почти такой же дискомфорт. Нет, если сравнивать экстремумы функции "отвращение", то Рик был не настолько ему неприятен – особенно когда начал, наконец, понимать бесплодность своих попыток втянуть соседа в "настоящую студенческую жизнь" и заметно поуменьшил свою навязчивость. Зато если брать интеграл той же функции по времени... От Рика ведь некуда было деваться. Нельзя было прийти домой и запереть дверь, оставив Рика снаружи вместе со всеми прочими чужими, как делал Малколм все свои школьные годы. Рик имел полное право находиться внутри, и вот это было хуже всего. Даже если он просто лежал на своей кровати, слушая что-то через наушники и ничем не мешая соседу. Малколм благословлял все тусовки и вечеринки, на которые уходил Рик, но ведь рано или поздно он все равно возвращался. Тем более что тусовки случались все же не каждый день, и даже и Рику надо было когда-то готовиться к занятиям.

Единственным хоть каким-то выходом для Малколма было уходить самому. К счастью, темнело пока еще поздно, и погода стояла хорошая, так что Малколм с первых же дней повадился ходить к озеру (у него было какое-то длинное индейское название, но все называли его просто "озеро"). От общаги до главного входа в парк, тянувшийся вдоль берега, нужно было пройти по городским улицам около полутора миль (а потом, разумеется, столько же обратно), так что большинство студентов, желающих отдохнуть на свежем воздухе, предпочитали огромные лужайки на территории самого университета (а любители "активного отдыха" – его же спортивный комплекс). Это Малколма тоже полностью устраивало. Нет, он ни с кем из них не ссорился, в том числе и с Риком. Он просто хотел оказаться от них всех подальше (да и от обычных гуляющих горожан тоже, для чего достаточно было уйти подальше вдоль берега озера). Иногда он уходил налегке, иногда брал с собой книги и тетради, чтобы позаниматься где-нибудь на скамейке.

Но в этот пятничный вечер, венчавший его третью учебную неделю, он просто гулял. Необходимости заниматься накануне свободного от учебы дня не было. Желания возвращаться в общагу и общаться там с Риком – тем более. Так что Малколм просто неспешно шагал вокруг озера, стараясь при этом держаться подальше от асфальтовой аллеи и обследуя вместо нее грунтовые тропинки, то выходившие к самой воде, то, напротив, уходившие в лесные заросли. У него, как обычно, был с собой mp3-плеер с наушниками (нередко он даже не включал музыку, но наушники все равно вставлял в качестве простейшей защиты от желающих заговорить – всегда можно сделать вид, что не слышишь), однако теперь он упрятал все это в карман и шел, слушая пересвистыванье птиц и шорох белок в листве. Если не сильно оглядываться по сторонам (где сквозь деревья виден был просвет аллеи), легко можно было представить, что находишься за сотни миль от людей. Обойдя озеро с восточной стороны, Малколм развернулся, не желая снова выходить в самую людную часть парка (в пятничный вечер – людную даже более обычного), и столь же неспешно побрел назад. А затем – еще раз.

И вот, проходя через самую удаленную от входа часть парка по третьему разу, он, наконец, обратил внимание на скамейку. С одной стороны, у него возникло желание присесть отдохнуть, с другой – солнце уже протянуло через озеро ослепительную дорожку расплавленного золота, и Малколм подумал, что это место идеально подходит, чтобы полюбоваться закатом до самого конца. Потом, конечно, придется возвращаться уже в темноте, но это Малколма не беспокоило. Парк был вполне безопасным местом – как и город в целом, если судить по криминальной статистике в интернете. А уж оказаться в общаге он точно хотел чем позже, тем лучше.

По своей конструкции скамейка была, разумеется, такой же, как и пара дюжин других, расставленных вдоль озера и дорожек парка. Но кое-что ее все же отличало. Во-первых – низко нависший над ней купол ветвей, словно бы ограждавший ее от всего остального мира. Во-вторых – отсюда, пожалуй, и в самом деле открывался лучший вид на закат над озером, во всяком случае, в сентябре, когда солнце садится точно на западе. А в-третьих... когда Малколм подошел к скамейке ближе, на ее спинке в закатных лучах ярко блеснул большой металлический прямоугольник.

Малколм, конечно, сразу понял, что это. Он видел мемориальные скамейки много раз, даже в этом парке их было несколько. Но обычно табличка, установленная родней в память о покойном, была меньше. Эта же занимала почти всю высоту спинки. Подойдя вплотную, Малколм понял, в чем дело. Половину таблички занимала фотография.

Это было фото юной девушки. Очаровательное лицо с острым подбородком, большими смеющимися глазами и чудесной улыбкой. Каштановые волосы двумя волнами ниспадали на плечи, завиваясь на концах поверх надписи на футболке (Малколм опознал верхнюю часть университетского логотипа). Насколько можно было судить по черно-белому фото – никакой косметики; тонкие губы без всякой сексуальной пухлости, никаких накрашенных век и распутной поволоки во взгляде – словом, ничего того, что Малколм ненавидел в сверстницах. В маленьких ушах даже не было сережек. Девушка на фото казалась воплощением естественности, невинности и чистоты. Словно прекрасный цветок, доверчиво открывшийся навстречу солнечному утру...

"Светлой памяти Джессики Сильвер

10/1/1986 – 9/16/2006¹

Каким бы прекрасным ни был этот закат, ему не сравниться с таким чудесным, заботливым, любящим и отзывчивым человеком, какой была наша Джесс.

Навеки в наших сердцах

Мама Папа Мел Тед"

Ниже столбиками мелким шрифтом шли еще три дюжины имен. Наверное, студенты с ее курса.

Малколм осторожно провел пальцами по улыбающемуся лицу. "Ну почему?" – подумал он с тоской, едва не заставившей его простонать это вслух. Почему именно она?! Не какая-нибудь Беверли Харт или Линда Портер, не... та тварь, не еще какая-нибудь тупая шлюха – а вот эта милая, чистая, чудесная девушка? Если бы...

"Она была старше меня на два года, – подумал Малколм, – но это как раз ерунда... Но если бы она не умерла, ей было бы уже тридцать! Слишком поздно для меня..."

Тут же он, впрочем, сердито обругал себя. Он хотел бы, чтобы Джессика была жива, вовсе не ради его эгоистичных интересов. Пусть бы ей было тридцать, пусть бы они никогда не встретились, но эта прекрасная улыбка не превратилась бы в могильную гниль! Хотя, конечно, было бы так чудесно встретить ее именно такой, как на этом фото... Но – мечтать об этом так же бессмысленно, как и о ее спасении десять лет назад. Одна невозможность ничуть не реалистичнее другой...

– Джессика, – сказал он, снова нежно проводя пальцами по холодной металлической щеке. – Мне так жаль.

Даже не дожила до двадцати... Что это было? Ему хотелось верить, что несчастный случай, а не болезнь. Что все произошло мгновенно, и она не мучилась. Что даже ничего не успела понять...

Тут вдруг Малколма обожгла новая мысль: 16 сентября – да ведь это же сегодня! То есть, ровно десять лет назад... Ну и где, спрашивается, эти мама, папа, Мел и Тед с их "навечно в наших сердцах"? Почему они не пришли к ней в такой день?

Но он тут же снова устыдил себя. Конечно же, они пришли – на кладбище. Именно там поминают усопших, а не на скамейке в парке. Скамейки, все-таки, в первую очередь предназначены для того, чтобы на них сидели гуляющие. И класть сюда, скажем, цветы было бы глупо.

И все-таки у него было совершенно иррациональное чувство – дважды иррациональное, если вспомнить, что речь о человеке, которого больше нет – что Джессику бросили здесь одну. Сюда, наверное, вообще редко кто приходит, несмотря на идеальный вид на озеро. Много ли в наше время найдется людей, готовых прошагать почти две мили (и потом столько же обратно), чтобы просто полюбоваться закатом? И фотографией умершей девушки...

– Я посижу с тобой, Джессика, если ты не возражаешь, – сказал Малколм. – Здесь очень красиво. Этот закат в твою честь.

Солнце медленно опускалось по безупречно-синему небу навстречу озеру, становясь из ослепительно-золотого огненно-оранжевым, затем сочно-красным, похожим уже больше не на звезду, а на диск какой-то экзотической планеты. Вот нижний край этого диска коснулся черной полоски деревьев на противоположном берегу; где-то там лежал город и университет, но отсюда никаких построек не было видно за деревьями. Зеркальная гладь озера оставалась абсолютно спокойной – даже самый легкий ветерок не морщил рябью водную поверхность. Солнечная дорожка угасла, рассыпавшись отдельными искрами, затем и последний краешек огненного диска догорел на зазубренной кромке деревьев, но озеро все еще отражало всю торжественную феерию небесных красок, плавно менявшихся как в пространстве, так и во времени от оранжево-розового к сине-фиолетовому; вода, словно фильтр "Фотошопа", делала цвета темнее, но в то же время контрастнее и насыщеннее. Наконец небо на западе стало выцветать; потянуло прохладой.

"Каким бы прекрасным ни был этот закат..."

Малколм вдруг почувствовал, что по его лицу текут слезы. Это не особенно его удивило, хотя он и не помнил, когда плакал в последний раз (из-за Кэтрин уж точно нет, тогда им владело лишь отвращение и сухая злость). Чего бы он ни отдал в эту минуту, чтобы Джессика сидела рядом и смотрела на закат вместе с ним! Но чудес не бывает. Смерть – это навсегда, что бы там ни врали своей пастве священники... Сам Малколм всегда был атеистом, как и его отец (его мать, формально не принадлежа ни к какой церкви, допускала существование "Высшего Разума", на что отец ехидно отвечал: "Ты только посмотри на этот мир – если им что и управляет, то не Высший Разум, а Высшая Глупость!") Тем не менее, Малколм вновь перевел взгляд на фотографию справа от себя. В сумерках уже трудно было различить черты – видно было лишь бледный овал лица и обрамлявшие его волосы.

– Пока, Джессика, – сказал он и постарался улыбнуться. – Я приду завтра, обещаю.

Он поднялся и пошел назад к асфальтовой аллее, вдоль которой уже горели фонари – впрочем, неяркие и нечастые, способные скорее служить маяками во тьме, чем вовсе разогнать таковую. Малколм шагал по совершенно пустому парку, и жгучая грусть, от которой наворачивались слезы, постепенно превращалась в светлую печаль. "Наверное, глупо переживать из-за умершей девушки, которую я никогда не знал, – все же сказал он себе. – Рик бы, небось, обхохотался, – и тут же Малколм почувствовал, как его зубы сжались от злости, словно он уже услышал эту предполагаемую насмешку. – Но уж наверное не глупее, чем переживать из-за вымышленных персонажей фильмов и книг, как миллионы людей на свете. Джессика, по крайней мере, настоящая..."

Куда более настоящая, чем все эти "классные девчонки", подумал он несколько мгновений спустя. Тупые крашеные куклы, которым нужно только одно... Тут же, впрочем, его кольнула нехорошая мысль – а действительно ли Джессика была такой, как ему представлялось? Все-таки эпитафии – не самый объективный источник информации... Но он тут же отмел это подозрение, вспомнив ее фото. Слова, написанные скорбящими родственниками, могут лгать. Это лицо – нет.

"Мама, папа, Мел, Тед", – вспомнилось ему. Ну Мел – очевидно, сестра, Мелони, скорее всего, а вот кто такой Тед? Брат, тут же уверенно ответил себе Малколм. Если бы это был бойфренд (слово-то какое мерзкое! и лживое! вовсе не друга оно обозначает!), он бы не удосужился такой чести – места в одной строке с ближайшими родственниками. Хотя, если он был официальным женихом... не так уж мало девушек в 20 лет уже выходит замуж...

Нет, решительно оборвал себя Малколм. Не было у Джессики никого... подобного. Она была не такая. Она была чистая. Была и осталась.

Как Малколм ни хотел оказаться в своей комнате как можно позже, на подходе к кампусу он невольно ускорил шаг – на улице было уже холодно и неуютно. Первый признак надвигающейся осени...

Рик валялся на кровати прямо в кроссовках (еще одна манера, чрезвычайно раздражавшая Малколма), и тыкался в экран своего "айфона".

– А, привет, Малк. Есть хочешь?

– Малколм, – тихо, но твердо ответил Малколм. – Я уже говорил, я не люблю, когда сокращают мое имя.

– Ладно-ладно, ваше лордство сэр Малколм. Так как насчет пожрать? Я как чувствовал, что ты сейчас придешь, и заказал большую пиццу нам на двоих.

Малком почувствовал, что и в самом деле проголодался после долгой пешей прогулки – хотя до этого его мысли совершенно не касались еды.

– С чем? – осторожно уточнил он.

– Четыре сыра. Я помню, что ты не ешь мясо.

"Надо же, хоть что-то он помнит", – подумал Малколм, а вслух спросил: – Ну и сколько стоит?

– Ну, пополам, с тебя восемь баксов.

– В "Dollar Tree"² можно купить пиццу за доллар, – холодно проинформировал его Малколм. – Маленькую, конечно. Но если две, будет как две трети твоей большой.

– Да что там за пицца, так, тонкий сухой лепесток, – пренебрежительно махнул рукой Рик. – К тому же там замороженная, а здесь уже готовая. Тебе чего, восьми баксов жалко?

– У меня нет лишних денег. И я не просил что-то покупать за меня.

– Ой, ну ладно. Забудь про эти восемь баксов, считай, я угощаю. Мне одному все равно столько не съесть.

– Положи в холодильник, завтра разогреешь.

– Уффф, – выдохнул Рик. – Малк...олм, на твоей планете все такие?

– Да, – ответил Малколм без улыбки.

Пицца действительно оказалась вкусной.

На следующее утро Малколм отправился на озеро сразу после завтрака. У Рика были какие-то свои планы на уикэнд, в которые он, к счастью, уже даже не пытался вовлечь соседа.

До скамейки Малколм добрался ближе к полудню. Солнце, пробиваясь сквозь купол ветвей, разбросало по сиденью пеструю россыпь светлых пятен, слегка шевелившихся от ветра, но лицо девушки еще оставалось в тени.

– Привет, Джессика, – сказал Малколм, опускаясь на сиденье и поворачивая голову к ней. – Я тут, как и обещал. Рад снова тебя видеть.

Пару минут он просидел вполоборота, глядя на фотографию, затем, словно опасаясь смутить Джессику столь пристальным рассматриванием, перевел взгляд на искрящуюся на солнце поверхность озера и вдруг спохватился:

– Ой, я ведь даже вчера не представился. Я Малколм. Малколм Мартинсон. Учусь тут в университете. Собираюсь стать аэрокосмическим инженером. Проектировать новые космические корабли... Ты ведь тоже здесь училась, да? Интересно, на каком факультете... Тоже что-нибудь техническое? Хотя, наверное, скорее какая-нибудь... психология? Или искусства? То есть я совсем не хотел сказать, что техника – это не для девчонок. Просто, ну, интуитивно показалось, извини, если ошибся... Я ведь ничего о тебе не знаю. Мне бы хотелось узнать побольше. Знаешь, мне техника всегда нравилась, с самого детства. А вот люди... как-то не очень. Машины не умеют врать, лицемерить и предавать, ты ведь меня понимаешь? То есть они, конечно, ломаются. И тогда приборы могут показывать неверные данные. Но они никогда не обманывают специально. То, что для машины – поломка, если угодно – болезнь, для человека – штатный режим... Но ты, конечно, не была такой. Я знаю, что не была. Хотя наверняка тоже с этим сталкивалась. Невозможно с этим не столкнуться, где бы ты ни жил... Ты местная? Наверное, да, раз твои родные установили скамейку здесь. А я вырос в совсем маленьком городке. Меньше тысячи жителей. Но я не какой-нибудь там деревенский увалень. Отец – инженер на местной электростанции...

Он сидел и рассказывал о себе, своем доме, своем городе, своем детстве совершенно так же, как рассказывал бы новому другу. Словно Джессика сидела рядом, слушала и даже задавала вопросы, на которые Малколм отвечал. При этом он, конечно, отдавал себе отчет, что беседует с фотографией, точнее, с образом, рожденным таковой в его собственном мозгу. Но, в конце концов, миллионы людей приходят на кладбища и говорят там со своими умершими, вовсе не считая это смешным или безумным. Хотя они, возможно, искренне верят в то, что их близкие слышат их на небесах... Впрочем, Малколму, как обычно, не было дела до других. В детстве у него никогда не было воображаемых друзей (хотя негусто было и с реальными), зато были воображаемые миры, в которые он уходил надолго, представляя себя то исследователем другой планеты, то искателем затерянных городов в джунглях. Где-то на чердаке их дома до сих пор валялись бортжурналы и дневники этих "экспедиций", с подробными картами и описаниями необыкновенных существ...

Об этом он, кстати, тоже рассказал Джессике.

Время от времени Малколм замолкал, словно давая Джессике выговориться в ответ. В этом воображаемом рассказе Мелони оказалась старшей сестрой, девушкой, в общем, доброй, но во всех отношениях заурядной. К моменту, когда Джессика поступила в университет, Мелони уже работала... ммм... в агентстве по недвижимости... или, скорее, в страховой фирме... в бухгалтерском отделе... в общем, в чем-то, по представлению Малколма, немыслимо скучном. Зато младший братец Тед, упитанный крепыш с круглыми румяными щеками, обладал отменно вредным и хулиганским характером, как и все младшие братья (у Малколма никогда не было ни братьев, ни сестер – что его полностью устраивало – но по фильмам и книгам у него сложилось именно такое представление). Некоторые его шуточки явно выходили на пределы допустимого и пару раз даже доводили Джессику до слез, за что Малколм сразу же почувствовал к сорванцу преизрядную неприязнь. "Лично я бы надрал ему задницу!" – произнес юноша и добавил: "Извини, конечно, если тебе неприятны такие слова, но с подобными мелкими негодниками так и следует поступать. Иначе они вырастают в больших негодников."

Он понимал, конечно, что все эти подробности – лишь игра его собственного воображения, и что можно поискать информацию о реальной семье Джессики – и, главное, о ней самой – в интернете. Ее имя и фамилия не самые редкие, но годы жизни, наверное, позволят отсеять всех тезок. Возможно, в сети даже есть информация, как она умерла... Но Малколму не слишком хотелось делать это. Ни сейчас с телефона (мобильным интернетом Малколм вообще не пользовался принципиально, считая, что телефонный экран слишком мал и неудобен для полноценного вебсерфинга), ни "дома", то есть в общаге, с ноутбука. С одной стороны, это казалось ему чем-то вроде подглядывания – ведь Джессика не давала ему разрешения копаться в деталях ее жизни, попавших в сеть, может быть, даже и помимо ее воли. С другой стороны... он, пожалуй, и сам не отдавал себе в этом отчет, но подсознательно он опасался, что правда может разрушить уже сложившийся у него образ. Образ девушки, которая была слишком хороша для этого мира...

Отправляясь утром в парк, Малколм не планировал, сколько именно времени там провести. Может быть, часа три-четыре. И лишь увидев, как над озером вновь разгорается закат, он понял, что просидел на скамейке целый день. В горле першило. Хотелось пить. Да и есть, в общем-то, тоже – у него ведь ни крошки не было во рту с самого завтрака.

Малколму и прежде случалось, увлекшись разговором, потерять ощущение времени. С той же Кэтрин – пока половое созревание не превратило ее в то, во что превратило – они, бывало, увлеченно болтали по много часов. Но никогда прежде Малколм не беседовал вслух, и тем более так подолгу, с воображаемым собеседником.

В воскресенье Малколм явился в парк, уже заранее зная, что просидит там весь день. Рюкзачок, с которым он обычно ходил на занятия, на сей раз был набит съестными припасами – большая бутылка газировки и коробка с бутербродами. Вытащив все это после нескольких часов разговора, он вдруг почувствовал что-то вроде неловкости оттого, что ест сам и не предложит угоститься Джессике. Но – он все-таки не суеверный дикарь, оставляющий еду покойнику. И не ирландец из анекдота, который каждый вечер в баре выпивал две порции бренди – за себя и за оставшегося в Ирландии брата. Однажды он заказал лишь одну порцию, и бармен спросил: "С вашим братом что-то случилось?" "Нет, – ответил ирландец, – с ним все в порядке, это я бросил пить." Малколм тут же рассказал этот анекдот Джессике и подумал, что никто не мешает ему представить, будто она сидит рядом и тоже ест какое-нибудь пирожное или пончик. Да, разумеется, так она и делает...

К большой радости Малколма, Рика в этот вечер в комнате не было. Он вернулся лишь глубоко за полночь, когда Малколм уже спал.

Так прошла целая неделя. Каждый день, едва дождавшись конца занятий, Малколм спешил в парк, где проводил несколько часов в беседах со своей воображаемой подругой. Эти разговоры совершенно не надоедали ему; всякий раз у него находилось что-нибудь новое, о чем рассказать Джессике. И ощущение, что он говорит не в пустоту, что его внимательно слушают, а время от времени и отвечают, только крепло. Иногда он задавался вопросом, надо ли вообще говорить вслух? Разве нельзя с тем же успехом вести тот же диалог-монолог про себя? Но интуиция подсказывала ему, что в этом случае беседа как раз превратится в монолог, и только слова, произносимые вслух, как при обычном разговоре, делают ее диалогом. Забавно, конечно, что подумает какой-нибудь случайный прохожий, подошедший к скамейке слишком близко... хотя в наше время человек, беседующий с невидимым собеседником, едва ли кого-то удивит. Все решат, что он просто разговаривает по мобильному.

Впрочем, необходимости все время трепаться тоже не было. Малколму доводилось не то читать, не то слышать, что признак по-настоящему близких отношений между людьми – это не не когда им комфортно беседовать, а когда им комфортно молчать друг с другом. У Малколма этот тезис вызывал усмешку – по нему выходило, что он состоит в близких (хотя и односторонних) отношениях едва ли не со всем человечеством. Но теперь он понял, что имелось совсем другое. Не его обычное стремление отрешиться от посторонних и относиться к ним, как к совершенно неважным предметам обстановки, которые, конечно, чем больше молчат, тем лучше. А совсем иное чувство, когда ощущение другого человека, напротив, становится настолько полным и органичным, что слова не нужны – как не нужны они в общении между левым и правым полушарием собственного мозга. Когда другой человек перестает восприниматься как собственно другой, присутствие которого требует некоего оправдания, ответа на вопрос "зачем?" Нет, конечно, обмена информацией это не заменяет. Это всего лишь чувство. Но такого чувства он прежде не испытывал даже с Кэтрин...

О ней он, кстати, тоже рассказал Джессике. На четвертый или пятый день. Рассказал все, включая последний омерзительный эпизод, о котором прежде не собирался рассказывать никогда и никому. Он извинился перед Джессикой. что "вывалил на нее эту грязь", но почувствовал облегчение. До этого всякое воспоминание о Кэтрин вызывало у него злость и наихудшие пожелания в ее адрес. Тварь, оскорбившая его лучшие чувства, предавшая его идеалы чистой и светлой дружбы, его представления о достойном и прекрасном... Теперь же ему стало почти смешно. Она не стоит ненависти. Она слишком ничтожна, чтобы вызывать хоть какие-то эмоции. Она ничего не разрушила. Чистое и светлое существует, просто не имеет никакого отношения к ней.

В общагу Малколм возвращался уже глубоко затемно (Рик смотрел на него с многозначительной ухмылкой, но, к счастью, воздерживался от скабрезных шуток) и за всю неделю лишь пару раз заставил себя заглянуть в учебники и тетради, да и то ненадолго. В школе он обычно был примерным учеником, не оттягивавшим домашние задания до последнего срока, но после вечеров, проведенных в парке, учеба не шла ему на ум, да и времени на нее почти не оставалось. Малколм говорил себе, что семестр только начался, и он еще успеет наверстать – а вот теплая погода скоро кончится, и под унылым осенним дождем в парке уже не посидишь...

Вечером субботы – второй субботы, проведенной Малколмом на скамейке Джессики – закат и в самом деле не был столь безмятежен, как в предыдущие дни. На западе натянуло облака и дымку, и солнце багровело, погружаясь в это марево, пробивалось сквозь него воспаленными пятнами, а затем, исчезнув во мрачной мути окончательно, словно выплеснуло веером в небо кровь, как будто что-то раздавило его там, в облачной мгле. Вероятно, это предвещало ухудшение погоды назавтра, и Малколм подумал, что, возможно, в воскресенье ему и не удастся снова прийти "в гости к Джессике". Это соображение навело его на новую мысль: пока еще не стемнело, он снял лицо девушки – только само изображение без траурных слов рядом – на свой телефон (далеко не последнюю модель – Малколм глубоко презирал тех, кто исключительно из тупых понтов каждый год гоняется за самыми новыми версиями смартфонов – но, во всяком случае, фотографировал его телефон вполне прилично).

В воскресенье погода и в самом деле испортилась. С самого утра зарядил дождь, и прогноз на метеосайте подтверждал, что это безобразие намерено затянуться на целый день. Рик сперва дрых до полудня, а потом, натянув джинсы и футболку, вновь завалился на кровать с наушниками, "айфоном" и большим пакетом попкорна, явно не собираясь в обозримой перспективе избавить Малколма от своего присутствия. Малколм коротал время, гоняя в какую-то бесплатную сетевую стрелялку, хотя вообще не был фанатом подобных игр – но в данном случае она позволяла дать выход раздражению. Но вот Рику кто-то позвонил – точнее, прислал текстовое сообщение – и после непродолжительного тыканья пальцами в экран сосед Малколма, наконец, свалил.

Малколм тут же выключил игру, достал свой собственный телефон и вывел на экран сделанную накануне фотографию. Здравый смысл подсказывал, что если он хочет "пообщаться" с Джессикой, то для этого совершенно не нужно идти в мокрый и холодный парк – воображаемые разговоры можно вести откуда угодно, и телефон с фотографией, пожалуй, даже лучше обеспечит иллюзию реальной беседы, чем пустая скамейка. Но... почему-то на сей раз его воображение отказывалось работать, как надо. В парке он с каждым днем, казалось, все яснее ощущал присутствие Джессики. Если смотреть не на табличку на спинке, а на озеро, было совсем легко поверить, что она сидит рядом. Телефон же в руке оставался просто мертвым куском пластика, никак не связанным с ней, несмотря даже на выведенную на экран картинку (куда менее убедительную в мелком масштабе). Разговаривать с телефоном в отсутствие звонка было глупо.

У Малколма вдруг мелькнула мысль, что сейчас ему придет сообщение от Джессики. Любимый прием авторов современных ужастиков – мертвецы, посылающие электронные сообщения живым... Пожалуй, он бы даже и не испугался – хотя, скорее всего, и не поверил бы, сочтя, что это чей-то гадкий розыгрыш (впрочем, кто бы стал разыгрывать таким образом его, никогда не знавшего Джессику при жизни, спустя десять лет после ее смерти? Разве что кто-то, все же подслушавший его разговоры на скамейке, но это выглядело совсем невероятно...) Но, разумеется, никаких сообщений и звонков так и не последовало. "Она не знает ни мой номер, ни мой е-мэйл", – подумалось Малколму, и он тут же сердито одернул себя. Нет, он прекрасно понимает, где кончается фантазия и начинается суровая реальность материального мира, в которой слова "навсегда" и "никогда" не знают исключений. Показательно, кстати, что все электронные проявления мистики так и остались атрибутом исключительно фантастики – в отличие, скажем, от спиритических сеансов прошлого, никто не пытается всерьез использовать компьютеры или смартфоны для связи с потусторонним миром. Хотя, если бы духи и призраки в самом деле существовали, им наверняка было бы куда проще двигать курсор по экрану, чем деревяшку по спиритической доске...

Но размышление об электронных устройствах навел Малколма на новую мысль. От черно-белого портрета, несмотря даже на солнечное выражение лица девушки, все-таки слишком веяло кладбищем и надгробьем. А что, если поискать в сети цветной оригинал фотографии? Он по-прежнему не собирается вынюхивать в интернете подробности ее жизни, но уж на это Джессика бы наверняка не обиделась...

Малколм перекинул фото на ноутбук и запустил поиск по изображениям. "Гугл" выдал ему набор черно-белых картинок, на большинстве из которых, кажется, была даже и не Джессика – просто похожее лицо в том же ракурсе. Но, промотав страницу вниз, Малколм увидел цветное фото – и поспешно кликнул на него мышью.

"Памяти Джессики Сильвер".

Это был ее мемориальный аккаунт. То есть, конечно, мемориальным он стал после смерти – тогда и добавили слово "памяти". До этого это была обычная страница Джессики Сильвер в соцсети. С той самой солнечной фотографией, так не вязавшейся с самой идеей смерти...

Малколм развернул фото в полный размер и скопировал к себе на диск. Пролистал обычные в таких случаях комментарии – "помним, любим, скорбим", "прости, Джессика...", гифки с горящими свечами... Затем стал читать записи, сделанные самой девушкой.

В отличие от большинства девчонок, постящих всякую ерунду по несколько раз в день, Джессика писала нечасто и только о том, что действительно казалось ей важным и достойным внимания. Например, "Знали ли вы, что стихотворение Сары Тисдэйл "Будет ласковый дождь" написано вовсе не во времена, когда все ожидали ядерную войну, а в 1920 году? Тогда о возможности войны, которая уничтожит человечество, не подозревали даже физики. Только поэты..." Малколм этого не знал. У него, как и у многих, благодаря рассказу Брэдбери это стихотворение твердо ассоциировалось именно с ядерной войной. Интересно все же, в какой области специализировалась Джессика – литература? В ее постингах нигде напрямую не говорилось об учебе. Но Джессика, несомненно, много читала – среди постингов были понравившиеся ей стихи и впечатлившие ее цитаты из книг. Попадались и фотографии, по большей части природа – белка вниз головой на древесном стволе, поднявшийся на задние лапы упитанный сурок, красная птица-кардинал с вздернутым хохолком на осыпанной каплями недавнего дождя ветке, огненные осенние клены, отраженные в синей воде озера, деревья в сверкающем на солнце снегу... И закаты. Несколько фото закатов над озером, сделанных в разное время года, но все, похоже, с одного места. Того, где теперь стояла скамейка. Наверное, это было ее любимое место в парке...

Были и фотографии самой Джессики – иногда одной, иногда в компании какой-нибудь другой девушки (судя по подписям, одной из них была сестра Мел – она оказалась вовсе не длинной и блеклой, как представлялось Малколму, а миниатюрной круглолицей девушкой с темными волосами; другие, надо полагать, были университетскими подругами). Никаких парней, удовлетворенно отметил Малколм (впрочем, а кто фотографировал? хотя, конечно, это мог быть случайный прохожий, или автоматическая съемка с задержкой....) Было фото, изображавшее Джессику в большой компании – наверное, другие студенты – на пикнике в парке.

Ни о какой болезни нигде не говорилось, и фотографии тоже не давали никаких мрачных намеков. Малколм снова перемотал ленту к последней записи, сделанной за два дня до смерти.

"Люди, совершившие предательство, нередко потом просят прощения, словно они совершили ошибку. Но это лицемерная подмена понятий. Ошибку совершают по неведению, не понимая, что творят, а предают совершенно сознательно, прекрасно понимая, что делают. Прощать ошибки можно и нужно. Прощать предательство нельзя. Ведь простить – это, по сути, найти оправдание. Простить подлеца значит совершить подлость самому."

Выходило, что это стало ее последними словами – о чем она, очевидно, не могла знать заранее. Последними не в жизни, коль скоро несчастье случилось лишь два дня спустя, а лишь в интернете – но именно интернет сохранил их навсегда... во всяком случае, надолго. И именно под ними громоздились теперь в итоге все эти скорбные комментарии с горящими свечками.

Кто-то посмел предать тебя, Джессика? Или это было лишь теоретическое рассуждение, подобно многим другим твоим записям?

– Все-таки завел себе подружку?

Первым побуждением Малколма было захлопнуть ноутбук, но он осознал, что делать это уже поздно, и лишь с отвращением обернулся к Рику. Тот вошел в комнату, даже не потрудившись снять кроссовки и оставляя мокрые следы на полу. На его куртке блестели капли дождя.

– Я думал, ты ушел, – неприязненно произнес Малколм.

– Да блин, ключи забыл в куртку переложить, – пояснил Рик, шагая к своему шкафчику. – Хорошо, что ты дома, а то пришлось бы к супервайзору переться...

– И никакая она мне не подружка, – продолжал Малколм. – И вообще, нечего заглядывать в чужие компьютеры.

– Да ты так сидишь со своим ноутом, что экран от входа видно, – ответил Рик, роясь в шкафчике. Наконец он отыскал брелок с ключами и сунул его в карман – а затем все-таки шагнул не в выходу, а к соседу. – Красивая девчонка. Ну, если не подружка, значит, не претендуешь? – Рик подмигнул, приближаясь еще на шаг. – Дай-ка глянуть, какой у нее аккаунт?

– Мемориальный, – отрезал Малколм почти что с удовольствием. – Она умерла много лет назад.

– Да? – заставить Рика растеряться было непросто, но на сей раз у Малколма получилось. – Жалко... – теперь Рик, очевидно, и сам уже разглядел траурные картинки со свечами. – А от чего?

– Здесь не сказано. И вообще, какое твое дело?

– Да ладно, просто так спросил. Малколм, чего ты на людей кидаешься?

– Я не кидаюсь, – Малколм постарался говорить максимально спокойно. – Я просто не люблю, когда мне заглядывают через плечо и спрашивают "просто так". Мир бы гораздо лучше, если бы люди говорили только о том, что действительно важно.

– По-твоему, жизнь и смерть – это неважно? – парировал Рик. Малколм ничего не ответил, и его сосед продолжал: – Просто подумал, может, лейкемия...

Малколм не прореагировал и на эту (очевидно ошибочную) гипотезу, и Рик, помолчав с полминуты, добавил: – Если хочешь знать, моя кузина умерла от лейкемии. Ей было всего 13.

– Мне жаль, – произнес Малколм. Вообще-то это была одна из ритуальных фраз, которых он старался избегать, но в данном случае он почувствовал, что ему и в самом деле жаль эту девочку, о которой он слышал впервые в жизни. Не так сильно, как Джессику, но умереть в 13 лет после мучительной болезни – это действительно ужасно. А еще для него стало полной неожиданностью, что нечто подобное имело место в жизни Рика, который до этого казался ему несовместимым ни с какими трагедиями. Как выразились бы в комедии, найдите в словаре слово "беззаботность", и там будет его фотография...

– Ладно, – привычное легкомысленное выражение вновь вернулось на лицо Рика после того, как он торопливо охлопал свои карманы, проверяя, не забыл ли чего на этот раз. – Пойду, теперь уже точно до вечера. Можешь тут хоть... – кажется, он собирался пошло сострить, но сдержался: – Короче, не побеспокою.

Малколм вновь вернулся к записям Джессики. Ему пришло в голову, что он узнает о ней больше, если ознакомится с книгами, которые она читала и которые произвели на нее впечатление. Сам Малколм читал почти исключительно научную фантастику, поэтому о большинстве этих книг он прежде даже не слышал. Но теперь он старательно скинул названия и авторов в отдельный файл, а затем устроил поиск в интернете. Кое-что нашлось в сети в бесплатном доступе, но далеко не все. Интересно, есть ли в университетской библиотеке художественная литература? Почему бы и нет, коль скоро студенты изучают не только точные науки...

Последней книгой, которую читала Джессика – или, во всяком случае, о которой она упомянула – была "Ребекка" Дафны дю Морье. Как раз текст этого романа в интернете нашелся, и Малколм скачал его на ноутбук. Из постингов Джессики было неясно, успела ли она дочитать книгу, и у Малколма мелькнула мысль, что если и нет, он расскажет ей, чем все кончилось. И эта мысль была столь простой и естественной, что на сей раз даже не вызвала рационального ответа "ну да, да, я понимаю, что на самом деле это невозможно..." Чувствуя знакомое щекочущее предвкушение, всегда охватывавшее его перед знакомством с многообещающей книгой – а в том, что Джессика не читала всякую скучную женскую мутотень, Малколм уже не сомневался – он открыл файл и погрузился в чтение.

Повествование быстро увлекло его. Даже несмотря на то, что первые главы и в самом деле напоминали "женскую мутотень" любовного романа, Малколм не почувствовал раздражения – то ли потому, что не сомневался в более интригующем дальнейшем развитии событий, то ли потому, что романтическая история знакомства главных героев коррелировала теперь и с его собственным настроением. Героиня, от лица которой шло повествование – и ни разу не названная при этом по имени – поневоле ассоциировалась у него с Джессикой, а угрюмый и замкнутый Максимилиан де Винтер – с ним самим, хотя, объективно говоря, при всей своей нелюдимости юный Малколм мало походил на окутанного флером мрачного прошлого британского аристократа. А вот мертвую Ребекку он невзлюбил сразу же, еще до того, как героиня почувствовала исходящую от нее опасность; она ассоциировалась у Малколма вовсе не с покойной Джессикой, а с физически еще живой, но мертвой для него Кэтрин. Такая же, небось, фальшивая, лживая, развратная дрянь, прятавшая под очаровательной внешностью свое грязное нутро...

Лишь после полуночи Малколм заставил себя оторваться от чтения, неохотно вспомнив о необходимости все же заняться заданиями, которыми он манкировал всю неделю. В итоге он лег лишь в четвертом часу ночи (давно вернувшийся Рик вовсю сопел в две дырки, не высказывая, к счастью, претензий по поводу горящей у соседа лампы) и все утро клевал носом, пока не проспал половину лекции по матанализу и не был в итоге с позором разбужен преподавателем, не преминувшим, под довольные смешки аудитории, пошутить насчет бурно проведенной ночи. Малколм надулся и покраснел, чем, очевидно, лишь подтвердил пошлые подозрения. Он попытался было вновь записывать лекцию, но понял, что ничего не понимает, и решил, что лучше потом прочитает соответствующую главу в учебнике. Пока же его мысли витали в областях, далеких от математики, и даже в выражении Sⁱ_jk ему мерещилась некая анаграмма.

Наконец тоскливые занятия закончились. Погода, правда, все еще стояла скверная – дождь не лил, как накануне, но было пасмурно и промозгло, налетал порывами холодный ветер, так что парк совсем не выглядел привлекательным местом. Но Малколм туда и не рвался – он жаждал поскорее дочитать "Ребекку". Не желая делать это в обществе Рика, он устроился со своим ноутбуком в читальном зале. Конечно, там были и другие студенты, но их было не так много (начало семестра – не предсессионный аврал), они были незнакомые и уж точно не стали бы лезть ни с какими разговорами, так что в их присутствии Малколму было куда легче почувствовать желанное уединение, чем с Риком за спиной. Заодно он убедился, что отдел беллетристики в библиотеке есть, и выписанные им книги там имеются. Возможно, именно здесь Джессика и читала их десять лет назад...

Он досидел до самого закрытия библиотеки; последние страницы пришлось дочитывать уже в коридоре. Закрыв ноутбук, Малколм еще с четверть часа просидел на подоконнике на фоне темного окна, теперь уже в совершенном одиночестве, чувствуя легкую печаль от необходимости расстаться с миром романа, как это всегда бывает после завершения хорошей книги. Впрочем, сейчас это чувство было, пожалуй, острее, чем когда-либо в прошлом – слишком уж он привык ощущать себя Максимилианом, а героиню Джессикой. Романы Азимова и Кларка, бывшие его любимым чтением прежде, не вызывали у него такого чувства отождествления с персонажами. Это были интересные истории, которые он наблюдал со стороны, и не более чем. Впрочем, и "Ребекка", вероятно, произвела бы на него не большее впечатление, если бы он прочитал ее еще парой недель раньше. До того, как познакомился с Джессикой...

И вновь это слово – "познакомился" – не вызвало чувства протеста у рациональной части его сознания. Теперь ему не терпелось обсудить с Джессикой прочитанное. Он надеялся, что завтра погода улучшится, и он сделает это в парке. Его подспудная уверенность, что разговоры с Джессикой надо вести именно там, на ее скамейке, стала еще тверже, и он даже не задумывался, почему это так – просто принимал как нечто само собой разумеющееся.

Во вторник тучи и в самом деле разошлись, что было очень кстати, учитывая стоявшую в расписании физкультуру. Малколм не сомневался, что тренер-садист выгнал бы их на стадион и под дождь. Уроки физкультуры Малколм ненавидел еще с начальной школы. Совершенно бессмысленное принудительное издевательство, нелепое даже применительно к школьникам, а уж тем более – к университетским студентам, которые уж точно выбрали карьеру, требующую мозгов, а не мускулов... Малколм давно подозревал, что истинная цель этих занятий – никакая не забота о здоровье или каком-то там "гармоничном развитии" (что это вообще такое и кто сказал, что гармония в XXI веке должна быть такой же, как и в античности?), а психологическая ломка, превращение личности в винтика, в "члена команды", готового покорно и без рассуждений исполнять сколь угодно идиотские приказы... А иначе почему все эти тренеры такие садюги? И почему зарплата у них выше, чем у университетских профессоров – что выглядит совсем уж необъяснимым кретинизмом?!

Все же беготня по стадиону помогла вновь не выспавшемуся Малколму взбодриться – хотя на самом деле это было лишь временное облегчение. Подходя, наконец, после всех занятий к заветной скамейке, он чувствовал себя так, словно прошагал от кампуса не три, а добрую дюжину миль. Однако это не мешало ему предвкушать приятный вечер. Несмотря на солнце, было ощутимо холоднее, чем на прошлой неделе, но Малколм все учел – в сумке у него за плечами лежал свитер на случай, если позже похолодает еще сильней, а в придачу к коробке пончиков он взял не холодную воду, а термос с горячим чаем.

Не предусмотрел он только одного. Когда он уже свернул с асфальтовой аллее (по тропинке, идущей вдоль кромки воды, после дождей можно было пройти разве что в охотничьих сапогах) и направился к скамейке, то заметил сквозь склонившиеся ветви, что там кто-то сидит.

Малколм остановился так резко, словно налетел на стену. Со спины, да еще сквозь ветки, он плохо мог разглядеть этого типа. Похоже, уже не студенческого возраста, но и еще не старик, покатые плечи, длинные, но жидкие волосы, свисающие из-под серой бейсболки. Какого черта ему тут надо?! Ему что – скамеек в этом парке мало?!

Простояв пару секунд, Малколм попятился назад к аллее. Он двигался беззвучно, не желая привлекать внимание неизвестного, но внутри у него все кипело от злости. Он говорил себе, что это публичный парк, и, разумеется, гулять здесь и садиться на скамейки вправе любой желающий, но это рациональное соображение ничуть не успокаивало. Особенно злило то, что народу в восточной части парка, как всегда, практически не было – и вот надо же было этому субъекту припереться именно сюда и именно сейчас!

Малколм, стараясь двигаться помедленнее, прошагал по асфальтовой дорожке около полумили (дважды его обогнали велосипедисты и один раз – долговязый бегун, весь обвешанный гаджетами, так что даже его конечности казались не частями живого тела, а механически движущимися поршнями), а затем столь же неспешно пошел обратно, надеясь, что тот тип, наконец, убрался. Он, правда, так и не попался юноше навстречу, но Малколм утешал себя мыслью, что он, наверное, ушел в другую сторону.

Когда он снова неслышно приблизился сзади к скамейке, чужак по-прежнему сидел там.

Малколм некоторое время сверлил его затылок ненавидящим взглядом, затем побрел прочь в прежнем направлении. На сей раз он одолел примерно треть пути вокруг озера, прежде чем повернуть обратно.

Незнакомец все еще сидел на скамейке.

Малколм снова зашагал прочь, едва не скрипя зубами от гнева. Да что этот гад, издевается? Намерен просидеть здесь до самого заката? А может, это вообще какой-нибудь бомж, собирающийся устроиться на скамейке на ночь? Грязный вонючий бомж уляжется с ногами на скамейку Джессики... для Малколма это звучало почти так же, как если бы этот мерзкий тип полез в ее кровать. В сознании юноши замелькали все более дикие образы – как он решительно подходит к чужаку и велит ему убираться... как вышвыривает его со скамейки силой... как хорошенько колотит (чего Малколм за всю свою жизнь не делал никогда и ни с кем), дабы впредь было неповадно приходить сюда... как... как вообще убивает и сбрасывает тело в озеро! "Извини за беспорядок, Джессика, больше он нам не помешает."

Малколм глубоко вздохнул и вновь заставил себя мыслить здраво. Нет, конечно же, он не собирается делать ничего подобного, и этот парень ничем не виноват, что пришел и занял скамейку первым. К тому же... можно ведь решить проблему цивилизованно. Просто подойти и вежливо попросить его пересесть на любую другую скамейку. Малколм, правда, ужасно не любил обращаться с просьбами к незнакомым людям – особенно со странными просьбами. Что, если этот тип просто ответит: "С какой стати?" Надо придумать какое-то обоснование... ничего более умного, чем "у меня здесь назначена встреча", Малколму в голову не приходило, но сойдет ли такой аргумент? А если чужак упрется из вредности, мол, а мне-то какое дело? Особенно если он сидит там не просто так...

Новая мысль даже заставила Малколма остановиться. А что, если это никакой не бомж и не обычный гуляющий, которому чересчур понравился вид на озеро? Что, если у него была веская причина выбрать именно эту скамейку? Если он пришел именно к Джессике? Кто-то из ее близких... скажем, брат Тед – вполне подходит по возрасту, особенно если на самом деле Тед был старше, чем представлялось Малколму. Вот только, вновь кольнуло Малколма неприятное подозрение, действительно ли Тед ее брат?

Юноша вдруг почувствовал, что не желает больше гадать. Вот прямо сейчас он подойдет к этому типу и спросит: "Тед?" Если тот ответит отрицательно, тогда он скажет, что у него здесь назначена встреча с Тедом, и – "могу ли я попросить вас об одолжении..." А если это все-таки окажется Тед... ну, тогда они поговорят о Джессике, и Малколм узнает о ней еще что-то новое. Говорят, общая потеря объединяет... Хотя Теду, конечно, трудно будет объяснить, почему какой-то парень, которого Джессика никогда не знала и которому было 8 лет в день ее смерти, считает это потерей. Но – может, Тед и не станет задаваться этим вопросом?

Малколм повернулся и решительно зашагал по аллее обратно к скамейке. Но, когда он подошел к ней снова, скамейка была пуста.

Но Малколм не поспешил сразу же занять вожделенное место. Прежде он подозрительно осмотрел и чуть ли не обнюхал скамейку, ища следы незнакомца. Может, это и в самом деле был какой-нибудь вонючий бомж... Но нет, никакого дурного запаха – в том числе алкогольного или табачного – он не обнаружил. Зато обнаружил кое-что другое.

На нижней планке спинки сиденья – почти у самого края, на почтительном расстоянии от таблички – было вырезано небольшое сердечко. С совсем маленькими буквами J+T внутри.

Нет, это не было вырезано только что. Судя по тому, как потемнело дерево, данный акт вандализма состоялся много лет назад – Малколм просто не замечал маленькую картинку прежде, ее и в самом деле непросто было заметить, если не всматриваться. И, конечно, две буквы могли означать вовсе не Джессику и Теда, тем более – не тех самых Джессику и Теда. Это же скамейка в городском парке, мало ли народу здесь бывает... Но настроение Малколма, воспрянувшее было при исчезновении чужака, было вновь испорчено. Сердечки. Какая пошлость. Братья таких глупостей точно не вырезают, ни в честь живых сестер, ни в честь покойных...

– Привет, Джессика, – буркнул он, усаживаясь и пристраивая рядом свою сумку. – Извини, что поздно. Но – сама знаешь, тут торчал какой-то тип. Ты знаешь, кто он такой?

Естественно, он не мог получить никакого ответа, хотя ему очень хотелось услышать "в первый раз его вижу". Но как раз поэтому он не мог счесть, что именно так она и сказала. Это не было вольным полетом фантазии, когда легко представить, что реплики Джессики и в самом деле приходят извне, а не рождаются в его голове; в данном случае получалось, что он навязывает ей ответ, а это было... нечестно. Не по правилам.

Поэтому вопрос так и повис в воздухе, и Малколм, помолчав немного, перешел к более приятной теме.

– Знаешь, я тут по твоей наводке прочитал "Ребекку". Классная книга, мне понравилось. Ты успела дочитать ее до конца?

На этот раз ему легко представился отрицательный ответ, и он воодушевленно принялся пересказывать ей роман, словно заново переживая приключения героев. Когда он закончил, у него пересохло в горле, и он вознаградил себя чаем из термоса и пончиками

Подкрепившись, он почувствовал, как по телу разливается приятное тепло, но вместе с ним возвращается и усталость. Посмотрев на озеро и клонящееся к закату солнце, Малколм прикрыл глаза – всего на минуту, как ему показалось...

– ...на медицинском.

Малколм встрепенулся и повернул голову на приятный голос, который он не раз уже пытался представить, но который впервые слышал отчетливо.

Джессика сидела рядом, и Малколма это почему-то совершенно не удивило. На ней была та же зеленая университетская футболка, что и на фотографии, и заходящее солнце золотило ее волосы, все так же ниспадавшие на плечи. Вот только лицо ее было совсем не таким жизнерадостном, как на том фото.

– Прости, что ты сказала? – переспросил Малколм.

– Я училась на медицинском факультете. Не психология и не искусства. И не точные науки. Хотя, – она улыбнулась, – мне понравилось, как увлеченно ты рассказывал про самолеты. Наверное, это здорово, создавать новые машины... Хотя я бы никогда не смогла. Черчение и я – вещи несовместимые.

– Сейчас уже не чертят вручную, – поведал Малколм, словно теперь это имело какое-то значение. – Есть специальные программы...

– Да, – кивнула Джессика, – но все равно это не мое.

– Значит, ты хотела стать врачом?

– Еще с детства.

– Знаешь, а вот я бы не смог как раз этого, – усмехнулся Малколм. Ему было самую малость досадно, что между ними обнаружилась такая разница в профессиональных пристрастиях, но он не думал, что это может помешать их общению. – Видишь ли, я... – "слишком брезглив, чтобы возиться со всякой... физиологией", мысленно произнес он, но подумал, что ее может задеть такая формулировка, и постарался подобрать более обтекаемую: – ну, я не то чтобы боюсь вида крови, но не думаю, что выдержал бы практику в анатомичке, – он улыбнулся почти виновато.

– Меня, можно сказать, подтолкнул к этому Тед, – сказала Джессика.

– Тед? – слегка нахмурился Малколм. – Это твой...

– Ну да, мой младший брат, – подтвердила она все-таки лучшее из его предположений. Но уже следующая ее фраза заставила его почувствовать неловкость за свой эгоизм: – Он родился с ДЦП. Ты знаешь, что это такое?

– Детский церебральный паралич.

– Он самый, – невесело кивнула Джессика. – Тед – очень умный и способный мальчик. Но не мог ходить и почти не мог говорить. То есть понять его могли только те, кто привык к его манере речи. А людям несведущим он мог показаться просто слабоумным. И иногда я даже думала... хотя это, конечно, чудовищная мысль... что лучше бы он и в самом деле был слабоумным. Тогда бы он, по крайней мере, не понимал, что с ним что-то не так. А так... все прекрасно понимать и быть бессильным это изменить... это так ужасно. Ужасно несправедливо. Я не понимаю, как люди могут верить в доброго бога после таких вещей.

– И ты мечтала его вылечить, – кивнул Малколм.

– Не только его. Таких, как он, много... Благополучные люди вообще не представляют, сколько вокруг страданий, пока не столкнутся с ними лично.

"Ну да, – подумал Малколм, – вот и кузина Рика тоже..."

– Джессика, – произнес он вслух, – а как...

Но тут его голос запнулся. Казалось совершенной дикостью спросить у сидящей рядом девушки: "А как это случилось с тобой? Как ты умерла?"

– Что – как? – спросила она, не дождавшись продолжения.

– Как... ты училась? – никакая более умная замена не пришла ему в голову. – На "отлично", наверное?

– Ну, в основном да. Хотя меня тоже, как ты говоришь, поначалу пугала практика в анатомичке. Но на самом деле там нет ничего страшного... Мертвая плоть – это всего лишь мертвая плоть, – Джессика помолчала и, пока Малколм подыскивал новый вопрос, который увел бы беседу подальше от темы смерти, вдруг добавила: – Ей совсем не больно, когда ее режут.

И в этой фразе столь явственно чувствовался личный опыт, что Малколм ощутил, как его пробирает ледяной озноб. Девушка, сидевшая рядом с ним, по-прежнему выглядела совершенно живой (может быть, даже более живой и естественной, чем ее размалеванные косметикой сверстницы) и ничуть не походила на труп или привидение – но именно в этот момент Малколм окончательно осознал: она мертва, знает, что умерла, и помнит, как это было.

– Наверное, это даже хорошо, что я так и не стала врачом, – сказала вдруг Джессика.

– П-почему? – выдавил из себя Малколм, борясь со сковывающим его могильным холодом.

– Потому что врач обязан помогать всякому, кто нуждается в помощи, кем бы он ни был, – ответила она. – А это неправильно. Этого заслуживают не все люди. Отнюдь не все.

Она повернулась и посмотрела в глаза Малколму горьким и в то же время пристальным и требовательным взглядом. И от этого взгляда он вновь почувствовал острую, щемящую жалость, как в тот миг, когда впервые увидел ее фотографию на спинке скамейки. "Кто обидел тебя, Джессика? – хотелось воскликнуть ему. – Скажи мне, и я найду этих тварей!" Но его тело закоченело настолько, что даже губы, казалось, смерзлись, не позволяя открыть рот. Он сделал отчаянное усилие, пытаясь их разлепить – и провалился в темноту.

Точнее, не провалился. Наоборот – вынырнул. Он сидел на скамейке, погруженной во мрак, шея и плечи затекли, и ему действительно было чертовски холодно. Преодолевая боль в шее, он поднял голову и различил во тьме призрачную гладь озера, отражавшую редкие звезды. Никаких иных источников света – ни фонарей парка, ни огней города на другом берегу – видно не было, словно человечество сгинуло в этом мраке, и он остался последним живым человеком на Земле...

Сон. Все это был всего лишь сон. Он заснул на скамейке и продрых тут до... который все-таки час? Негнущимися от холода пальцами Малколм вытащил мобильник, едва не выронив его на траву, и ткнул первую попавшуюся кнопку. Это надо же, почти полночь...

Стуча зубами, он кое-как натянул через голову свитер, затем попрыгал, разминая конечности и стараясь согреться. Затем, сунув руки в лямки заплечной сумки, быстро пошел в сторону аллеи.

Там было совершенно темно – темнее, чем возле озера. Фонари в этот поздний час уже были погашены – официально парк ночью закрывался, и Малколм с беспокойством подумал, что не хватало сейчас только нарваться на какого-нибудь совершающего обход патрульного. Впрочем, если он услышит мотор, заметит фары машины или свет фонаря, то просто сойдет с дороги и спрячется среди деревьев – вряд ли патрульный его заметит... Эти деревья, еще более темные, чем мрак прямо по курсу, едва угадывались по бокам аллеи – но все же позволяли держаться посередине асфальта и не сбиваться с дороги. Время от времени из зарослей доносился шорох, но Малколм не вздрагивал испуганно, понимая, что это какая-то мелкая ночная живность, а вовсе не прячущиеся в засаде маньяки. Мысль о маньяках, впрочем, заставила Малколма вновь задуматься об обстоятельствах смерти Джессики. "Не все люди заслуживают помощи..." Что, если это был не несчастный случай, а убийство?! Может быть, даже в этом парке, где она, по всей видимости, любила бывать... Малколм почувствовал, как сжимаются его кулаки. Мысль о том, что Джессика не просто погибла, что она могла стать жертвой насилия, была особенно нестерпима.

Это был просто сон, напомнил себе Малколм. Весь разговор с Джессикой – не более чем игра его подсознания, возможно – всего лишь реакция на проникшее сквозь сон чувство холода... Но теперь он может это проверить, не так ли? Не так уж трудно найти списки студентов медицинского факультета за 2006 год – собственно, само название Facebook происходит именно от таких списков. И сведения о том, страдает ли некий Теодор Сильвер церебральным параличом, тоже могут отыскаться в открытом доступе. Скорее всего, у "умного и способного парня" есть свой блог, и он, как и многие инвалиды, не позволившие недугу себя сломать, не делает тайны из своей болезни... Кстати, сидевший на скамейке парень, очевидно, все-таки не Тед. Он явно пришел и ушел на своих ногах.

Если только все это правда, конечно, еще раз напомнил себе Малколм.

Однако к тому времени, когда он добрался, наконец, до своей комнаты, ему было не до поисков в интернете. Было слишком поздно, и Малколму хотелось лишь завалиться в кровать под теплое одеяло – словно он и не проспал перед этим несколько часов в парке (впрочем, сон на холоде в неудобной позе вряд ли можно было назвать полноценным отдыхом). Так что он тихо разделся и лег, стараясь не разбудить Рика.

На следующее утро первою парой вновь был матан; профессор, должно быть, был идейным "жаворонком", раз испросил себе такое расписание – в отличие, разумеется, от большинства студентов. Но как раз Малколм на этот раз хорошо выспался. Тем не менее, ему недолго удавалось сосредоточиваться на математическом анализе. До него только сейчас по-настоящему дошел смысл мыслей, которые в темноте и холоде ночного парка казались вполне естественными. Но в том-то и дело, что термин "естественное" был тут, возможно, не вполне уместен. Ведь если сведения, которые сообщила ему во сне Джессика – и которые он не мог узнать никаким материалистическим путем – подтвердятся, то это значит, что...

Малколм никогда не верил в призраков и загробный мир. Но он знал также, что настоящий ученый не имеет права отмахиваться от фактов, какими бы невероятными они ни были.

"Это еще никакие не факты", – возразил он сам себе.

"Но ты можешь их проверить."

"Даже и пробовать не стану. С одной стороны, этого просто не может быть. А с другой – это может оказаться просто случайным совпадением. У нас тут не так уж много факультетов – почему бы Джессике не учиться именно на медицинском? Совершенно естественное предположение, что девушка с такой улыбкой мечтала помогать другим... И даже ДЦП – не настолько невероятно редкое заболевание, чтобы делать из совпадения фундаментальные выводы. А может, все это вообще не подтвердится..."

"Ну так проверь. Или боишься?"

Но дело было не в том, что он боялся. Точнее – он боялся вовсе не того. Не крушения своего материалистического мировоззрения, хотя еще недавно, наверное, он и в самом деле счел бы самым страшным именно это. А как раз наоборот – того, что оно в очередной раз подтвердится. В глубине души он отчаянно хотел, чтобы Джессика оказалась вовсе не воображаемым образом в его мозгу, привыкшем странствовать в вымышленных мирах. Он не поверил бы до конца, что она существует реально... где-то там... после смерти, но он мог бы, по крайней мере, предаваться этой иллюзии – отдавая себе отчет в ее иллюзорности, но в то же время не позволяя экспериментальной проверке ее разрушить...

Но нет. Это не подход Малколма Мартинсона, сына инженера и будущего аэрокосмического конструктора. Он – должен – знать.

И это желание определенности стало таким сильным, что Малколм не мог ждать до конца занятий. Не мог даже ждать до конца лекции. Компьютера у него с собой не было – обычно Малколм не таскал свой довольно крупный ноутбук на занятия – но он сделал то, что избегал делать прежде: полез в интернет со своего мобильного телефона.

Интернет жестоко тормозил по сравнению со скоростью, которую университетская сеть обеспечивала ноутбуку, и, конечно, Малколма ужасно раздражал маленький экранчик (который даже нельзя было поднести близко к глазам, чтобы не привлекать лишнего внимания преподавателя). Тем не менее, на сайте университета он довольно быстро нашел ссылку на списки студентов по годам. Судя по развернувшейся менюшке, университет начал выкладывать эти списки онлайн как раз в 2006. Малколм, тыкая одним пальцем в экран (до чего же все же неудобно! он и на ноутбуке-то всегда использовал мышку, а не тачпад!), выбрал медицинский факультет и ввел в поисковой строке "Джессика Сильвер".

Ничего.

Подумав несколько секунд, он стер имя (вдруг в списке опечатка – скажем, только одно "с"?) и запросил одну фамилию. Сайт, потормозив с полминуты, выдал ему единственную строчку. Именно ту, которую он надеялся – или боялся – получить.

Малколм почувствовал, как быстро забилось его сердце. Он ткнул в ссылку. Появилось место для фото, пока еще не загруженного. Малколм нетерпеливо дважды шевельнул пальцами, увеличивая масштаб, пока картинка медленно скачивалась из интернета.

На Малколма смотрел улыбающийся негр.

Ничего не понимая, он проскроллировал страницу вправо. Ну да. Чертов маленький экранчик, на котором ничего не разберешь без зума. Не Джессика, а Джереми Сильвер!

Ну и хорошо. Устои мироздания остались на своих местах. Мертвые не разговаривают с живыми. Это был просто сон.

Малколм хотел уже убрать телефон в карман, но добросовестность инженера, о которой не раз твердил ему отец, подала ему новую мысль. Надо проверить и другие факультеты. Узнать, где она училась на самом деле.

Всего в списках студентов университета за 2006 год обнаружилось трое Сильверов. Два парня и одна девушка, Мэри Луиза, толстушка в очках и рыжих кудряшках.

Джессики не было.

Стоп, подумал Малколм, этого уже не может быть. Она ведь точно училась здесь... или все-таки нет? Просто носила университетскую футболку? Подаренную... кем-то.

"Прекрати, – сказал себе Малколм. – Не было у нее никаких парней!" Ужасно глупая и смешная ревность. И оскорбительная для Джессики – хорошо, что она его не слышит... Все гораздо проще. Она ведь умерла в начале учебного года. Каталог студентов был, наверное, составлен позже. Или же в него потом внесли исправления. Надо проверить списки за 2005. В интернете их нет, но, наверное, они есть в библиотеке.

Так, ну ладно. А что там у нас насчет Теда? Малколм вызвал поисковик и ввел "Тед Теодор Сильвер ДЦП детский церебральный паралич".

Интернет вновь потормозил и, наконец, на экране медленно выстроился список аккаунтов и записей в соцсетях. Часть из них принадлежала Тедам или Теодорам, часть – Сильверам, в некоторых упоминалась болезнь, но все три компонента сочетались только в двух записях. В одной из них речь шла о ребенке пяти, в другом – восьми лет. Малколм проверил даты – оба мальчика родились уже после смерти Джессики.

Для очистки совести он решил поискать еще Мелони Сильвер. В конце концов, вопросы про Джессику или Теда можно, наверное, задать и ей. И опять – целый список аккаунтов, но ни одно фото не походило на девушку, которую Малколм видел на странице Джессики. Даже с учетом того, что теперь она должна быть на десять лет старше...

Стоп, сообразил Малколм. А почему он так уверен, что Мел – это именно Мелони? С тем же успехом это может быть и Мелисса. Он проверил и эту версию, но снова не нашел ту, кого искал. Ну что ж – даже и в наше время не все имеют аккаунты в соцсетях, а имеющие могут прятаться под никами...

Увлеченный своими поисками, Малколм даже не сразу заметил, что лекция кончилась и студенты покидают аудиторию. Он очнулся лишь тогда, когда незнакомый парень, которому он загораживал проход, не очень дружелюбным тоном попросил пропустить его. Малколм поспешно поднялся, пихая почти не использованную тетрадь в сумку, и встретился взглядом с Риком, выходившим из соседнего прохода.

– Общался с кем-то поинтереснее нашего профа? – усмехнулся тот, кивая на мобильник в его руке.

– Так... глянул кое-что... по теме лекции, – неубедительно соврал Малколм. – Что там у нас сейчас – кажется, химия? – они с Риком были записаны на одни и те же курсы.

– Ну да. Готов к тесту?

– К тесту...? – растерянно пробормотал Малколм. – А разве сегодня?

– Ну да. На прошлом же занятии говорили.

Черт. Черт, черт, черт! Этот проклятый тест совсем вылетел у Малколма из головы, в последнее время занятой совсем другими вещами...

Отношения с химией у него были сложными. Малколм ее уважал, как и всякую точную науку, но не любил. Хотя и понимал, что будущему конструктору летательных аппаратов необходимо разбираться в свойствах веществ и их взаимодействии друг с другом. Топливо, смазка, борьба с коррозией, борьба с обледенением, воздух для дыхания в кабине и все такое прочее. Но запоминать все эти громоздкие формулы, особенно органические, и сложные реакции... Нет, конечно, выучить их, в принципе, можно. Но это если учить.

Проклятье. Первый тест в семестре, и он завалит его с треском. Произведет достойное впечатление на преподшу, нечего сказать. Исправлять первое впечатление потом всегда сложнее...

Но делать было нечего. Стоя перед дверью химической аудитории, Малколм, конечно, попытался листать учебник. Но было очевидно, что пять минут лихорадочной подготовки его не спасут.

Студенты расселись за столами. Вошла преподавательница, велела им сложить мобильники и прочие гаджеты в большую кювету на демонстрационном столе и раздала варианты теста. Малколм тоскливо посмотрел на свой листок. Так, первый вопрос он знает... и шестой...кажется... а все остальное – практически чистая угадайка. Все равно что выиграть в рулетку десять раз подряд...

Тем не менее, он попробует. Сдавать почти чистый лист ниже его достоинства. Мизерный шанс лучше, чем никакого.

Первый ответ Малколм выбрал уверенно. Дальше у него был выбор – мучительно думать над каждым вопросом в надежде что-то все-таки вспомнить (каковая надежда была весьма слабой) или просто расставить ответы от фонаря. Но странным образом ему не понадобилось ни то, ни другое. Едва он перешел ко второму вопросу, как откуда-то пришла твердая уверенность, какой ответ является верным – столь же твердая, как и когда он отвечал на предыдущий. Интересно, не такую ли иррациональную уверенность ощущают игроки, ставящие на "верную цифру" (и потом, конечно, в большинстве случаев продувающиеся)? Но Малколм не стал противиться этому чувству – терять ему было все равно уже нечего. Столь же решительно он ответил и на третий вопрос, и на четвертый...

Заминка вышла только на шестом. Разум по-прежнему говорил ему, что верный вариант – третий, а внезапно проснувшаяся интуиция настаивала, что второй. Малколм уже ткнулся ручкой в третий вариант, но... все-таки он был не совсем уверен... да и при общей угадайке один вопрос его все равно не спасет... ладно, пусть будет второй!

На все остальные вопросы он ответил с прежней решительностью и сдал тест первым в группе. Возвращаясь на свое место, он поймал сочувственно-насмешливый взгляд Рика – тот, похоже, был уверен, что Малколм сдает пустой лист.

Перерыв Малколм просидел словно в оцепенении. Он даже не пытался проверить ответы, которые помнил, по учебнику. Все равно сейчас он все узнает. Тесты проверяют быстро.

Вошла преподавательница со стопкой проверенных работ и двинулась по рядам, раздавая их. На листке, который получил Малколм, не было ни одного исправления. Единственной красной отметкой был высший балл в углу.

Малколм сидел, оторопело уставившись на лист и пытаясь подсчитать в уме вероятность случайного совпадения. Ну да, кто-то же выигрывает джек-пот, имея один шанс на сотню миллионов. Но Малколм был уверен, что везение тут ни при чем. Тут возможны только два объяснения. Либо его подсознание, очутившись в стрессовой ситуации, каким-то образом сумело выдернуть из памяти подзабытые объяснения с прошлых занятий и страницы впопыхах пролистанного перед тестом учебника. Но это, конечно, ерунда, никогда с ним не случалось подобных фокусов (впрочем, прежде не доводилось ему и приходить на контрольную совершенно неподготовленным). Либо... либо ему подсказали правильные ответы. И он догадывался, кто единственный мог это сделать. Она старше него на два года, тест для первокурсников вряд ли представляет для нее сложность...

Малколм не пошел на следующую пару. Учеба все равно не шла ему на ум. Вместо этого он выскочил из корпуса (небо снова хмурилось, светившее с утра солнце пропало) и по выложенной плитками дорожке устремился в библиотеку. Он должен узнать прямо сейчас!

Да, списки студентов прошлых лет хранились там, и библиотекарша – смешливая, но не особо симпатичная девица не намного старше самого Малколма – сперва попыталась пошутить на тему, зачем ему понадобилось рыться в столь древней истории, но, не встретив понимания, неторопливо убрела куда-то в глубины книгохранилища, откуда минут через восемь – Малколм уже начал терять терпение – принесла ему здоровенный альбом в бордовом бархатном переплете с золотым тиснением "2005" на обложке. Ухватив тяжелый фолиант, Малколм плюхнулся на ближайшее место в полупустом в это время читальном зале и принялся переворачивать страницы. Так, алфавитный указатель... буква "J"... то есть нет, конечно же, надо искать по фамилии... буква "S"... вот и уже знакомый Джереми...

"Сильвер, Джессика K." Страница 83.

Малколм перечитал строчку еще раз, дабы удостовериться, что на сей раз он точно не путает ее с однофамильцами, и отыскал нужную страницу.

Да, это была она. Не такая улыбчивая, как на том фото – видимо, проникшаяся серьезностью момента, хотя в глазах все равно жили веселые искорки. Две строчки биографической справки – дата и место рождения (все же не сам город, а пригород), школа, которую она окончила. Первый курс. Медицинский факультет.

Не сон. Даже не страница в интернете. Основательный вес альбома не оставлял никаких сомнений в его реальности. И в версию о случайном совпадении Малколм мог поверить до результатов химического теста, но не после.

Нет, можно, конечно, придумать и другие гипотезы. Что ему помог бог. Или дьявол. Или сисадмин Матрицы. Но Малколм знал, кто это был на самом деле. Теперь уже точно знал.

Почему первый курс, интересно? Ведь Джессика старше на два года... (то есть на самом деле, конечно, на двенадцать, но эта оговорка уже не пришла Малколму в голову). Впрочем, у нее ведь день рожденья в октябре, а не в мае, как у самого Малколма – ее, возможно, отдали в первый класс на год позже. А может, она год после школы где-то работала, зарабатывая себе на учебу. В семье с тремя детьми, один из которых серьезно болен, денег, отложенных родителями, могло и не хватить...

Но так даже лучше. Так их разница в возрасте становится совсем минимальной.

От этих мыслей Малколма отвлек стук капель в окно. Опять чертов дождь...

Юноша остался сидеть в читальном зале, надеясь на улучшение погоды, но, похоже, дождь опять зарядил надолго. Впрочем, Малколм, конечно, не тратил время впустую Вернув библиотекарше ненужный больше альбом, он спросил у нее книги из "списка Джессики". Хотя ноутбука у него с собой не было, оказалось, что он помнит несколько авторов и названий. Библиотекарша выдала ему три книги. Малколм уселся за стол и разложил их перед собой, решая, с какой начать. Все три были, разумеется, в мягких обложках; ни одного из авторов он не читал прежде, хоть и запомнил их фамилии. Повинуясь внезапному импульсу, Малколм открыл ту, что справа. Джон Шепэрд, "Трещина" – Малколм сомневался, что когда-либо хотя бы мельком слышал о таком писателе, пока не обнаружил это имя на странице Джессики. Впрочем, если Шепэрд не писал фантастики, не так уж это и удивительно... Мельком порадовавшись отсутствию каких-либо посвящений и благодарностей – он терпеть не могу эту вечную манеру писателей платить долг вежливости полудюжине родных и знакомых, до которых читателям нет никакого дела – Малколм прочел первые строки: "За окном барабанил дождь. Осень в тот год тянулась невыносимо долго, словно издеваясь над Диком Морисом, ненавидевшим это время года..."

"Актуально", – усмехнулся про себя Малколм и перевернул книгу, желая взглянуть на аннотацию на задней стороне обложки. "Единственный роман Джона Шепэрда, трагически ушедшего от нас слишком рано и так и не узнавшего, что его книга будет опубликована..." Хм, подумал Малколм. Так вот почему он никогда не слышал это имя. Не похоже, чтобы единственный роман покойного Шепэрда стал бестселлером. Книга была издана крошечным тиражом каким-то мелким издательством, у которого, кажется, даже не было своего веб-сайта – во всяком случае, в выходных данных таковой указан не был. И читатели библиотеки, похоже, брали "Трещину" совсем не часто. Даже удивительно, как она вообще оказалась в университетской библиотеке и откуда о ней узнала Джессика... Но Малколм доверял ее вкусу больше, чем издательской аннотации об "образце тонкой и пронзительной психологической прозы", и стал читать.

Он оторвался от книги лишь несколько часов спустя, чтобы наведаться в университетскую столовую. Дождь к этому времени деградировал до мелкой холодной мороси, но погода все равно оставалась малоподходящей для прогулок на открытом воздухе; до заката было еще довольно далеко, но из-за обложивших все небо туч казалось, что уже темнеет. Подкрепившись, Малколм сперва прошелся мимо своего корпуса общаги и, к радости своей не заметив никаких признаков света в окне – даже слабых отсветов от экрана смартфона – поднялся в свою комнату. Рика действительно не было, и Малколм удовлетворенно улегся на кровать с "Трещиной" в руках. Давненько ему не доводилось читать бумажную книгу, за исключением учебников – и Малколм почувствовал, что, несмотря на отсутствие привычных удобств типа контекстного поиска и настроек страницы, этот ретро-способ доставляет ему удовольствие. А еще у него мелькала мысль, что, возможно, этих же страниц касались и пальцы Джессики...и это было, пожалуй, единственным "физическим контактом", которого он бы хотел. Малколму хотелось бы видеть Джессику вживую, любоваться ее чудесным лицом не только на фотографии – но вот прикасаться к ней, даже просто брать ее за руку, было бы уже излишним. Так же излишним, как трогать прекрасную картину или скульптуру. Не говоря уже о... Малколм подумал с презрительной усмешкой, что Рика и ему подобных наверняка привела бы в ужас идея любить девушку, с которой в принципе невозможно заняться сексом. А вот он, Малколм, был счастлив, что их отношения с Джессикой всегда останутся абсолютно чистыми. Что физиологическая грязь, которой жаждала Кэтрин, исключена тут даже теоретически.

"Любить"? Он действительно произнес про себя это слово? Малколм почувствовал почти испуг, когда осознал это, но не стал лукавить сам с собой, пытаясь подобрать более нейтральный термин. Впрочем, это слово настолько истаскано и загажено неверным употреблением, что само по себе способно дезориентировать – если бы, конечно, он вздумал обсуждать эту тему с кем-то посторонним, а не с самим собой. Его чувство к Джессике, безусловно, не было грязным плотским влечением, которое унизило бы ее – но не было оно и преклонением сродни религиозному, которое унизило бы его (впрочем, второе, как показывает практика, с великой легкостью переходит в первое). Малколм не считал Джессику выше и лучше себя. Он считал ее равной себе – в неком высшем смысле, когда преграды теряют смысл и двое могут быть едины, в то же время оставаясь каждый собой. Как... атомы в молекуле, да. Соединенные одновалентной связью.

Малколм чувствовал что-то вроде легкого укора совести из-за того, что не пошел в парк поблагодарить Джессику за помощь с химией. Но с другой стороны то, что он читал как бы порекомендованную ею книгу, служило, в некотором роде, оправданием. И к тому же – так ли обязательно общаться с Джессикой на ее скамейке? Если она сумела подсказать ему ответы на тест, когда он сидел в аудитории, то, наверное, и его благодарность тоже могла почувствовать прямо оттуда? Или эта связь несимметрична? В конце концов, что он может о вещах, само существование которых несовместимо с мировоззрением, которого он придерживался всегда...

Открылась дверь, и вошел Рик. "Привет", – бросил он, снимая куртку. Малколм ничего не ответил и лишь поморщился, уловив донесшийся через всю комнату запах пива.

Но Рика, похоже, тянуло поговорить. Не наговорился, видать, там, где пил эту дрянь...

– Что читаешь? – осведомился он.

Малколм молча продемонстрировал ему обложку.

– И о чем это?

– О том, что люди – дерьмо, жизнь принципиально бессмысленна и ни надежды, ни выхода нет, – ответил Малколм с мстительным удовольствием. – И все человеческие представления, что это не так, суть самовнушенная иллюзия, которая может треснуть в любой момент. И именно страх заглянуть в эту трещину и увидеть там истину и есть главный подсознательный стимул человека. А деньги, слава, секс и прочая чепуха – всего лишь яркие заплатки, с помощью которых люди пытаются закрыть эту трещину и забыть о своем страхе. Но рано или поздно она настигнет даже тех, кто бежит от нее.

– Хмм... ну, наверное, чтение как раз для тебя, – усмехнулся Рик.

Малколм вновь не счел нужным отвечать. Хотя, по правде говоря, черный пессимизм Шепэрда казался чрезмерным даже ему. Да, наверное, в отношении обывательского большинства, "элементов пищевой цепи", как выражался Морис из книги, автор прав, но люди творческие – ученые, конструкторы, художники – составляют исключение. Неужели Шепэрд, сам будучи творцом, не чувствовал этого и считал собственную работу всего лишь бегством от осознания истины, от "трещины", таким же, как пьянство или распутство? А еще Малколма удивляло, что настолько депрессивное произведение понравилась Джессике, девушке с такой солнечной улыбкой и открытыми миру глазами. Впрочем, хорошо написанная книга может производить впечатление даже тогда, когда не разделяешь взгляды автора – и может быть, даже более сильное, чем когда эти взгляды совпадают и не становятся неожиданностью. А "Трещина" была написана действительно хорошо. Но Малколм понимал, почему она не стала и не станет бестселлером. Массовый читатель любит совсем другие идеи и сюжеты. Ему, впрочем, может понравиться даже и мизантропия – при условии, что герой-мизантроп гордо возвышается над презренной толпой подобно романтическому Люциферу, позволяя читателю ассоциировать себя именно с ним, а не с презираемыми им букашками. Но в том-то и дело, что Морис ни над кем не возвышался. Он признавал себя таким же "элементом пищевой цепи", как и остальные – все без единого исключения.

– Что ты получил за тест? – спросил вдруг Рик.

– "Отлично". А ты?

– "Удовлетворительно". А, все, что не "неуд" – все хорошо, – махнул рукой Рик. – Но ты крут. Я думал, ты пролетишь с тестом. В последнее время я как-то не видел, чтобы ты занимался. Уходишь сразу после занятий, приходишь уже ночью. Сегодня так и с последней пары свалил.

– Тебе-то какая разница, – пожал плечами Малколм, снова глядя в книгу.

– Да не, дело твое, конечно... – сразу сдал назад Рик.

– Думаешь, я продал душу дьяволу за отличные оценки? – продолжал с усмешкой Малколм. – И вместо того, чтобы делать ДЗ, хожу на черные мессы?

– А что, было бы прикольно, – хохотнул Рик.

– Заниматься можно, вообще-то, не только в этой комнате.

– Конечно, – согласился Рик. – Но ты свои книжки и тетрадки тут оставляешь.

– Ты что – роешься в моих вещах? – возмутился Малколм.

– Ни в чем я не роюсь! Ты сам из сумки все вытряхиваешь на стол или на кровать, когда уходишь.

Это было правдой. Малколм уже давно не таскал учебные пособия в парк, как делал в первые дни. Но ему не приходило в голову, что это может привлечь внимание. Чертов Рик, делать ему больше нечего...

– Тебя что – наняли за мной следить? – холодно осведомился Малколм.

– Никто меня не нанял! Так, просто спросил. Спросить уже нельзя?

– Спросить – можно, – Малколм решил все же слегка разрядить обстановку: – Анекдот знаешь? У адвоката спрашивают: "Сколько стоит ваша консультация?" "Сто долларов за два вопроса. Какой ваш второй вопрос?"

– Ладно, намек понял, – усмехнулся Рик и, наконец, отстал.

На следующий день погода снова не радовала – было пасмурно и дул холодный ветер. Тем не менее, Малколм все же выбрался в парк (в такую пору практически пустой даже в самой обычно оживленной своей части, не говоря уже о восточном береге). Серое, подернутое морщинистою рябью озеро совсем не походило на ту чудесную синеву, отражавшую подсвеченные солнцем облака, которой Малколм любовался еще недавно. С ветвей облетали листья – в том числе и с тех, что укрывали шатром заветную скамейку. Скоро вместо живого полога, отгораживающего место их встреч от остального мира, останутся одни лишь голые ветки... Малколм стряхнул на землю сырые листья, нападавшие на скамейку, и уселся на свое обычное место. Поблагодарив Джессику за тест, он немного помолчал и добавил:

– Знаешь, я ужасно рад, что ты... – он чуть было не сказал "живая", но поправился: – реальная. Что ты не моя фантазия. Хотя я все равно не верю в эти поповские глупости про небеса и все такое. Ты ведь не ходишь сейчас в хитоне по райскому саду, бренча на арфе? – он хохотнул. – Слишком уж это было бы нелепо. Все это устроено... как-то по другому, да? Хотя, может быть, ты даже сама не знаешь, как это работает. Но это неважно. Главное, что мы можем общаться. Это ведь какое-то редкое исключение – иначе другие тоже могли бы... Это ведь не прервется? Я очень надеюсь, что не прервется... Может быть, есть какие-то правила? Нельзя чего-то делать, чтобы это не прервалось? Дай мне знать, если так, – он помолчал несколько секунд, словно ожидая ответа, и вдруг произнес с испугом, пораженный внезапной мыслью (и не знающий, его ли эта мысль): – А может, нельзя как раз говорить и спрашивать об этом? О том, что там? – во всяком случае, это объясняло, почему о потустороннем мире нет никаких достоверных сведений, если контакт, пусть и в виде исключений, возможен. – Я больше не буду! Будем лучше говорить, как... – он снова хотел сказать "живые" и снова предпочел поправиться: – как всегда. Знаешь, я тут читаю "Трещину" Шепэрда – опять с твоей подачи, ага...

На сей раз, впрочем, Малколм не досидел на скамейке до самого заката. Погода была слишком уж мерзкой, и с приближением ночи порывистый ветер не утихал, а лишь становился злее и холоднее. Сейчас бы завалиться вдвоем куда-нибудь в тепло, хотя бы даже и в университетский кафетерий, пусть там и не будет настоящего уединения, пить горячий чай с лимоном из тонких фарфоровых чашек и есть торт...

Но увы. Малколм попрощался извиняющимся тоном и, прежде чем подняться, снова посмотрел долгим взглядом на ее лицо. Порыв ветра сорвал очередной мокрый лист и швырнул его на спинку скамейки. Тот прилип прямо к табличке – но не к фотографии, а к надписи справа от нее. Малколм, тем не менее, счел, что это непорядок, и снял листок с металлических букв.

И заметил кое-что, на что не обращал внимания раньше.

Имена мелким шрифтом. Он ни разу не прочитал их все – какая разница, как звали ее однокурсников? – и не интересовался их точным числом. У него в памяти отложилось, что там было шесть столбиков по шесть имен... но теперь он обратил внимание, что последний столбик короче других. Не было, разумеется, ничего необычного в том, что помянуть Джессику захотели, помимо ее родных 35, а не 36 человек – но столбик был короче на одно имя сверху, а и не снизу. И сейчас, коснувшись пальцем пустого места, Малколм понял, что это не был элемент дизайна. Черная фоновая поверхность таблички, над которой выступали выпуклые буквы, везде была намеренно сделана неровной, покрытой мелкими пологими бугорками – и только вверху крайнего справа столбика она была совершенно гладкой.

Словно здесь было имя, которое тщательно и аккуратно сточили. А затем еще зачернили поверхность, которая должна была сверкать после этой процедуры, водостойкой краской или каким-то реактивом. Довольно хлопотная, наверное, была работа – особенно если ее проделали не в мастерской по заказу установивших табличку, а прямо здесь, на скамейке, тайком...

– Кто это сделал, Джессика? – спросил Малколм. – Ты знаешь? И, главное, почему?

Его первым чувством был гнев на неведомого вандала, но он тут же сообразил, что человек, сделавший это, не хотел причинить вред Джессике – или памяти о ней. Ведь он не тронул ее имя или фотографию. Да и постарался так замаскировать свое вмешательство, чтобы табличка не выглядела поврежденной – хотя, впрочем, он мог опасаться, что в противном случае ее заменят, восстановив в первоначальном виде... Значит, он хотел уничтожить имя кого-то из друзей Джессики? Или, может быть, даже... свое собственное?

Малколм просидел на скамейке еще некоторое время, надеясь на ответ. Он даже откинулся на спинку и закрыл глаза, в надежде, что это облегчит контакт. Теперь он знал, как отличить ответ Джессики от игры собственного воображения – если исчезнувшее и неизвестное ему имя прозвучит в его сознании столь же уверенно, как уверенно приходили ответы на тест... Но нет, беспорядочно мелькавшие в его уме имена были, несомненно, лишь игрой в поддавки его собственного разума. Быть может, ему следовало заснуть – в конце концов, именно во сне состоялся их единственный настоящий разговор. Но на холодном сыром ветру сон не шел к нему самым категорическим образом. Его организм желал лишь добраться в тепло, и поскорее. Так что, еще раз попрощавшись, Малколм поднялся и, сунув руки в карманы и подняв повыше воротник куртки, торопливо зашагал к выходу из парка.

Вернувшись в общагу, он уселся на кровать с ноутбуком – экраном в угол, так, чтобы тот уж точно не попал в поле зрения Рика (который на сей раз, похоже, никуда не собирался, а решил-таки заняться учебой). Первым делом он вывел на экран фото, сделанное мобильником в минувшую субботу. Он не стал смотреть его на телефоне в парке, пока надеялся получить ответ от Джессики. Но теперь он убедился, что его интуитивное представление о трех дюжинах имен было верным. На снимке их действительно было тридцать шесть.

Правда, верхнее в правом крайнем столбике было едва заметным. Позолота (или что там это было на самом деле), покрывавшая все остальные буквы, с него почти полностью слезла (и почему-то только с него – кое-где в других местах покрытие тоже чуть-чуть облупилось за десять лет, но лишь самую малость). Но выпуклые буквы, пусть и оставшиеся такими же черными, как фон, вполне можно было прочитать: "Тревор".

"И кто же ты такой, Тревор?" – пробормотал Малколм, даже не заметив, что говорит вслух.

– А? – Рик поднял голову от учебника.

– Это я не тебе, – недовольно произнес Малколм.

– Жаль тебя разочаровывать, Малколм, но кроме нас двоих здесь никого нет, – осклабился Рик, но, не дождавшись никакой реакции, кроме выжидательного взгляда, добавил: – Это была шутка.

– Ха-ха, – ненатурально ответил Малколм, вновь утыкаясь в экран.

Тревор, значит. По какой-то причине посмертно исключенный из числа друзей Джессики – то есть, конечно, посмертно по отношению к ней, а не к нему. И кстати, тот тип, засидевшийся на скамейке во вторник... возможно, если бы Малколм подошел тогда ближе, то услышал бы скрежет напильника?

Тревор. J+T...

"Не было на ее странице никаких Треворов!" – еще раз сердито напомнил себе Малколм. Но если можно сточить имя напильником, удалить его из блога еще проще, не так ли?

Хм... не совсем так.

"Прости, Джессика, – произнес Малколм, на сей раз про себя, – но я должен знать наверняка. Не то чтобы я тебе не доверяю, ты бы, наверное, мне рассказала, как я рассказал тебе про Кэтрин... но так я узнаю быстрее."

Его пальцы уже набирали адрес web.archive.org. Хранилище старых копий сайтов со всего интернета. Если, конечно, нужная страница успела попасть в этот архив...

За два года своего существования страница Джессики была скопирована лишь дважды – в первый раз вскоре после создания (там было всего четыре записи), во второй – в мае 2006. Малколм загрузил вторую копию, ввел в строке поиска "Тревор". Нет, ни одного упоминания. Но все же он открыл последнюю, мемориальную версию блога в другом окне и принялся сравнивать записи. Не обязательно ведь называть человека по его официальному имени...

Так. А вот и удаленный постинг. С фотографией.

Но никакого парня, по имени Тревор или нет, там не было. Джессика была снята с другой девушкой. Обычное фото с подругой, на ее странице подобных хватало. Но почему потом оно было удалено? И этого лица Малколм, кажется, прежде не видел – оно было довольно запоминающимся. Бледная кожа и при этом угольно-черные волосы, подведенные черным глаза и даже губы, накрашенные черным (нижняя – проколотая кольцом). Одета, само собой, тоже во все черное, на шее какой-то знак на цепочке – не то руна, не то иероглиф... Ну понятно – одна из этих, как их там? Готы, эмо? В молодежных субкультурах Малколм никогда не разбирался, считая идиотами их всех оптом. Даже странно, что Джессика захотела общаться с такой дурой... хотя – не потому ли она потом и удалила фото?

В архиве нашлось еще несколько записей, относившихся к этой девице. Не везде она, кстати, выглядела так, словно собралась на кастинг "Семейки Адамс", но Малколм все равно смотрел на нее с неприязнью, особенно когда увидел еще и татуировку у нее от плеча до локтя (татуировки, равно как и пирсинг, вызывали у него просто физическое отвращение). Звали ее Триша, и она, насколько Малколм понял по контексту, была соседкой Джессики по комнате. Теперь ясно, как Джессика с такой связалась – так же, как и он с Риком... хотя ему, конечно, не пришло бы в голову фотографироваться с Риком и выкладывать это в свой блог. Нет, похоже, что две девушки, при всем очевидном несходстве, и в самом деле были подругами...

А между маем и сентябрем перестали быть таковыми. Самый простой вариант, конечно – перешли на второй курс и больше не обязаны были жить в общаге. Каждая перебралась в свое жилье, и общение сошло на нет; возможно, и по учебе их развела разная специализация. Но это не объясняет, почему Джессика удалила все упоминания об этой Трише.

Может, эта особа вообще вылетела из универа, попавшись, скажем, на списывании курсовой работы? А жертвой плагиата стала как раз Джессика? Очень даже может быть – у кого и воровать, как не у соседки по комнате...

Кстати, была ли Триша в списке имен? Малколм вновь загрузил фото поминальной таблички и ничуть не удивился, не обнаружив ее там. То ли обида была обоюдной, то ли родные и друзья Джессики попросту не позволили Трише присоединиться к ним с ее лицемерным соболезнованием. И правильно, разумеется, сделали.

Но кто же такой все-таки Тревор?

Одно из объяснений напрашивалось. Самая частая причина, способная насмерть поссорить даже лучших подруг – это вовсе не плагиат научной работы... Но нет, только не Джессика! Она была выше этого! В конце концов, на ее странице нет никаких упоминаний о парнях, даже в стертых записях! Хотя, конечно, мало ли что могло произойти с мая по сентябрь...

Нет, сердито сказал себе Малколм. Нет, нет и нет! Он не имеет права даже думать такое о Джессике, тем паче – без всяких на то оснований!

Впрочем, Джессика тут может быть и совершенно ни при чем. Возможно, Триша ревновала Тревора к ней без всяких оснований, исключительно по собственной дури. И наговорила каких-нибудь гадостей, обидев Джессику совершенно на пустом месте... Но все-таки, если Тревор был просто приятелем, одним из многих, кому и зачем понадобилось удалять его имя с таблички, да еще десять лет спустя? Неужели Триша, будучи уже тридцатилетней теткой, все никак не угомонится? И кстати – так ли Малколм уверен, что видел тогда на скамейке именно мужчину? Он ведь смотрел со спины, издали и сквозь ветки, а бейсболку и мужскую рубаху может носить и женщина. Волосы, по крайней мере, были длинные...

Ладно, подумал Малколм. Про Тревора он не знает ничего, кроме имени. Хотя можно, конечно, опять посмотреть списки студентов 2005-2006 годов. Но там может оказаться и несколько Треворов. А вот Тришу он уже может поискать по фотографии.

Малколм выбрал фото, где Триша была снята одна, без Джессики, и запустил поиск. Такое же фото нашлось лишь в одном месте – блоге Триши МакМердон. Ну да, вполне логично, что та тоже запостила к себе сделанное Джессикой фото. Однако, кликнув на ссылку, Малколм попал на сообщение о несуществующем аккаунте. Память о ссылке еще хранилась в недрах поисковой системы, но самой страницы уже не было. Причем веб-архив на сей раз не помог – возможно, при жизни аккаунт Триши содержал запрет на архивирование.

Словно кто-то старательно уничтожает информацию и о Трише, и о Треворе, подумал Малколм. В сети и даже в реальном мире. Собственно, этим кем-то вполне может быть кто-то из этих двоих. А может, и некий таинственный третий с совершенно непонятными мотивами... Но в интернете трудно что-то уничтожить бесследно. По крайней мере, теперь он знает не только внешность, но и фамилию Триши. Но по-прежнему ничего не знает о Треворе. Интересно все-таки, были ли как-то связаны эти двое? Ни на что особо не надеясь – мало ли на свете Треворов! – Малколм набрал в поисковой строке "Триша МакМердон Тревор" и не успел даже задуматься, как бы еще конкретизировать запрос, как услужливый "Гугл" выдал ему подсказку: "Триша МакМердон Тревор Хастингтон убийство".

Убийство?! Неужели... Малколм поспешно кликнул "Искать".

"Патрисия МакМердон признана виновной в убийстве Тревора Хастингтона" – гласил заголовок первой же ссылки.

Малколм выдохнул с облегчением, словно позабыв, что Джессики так или иначе все равно уже нет в живых – пусть даже жертвой Триши стала и не она.

"(3 июля) Сегодня суд присяжных признал Патрисию МакМердон виновной в убийстве первой степени. Таким образом, линия защиты, направленная на квалификацию преступления как убийства в состоянии аффекта, потерпела неудачу. Доказательства, предъявленные обвинением, не оставили у жюри сомнений, что мисс МакМердон действовала по заранее обдуманному плану. Напомним, что жестокое убийство Тревора Хастингтона потрясло жителей спокойного Титусвилля..." Здесь анонс заканчивался, и Малколм вновь кликнул мышкой, чтобы перейти к полному тексту заметки. Но, едва страница начала грузиться (Малколм успел заменить, что это был сайт какой-то провинциальной газеты), как вдруг погасла лампа над кроватью Рика, а затем на экран вылезла надпись "Страница недоступна". Малколм раздраженно ткнул иконку перезагрузки, но на сей раз та же надпись выскочила мгновенно.

– Черт! – Рик слез с кровати и подошел к окну. Стекло за тонкой тюлевой занавеской вздрагивало от порывов ветра.

– Похоже, во всем кампусе свет вырубился , – проинформировал Рик, глядя в окно. – Должно быть, ветер проводку оборвал. Ну не судьба учебой заняться – хотя бог и Малколм свидетели, я пытался!

Ноутбук продолжал работать от батареи, но вместе с электричеством вырубился интернет, а потому утолить свое дальнейшее любопытство Малколм не мог, вынужденный лишь гадать. Так Джессика потому удалила все упоминания о бывшей подруге, что та оказалась убийцей? Да уж, прожить с подобной особой бок о бок целый год и узнать такое – особенно учитывая "заранее продуманный план"... 3 июля, да, это как раз должно было произойти летом... хотя нет, стоп. Если Тревор умер раньше Джессики, как его имя оказалось на ее доске? И при чем тут какой-то Титусвилль? Малколм не знал нигде в окрестностях города с таким названием. Может быть, речь вообще идет о каких-то совершенно других Патрисии и Треворе?

Некоторое время Малколм раздраженно ждал, надеясь, что электричество восстановят быстро, но, похоже, авария была достаточно серьезной. Рик тем временем определенно не унывал, вновь уткнувшись в свой смартфон. Ну да, сообразил Малколм, мобильный интернет от университетских роутеров не зависит... Но мысль о тормозной связи и маленьком экранчике его собственного ненового телефона по-прежнему не наполняла его энтузиазмом. Некоторое время он ползал по каталогам своего ноутбука, ища, чем бы заняться, но ничего дельного на ум не приходило. Не в Minesweeper же играть, в самом деле...

– Рик, – нехотя попросил он, – можешь глянуть, где это – Титусвилль?

– Да и я не глядя знаю, – откликнулся сосед. – Во Флориде, возле Космического Побережья. Небольшой сонный городок. Я там был однажды в детстве. Останавливались там, когда ездили с отцом посмотреть на запуск "шаттла".

Малколм, никогда не видевший стартов "шаттлов" вживую, почувствовал укол зависти. Теперь уже и не увидеть, программу закрыли в 2011... "Когда-нибудь я буду там работать, а не ездить тупым туристом, – напомнил себе Малколм. – Строить собственные космические корабли." Интересно, а что понесло через полстраны во Флориду Тришу и Тревора? Неужели тоже интерес к космонавтике? Вот уж сомнительно. Скорее это было, гм, "романтическое путешествие". Окончившееся весьма неожиданно для Тревора – но, похоже, не для Триши. "Действовала по заранее обдуманному плану..." Она что – надеялась, что в другом штате ей будет легче ускользнуть от полиции? Когда на нее указывала куча улик – билеты, регистрация в отеле?

– А зачем тебе Титусвилль? – подал голос Рик.

– Да так, – Малколм хотел этим и ограничиться, но не ответить после того, как сам же задал вопрос, было бы слишком невежливо, а придумывать ложь не хотелось. – Читал тут про одно убийство, когда вырубился интернет.

– Убийство? В Титусвилле? Нераскрытое? – заинтересовался Рик.

– Да нет, раскрытое, – нехотя ответил Малколм. – Ее, очевидно, посадили. А может, даже и казнили – во Флориде ведь есть смертная казнь?

– Ее? – Рику, похоже, становилось все интереснее. – Сейчас вообще казнят редко, а женщин особенно. Или это давно было? Как ее звали?

– Да ладно, забудь, – решил закрыть тему Малколм. – Ничего интересного.

Но Рика было не так-то просто сбить с пути. Через пару минут, когда Малколм, наконец, нашел себе занятие – посмотреть когда-то скачанные скринсэйверы, его сосед вновь подал голос:

– Ты говоришь об убийстве доктора Хастингтона?

– Доктора? – переспросил Малколм. Ну да, если Тревор учился на медицинском, то со временем... Но значит – это произошло уже через много лет после смерти Джессики? Это не была поездка к морю сексуально озабоченной парочки студентов? Ну и хорошо, впрочем, что к Джессике это не имеет совсем никакого отношения...

– "Резня на 16-й улице. Гинеколог убит пациенткой, обвинившей его в сексуальных домогательствах", – с удовольствием процитировал Рик заголовок какого-то таблоида. – Ты, оказывается, любишь подобные истории, Малколм?

"Ну нет, – подумал Малколм. – Это уж точно какие-то однофамильцы."

– Я же сказал – забудь, – произнес он вслух. – Это не то, что я искал.

На экране перед ним медленно поворачивался окруженный своими кольцами Сатурн.

Но Рик лишь водил пальцем по своему смартфону, скроллируя страницы.

– А, не, – сообщил он еще через пару минут, – бульварная пресса, как водится, все напутала. Версия о том, что эта баба, МакМердон, была его пациенткой, не подтвердилась. И насчет домогательств тоже. Когда ее арестовали, она бормотала что-то вроде "я не хотела, это он меня заставил..." Но экспертиза не нашла никаких следов сексуального насилия.

– Домогательства – это еще не насилие, – заметил Малколм исключительно из любви к истине. Эта грязная история уже не была ему интересна.

– Ну да, – согласился Рик, – но даже ее адвокат эту версию выдвинуть не пытался. Она явилась к нему уже с ножом. Домой, а не в кабинет. И покромсала его так, что на самооборону это явно не тянет. Располосовала его от ключиц до паха, прикинь. И отрезала член, да. Потом принялась вытаскивать внутренности. Умер он уже в процессе.

– М-да, – только и смог сказать Малколм, загружая вместо Сатурна Юпитер.

– "Ужасная смерть доктора Хастингтона потрясла жителей города, – зачитывал Рик вслух очередную статью. – Тревор Хастингтон, 26, выпускник..." О, да он учился в нашем университете! Так ты поэтому заинтересовался этим делом?

– Н-ну... – неопределенно протянул Малколм. Выходит, все-таки не однофамилец... И да, умер он много позже Джессики – но кому все-таки понадобилось уничтожать его имя? Сидящая в тюрьме Триша, очевидно, сделать этого не могла чисто физически... Кто-то по ее просьбе?

– В общем, получив диплом, он перебрался в этот городок во Флориде, – продолжал просвещать соседа Рик. – Ближе места, видно, не нашел – хотя, может быть, он просто любил тепло. Открыл свою частную практику. Но не успел проработать и года, как...

– А про убийцу там что сказано? – осведомился Малколм. – Почему она это сделала?

– Она была алкоголичка и наркоманка, – пренебрежительно ответил Рик. – Видимо, явилась к врачу, надеясь получить от него рецепт на наркосодержащие препараты. Когда он отказал, стала угрожать ему ножом, он попытался нож отобрать, а может, позвонить в полицию, ну, она и психанула – крыша-то у нее и так была уже набекрень, может, как раз флэшбэк накатил... Ты знаешь, что такое флэшбэк?

– Внезапное воспоминание о прошлом?

– Ну... не только. Это у когда у наркомана начинаются глюки спустя много дней или даже недель после дозы – до сих пор, кстати, хрен кто знает, почему такое происходит... А, нет, погоди. Это все была версия адвоката. Поначалу он вообще старался разыграть их стандартную карту невменяемости, но не прокатило. Эта МакМердон действительно вела себя как чокнутая, на допросах несла какую-то ахинею – но экспертиза сочла ее вполне вменяемой, несмотря на весь этот бред. Видимо, симулировала, надеясь откосить – хотя это еще не значит, что у нее крыша была в порядке. Наркошей она была на полном серьезе и, кажется, чего только не перепробовала... Но потом следствие раскопало интересные детали. МакМердон специально приехала из Орегона через всю страну в Титусвилль, где никогда раньше не была. И, не останавливаясь в отеле, нигде не задерживаясь, направилась прямо к Хастингтону. Это был вечер, тот уже закончил прием. Его адрес, очевидно, она узнала заранее. Но знаешь, что самое интересное?

– Она тоже училась в нашем университете.

– Именно! Одновременно с ним. На том же факультете. И, похоже, они были тогда любовниками. Ни хрена себе месть бывшему, а? Шесть лет спустя... Такого начитаешься и, пожалуй, станешь как ты, Малколм – держаться от девчонок подальше!

– Так к чему ее в итоге приговорили? – осведомился Малколм, желая удостовериться, что человек в парке уж точно не мог быть Тришей. – Она сидит?

– Сейчас... – пробормотал Рик, вбивая в поисковую строку "патрисия макмердон приговорена". – Хм... нет, не сидит.

– Неужели сбежала? – Малколм внезапно почувствовал холодок в животе, хотя ему эта полоумная потрошительница вроде бы никак не могла угрожать.

– В некотором смысле, – осклабился Рик и зачитал с экрана. – "Патрисия Макмердон, приговоренная к пожизненному заключению за убийство Тревора Хастингтона в 2013 году, покончила с собой в тюрьме." Два года назад.

– Вот, значит, как, – пробормотал Малколм. Выходит, вандализм в парке – это не только не она, но и не по ее просьбе. Даже если предположить, что ее последней волей было "уничтожить все упоминания о Треворе" и нашелся кто-то столь же безумный, чтобы это желание выполнять, слишком уж долго он добирался до этой скамейки...

– Ты погоди, – воскликнул вдруг Рик с новым приливом энтузиазмом, – это только то, что сообщает, так сказать, респектабельная местная газета. А вот таблоид, со ссылкой на анонимного сотрудника тюрьмы, приводит подробности, как именно она это сделала.

– Повесилась на простынях? – предположил Малколм без интереса.

– Ха! Это было бы слишком просто. Она перегрызла себе вены на обеих руках. Перегрызла зубами, представляешь? Как лисы и волки, которые откусывают лапу, попавшую в капкан. Но у тех клыки все же посерьезней человеческих... Знаешь, когда я в детстве прочитал про этих лис и волков, я решил проверить, смогу ли я прокусить свой палец. Нет, конечно, я не собирался откусывать его совсем, – усмехнулся Рик. – Только прокусить до крови. Так вот – я не смог. Покрасневшая вмятина на коже – это все, чего я добился. Очень трудно причинить боль самому себе, особенно когда требуется не одно движение, а долгие усилия. Все рефлексы противятся. А тут такое... она чуть ли не куски из собственных запястий выгрызла.

– Да уж, – неприязненно поморщился Малколм.

– Но это не все! Это успели заметить. Вообще-то она давно сидела в одиночке, ибо ее общества не могла выдержать ни одна сокамерница. Хотя можешь себе представить, что за сокамерницы в блоке, где сидят пожизненные. Нет, она ни на кого не нападала, просто вела себя, как чокнутая. Днем тупо смотрит в одну точку и ни на кого не реагирует, а каждую ночь кошмары и жуткие вопли. Ее, конечно, пичкали транквилизаторами и антидепрессантами, но это не особо помогало – вероятно, потому, что у нее и так уже выработалась привычка ко всем видам наркоты. Так что в камере она была одна, но, видимо, какие-то средства наблюдения там имелись. В общем, ее сумели откачать. Перелили чуть не два литра крови, раны зашили и забинтовали, обкололи ее лекарствами и оставили отлеживаться в лазарете. Пристегнув на всякий случай руки и ноги ремнями к кровати. Хотя по всем прикидкам при такой дозе лекарств она должна была лежать бревном еще пару суток. Но она все равно нашла способ доделать начатое. Знаешь, как?

– Даже гадать не хочу, – усмехнулся Малколм.

– Она откусила себе язык! И проглотила его так, что он перекрыл дыхательное горло. А может, захлебнулась собственной кровью – этот анонимный источник точно не знает, он сам, очевидно, не врач. Но это определенно не был несчастный случай типа судорог или припадка. Она сделала это, потому что хотела сделать.

– Похоже, Тревор Хастингтон был отомщен сполна, – пробормотал Малколм.

– Да уж. Маньячное убийство, маньячное самоубийство. А ведь сама училась на медицинском, а? Так вот сидишь с кем-то рядом на лекции и не знаешь... Хорошо хоть сама врачом не стала! Представляю, что ждало бы ее пациентов...

И только Джессика, похоже, раскусила ее вовремя, подумал Малколм. Потому и предпочла прервать с ней всякие контакты, даже виртуальные. Впрочем... разве Джессика – "заботливая, любящая и отзывчивая" – не должна была попытаться помочь подруге, заметив, что с ней что-то не так, а не просто вычеркнуть ее из своей жизни? Настоять, чтобы та, скажем, консультировалась с психологом, как-то предостеречь от наркотиков... Хотя – что Джессика могла сделать, если на все ее разумные слова Триша просто грубо послала ее в ответ? Да, наверняка именно так и было. Это и стало причиной их ссоры. А Тревор тут вообще ни с какого боку. То есть по отношению к Джессике, конечно. А с Тришей его, очевидно, и в самом деле кое-что связывало – и, возможно, не только секс. Что, если он и подсадил ее на наркоту? Нет, конечно, едва ли он мог быть серьезным наркоторговцем, судя по его дальнейшей карьере. Это был не героин и даже не мет³, а какая-нибудь обычная студенческая дрянь типа "экстази" или ЛСД, в которой такие, как Рик, не видят ничего особенного. Но Триша втянулась и покатилась, а вот Тревор со временем взялся за ум, стал примерным студентом, получил диплом и начал респектабельную жизнь хорошо оплачиваемого врача. А опустившуюся подругу-наркоманку презрительно послал еще в период учебы и не ожидал когда-либо увидеть снова. Но она все же отыскала его годы спустя на другом конце страны – не столько, вероятно, в надежде разжиться наркосодержащими препаратами (хотя и это не исключено, если ей было уже нечем платить привычным дилерам), сколько желая отомстить человеку, пустившему всю ее жизнь под откос. Во всяком случае, такая версия выглядит куда убедительней, чем просто месть когда-то брошенной девушки – столь поздняя и столь жуткая.

А Джессика, быть может, как раз и предупреждала Тришу, чтобы та держалась от Тревора подальше. Откуда она это знала? Да просто смотрела на Тревора здраво, а не замутненными похотью глазами. А в ответ получила лишь злобу влюбленной дуры, оскорбившейся за своего идола – а возможно, даже возомнившей, что ее подруга пытается таким образом отбить Тревора для себя. Что, конечно, должно было особенно обидеть чистую и невинную Джессику.

Да, все это очень правдоподобно. Но все-таки, кому понадобилось уничтожать имя Тревора, если все действующие лица этой истории давно мертвы?

Хотя – если Тревор и в самом деле был мерзавцем, догадываться об этом могла не только Джессика, а иметь к нему счеты – не только Триша.

Свет в тот вечер так и не дали, так что Малколму поневоле пришлось лечь спать пораньше, даже не дожидаясь, пока разрядится батарея ноутбука. Утром, шагая от общаги к учебным корпусам, он увидел и причину аварии – большой старый вяз, рухнувший на провода. Рядом стоял большой белый грузовик муниципальной службы – рабочие только прибыли пилить упавшее дерево, хотя кампус уже был запитан от каких-то, очевидно, резервных источников. "Хорошо, что под ним никто не стоял и не парковался", – подумал Малколм и вдруг почувствовал испуг: а как там в парке? Скамейка Джессики тоже стоит под старым деревом, накрывающим ее шатром из веток. И если это дерево рухнет, оно вполне способно сломать скамейку.

Насколько важна эта скамейка для самой Джессики? Может ли ей как-то повредить, если будет повреждена ее скамейка? Малколм впервые задумался над этим вопросом, который еще несколько дней назад показался бы ему абсурдным. Нет, наверное, самой Джессике, где бы она сейчас ни находилась, ничто в нашем мире уже повредить не может. А вот возможность общения с ней, вероятно, как-то все же привязана к... скамейке? просто месту на берегу, откуда Джессика любила фотографировать озеро? мемориальной табличке? Малколму вдруг представилось, как он откручивает эту табличку и уносит из парка к себе домой (не в общагу, конечно, а туда, где не будет никаких Риков) – "моя, только моя..." Нет, конечно, это совершенная дикость, тут же опомнился он. Никогда он не сделает ничего подобного!

Сидя на лекции, он в очередной раз быстро потерял ход объяснений преподавателя. Рука еще механически перерисовывала формулы с доски, но мысли были заняты другим. Жалко, из-за отключения света он так и не дочитал "Трещину" – хорошо было бы обсудить книгу с Джессикой сегодня. Впрочем, ему всегда найдется о чем поговорить с Джессикой...

– ...сумма по j от нуля до i фи от t плюс j... – доносился до него монотонный голос профессора.

"φ(t+j)" – машинально вывел в тетради Малколм и вдруг замер, глядя на написанное. Скобки напоминали идиотское сердечко, а от перестановки слагаемых... Ему вдруг пришла в голову еще одна интерпретация пошлой формулы, не имевшей никакого отношения к математике.

Имя "Триша" тоже начинается на Т.

И в этом случае предполагаемый треугольник – точнее, граф – "Триша – Тревор – Джессика" обретает совсем другую конфигурацию. Что, если отсутствие каких-либо упоминаний парней (если не считать пары больших групповых фотографий) на странице Джессики объясняется не ее чистотой, не отсутствием интереса к сексу, а только лишь отсутствием интереса конкретно к мужчинам? Что, если Триша была "би" – или, по крайней мере, считала себе таковой, подобные особы любят "экспериментировать" и "пробовать в жизни все" – и Тревор отбил ее у подруги? В этом случае гнев Джессики, пожелавшей удалить любые упоминания о предавшей ее Трише (подобно тому, как и сам Малколм в свое время стер все фотографии Кэтрин), выглядит более естественным и объяснимым, чем если бы дело было в простой обиде на резкие слова...

Малколм почувствовал, что краснеет от злости и стыда одновременно. Нет, нет, нет! Это полная чушь! Джессика была не такая, она была выше всего этого! Тем более – кто бы в таком случае вырезал дурацкое сердечко на мемориальной скамейке, когда Джессика была уже мертва, а Триша – с Тревором? Вот именно, подумал Малколм с облегчением. Надо же хоть немного думать, прежде чем предполагать гадости! А эти J и T на скамейке наверняка вообще относятся к кому-то совершенно постороннему!

Если бы Малколм не сидел на лекции, то, наверное, залепил бы сам себе пощечину за то, что позволил себе так грязно подумать о Джессике. Хорошо еще, что это не пришло ему в голову в парке. Остается лишь надеяться, что здесь она его не услышала. Тот способ, которым она подсказала ему ответы на тест, доказал, что она может проникать в его мысли... Что, кстати, само по себе его совершенно не пугало. Просто не надо думать того, что... недостойно их обоих.

Профессор тем временем вытер доску, и Малколм понял, что опять пропустил важный кусок, без которого дальнейшие записи теряют смысл. Он вытащил из сумки "Трещину" – он и сам не помнил, как сунул ее туда, но почему-то не сомневался, что она там – и стал читать.

Странным образом депрессивное повествование подействовало на него успокаивающе. Может быть, потому, что на сей раз, в отличие от "Ребекки", он не ассоциировал себя с главным героем – что, впрочем, ничуть не снижало удовольствия от чтения. Одни мрачные афоризмы Мориса чего стоили: "Все проблемы между людьми возникают от двух причин: во-первых, потому что они не говорят друг другу правду, а во-вторых, потому что они ее говорят", "За деньги можно купить все, кроме ума и таланта. Потому что ум и талант ни хрена не стоят", "Отделяя агнцев от козлищ, не следует забывать, что и те, и другие – скоты" и так далее. После обеда Малколм так и не пошел на оставшиеся пары, удобно устроившись с книжкой в большой рекреации под стеклянной крышей, сквозь которую наконец-то светило солнце. Он все-таки дочитает книгу прежде, чем идти в парк.

Малколм не сомневался, что "Трещина" закончится смертью главного героя, но автор все же сумел преподнести ему сюрприз. Морис действительно выстрелил себе в висок. Но пуля, пронзив насквозь его мозг, не убила его. Морис был доставлен в больницу в глубокой коме, в каковом состоянии и остался, помещенный в палату таких же безнадежных. Все вокруг считают его овощем. Но на самом деле его сознание по-прежнему живо в полностью парализованном теле. Он не может ни пошевелиться, ни подать знак, ни добиться отключения аппаратуры (ни откусить себе язык, подумал про себя Малколм). Дни кажутся ему годами. Ни надежды, ни выхода нет. "Трещина настигла его".

Некоторое время Малколм сидел, опустив закрытую книгу на колени, и думал, насколько это ужасно – такое бесконечное бытие в полной неподвижности, темноте и пустоте, в отрезанности от внешнего мира... кажется, даже без возможности заснуть и видеть сны. Когда вся Вселенная сужается лишь до пределов собственного сознания, которое может лишь бессильно скрестись о стены своей тюрьмы без шансов на освобождение. Впрочем, внезапно подумал Малколм, а разве не так существует бог любой из монотеистических религий? Один во вселенной, фактически тождественной ему, не имеющий шансов ни вырваться во внешний мир, ни умереть, ни даже отключиться на время. Все, что ему остается – это выстраивать в уме мир собственных фантазий, по отношению к которым он, конечно, всемогущ и всеведущ, хотя вряд ли всеблаг... Что, если вся наша вселенная – не более чем вымысел, которым пытается скрашивать бесконечный тоскливый ужас своего бытия какой-то космический коматозник?

Малколм сунул книгу в сумку. Пожалуй, роман все же оставил у него неприятное послевкусие. Тот случай, когда о книге можно сказать, что она не понравилась именно потому, что хорошо написана. Ибо от мыслей и чувств, навеваемых ею, тяжело избавиться. Джессике, наверное, было еще неприятнее, когда она дочитала до конца... Малколм поднялся и направился в библиотеку, чтобы вернуть книгу, а оттуда пошел прямо в парк. Ему не терпелось поднять себе настроение.

Скамейка оказалась в полном порядке, разве что ее присыпало листвой. Малколм смахнул листья на землю, на сей раз не обнаружив никаких сюрпризов. "Привет, Джессика! Знаешь, мы виделись только вчера, а я уже соскучился..."

Это было не совсем правдой, конечно. Не в том смысле, что он не соскучился, а в том, что на самом деле виделись они три дня назад. Если, конечно, так можно назвать приснившийся разговор – но Малколм уже не сомневался, что это был не просто сон. В остальное же время – да, он ощущал присутствие Джессики, сидя на ее скамейке, но ему хотелось бы более явственной обратной связи.

Он так и не решился спросить Джессику про Тришу и Тревора, полагая, что эта тема ей столь же неприятна, как и ему самому тема Кэтрин – недаром же она удалила все упоминания о бывшей подруге. Оставалась для него табу и тема смерти самой Джессики. Вместо этого он предпочел поговорить о более веселых вещах – например, о своих любимых летательных аппаратах и курьезах авиаконструкторов:

– Знаешь, во время Первой мировой перед конструкторами встала задача – как позволить пилоту стрелять прямо по курсу, не повреждая винт? В Германии на моноплане Fokker Eindecker сделали автомат, синхронизирующий выстрелы с оборотами винта. А что тем временем придумали французы? Ты не догадаешься! Тупо стрелять прямо в винт, но при этом бронировать те его части, куда попадают пули! При этом они гордо сообщали, что таким образом впустую – то есть даже хуже, на стрельбу по собственному самолету – тратится не более 30% боезапаса! Инженерные гении, да!

Интересно, подумалось вдруг ему, а она там может пообщаться с летчиками Первой мировой? С другими умершими? Есть ли там какие-то границы, связанные с местом и временем смерти? Вообще, все ли попадают туда, куда и Джессика? Может быть, это случается лишь с теми, кто не дожил до своей естественной смерти? А после того, как сознание проживает отмеренный ему срок – на этом свете или на том – оно все равно растворяется в небытии...

Но спросить об этом он, конечно, опять не решился, помня свое собственное опасение, что эта тема может быть не просто неприятной для Джессики, а запретной, ставящей под угрозу всю их связь. Вместо этого он ограничился более общей формулировкой: "Дай мне знать, о чем ты хочешь поговорить... ну и о чем не хочешь, тоже. Чтобы я, ну сама понимаешь, случайно... Кстати, я тут дочитал "Трешину" и подумал, что мог бы специально для тебя читать и пересказывать тебе книги! Ты только скажи, какие..."

В конце концов он вновь попытался заснуть, сидя на скамейке – но увы, он слишком хорошо выспался накануне. Так что, без толку промучившись с закрытыми глазами не меньше часа, Малколм поднялся с виноватой улыбкой, пообещав, что назавтра "лучше подготовится" к их встрече. Заката он на сей раз дожидаться не стал – хоть небо и оставалось почти безоблачным, к вечеру быстро холодало, а Малколм в этот день так спешил в парк, что не заскочил в общагу, чтобы одеться потеплее.

Он специально просидел за ноутбуком до рассвета, чтобы отправиться спать в парк – благо настала очередная суббота и занятия не могли ему помешать. Но увы – как раз под утро в окно опять застучали капли дождя. Малколм с досадой полез на метеосайт и увидел, что дожди обещают на протяжении всего дня. Он повалился на кровать, не раздеваясь (и позабыв даже выключить ноутбук), и проспал несколько часов, надеясь, что прогноз ошибается. Но, когда он проснулся, дождь все еще шел, а обновленная информация на сайте оставалась столь же безрадостной.

Однако не пойти в парк в этот день он не мог. Ведь это было первое октября.

Дождь был самого мерзкого осеннего типа – не настолько сильный, чтобы быстро пролиться и закончиться, и не настолько слабый, чтобы не обращать на него особого внимания. Неудивительно, что, несмотря на субботу, парк был совершенно пуст – даже ни один собачник не выгуливал своего питомца. Некому было обратить внимание на одинокого молодого человека в черной куртке с низко надвинутым капюшоном, целеустремленно шагающего по аллее с тощим букетом в руке.

– Привет, Джессика, – сказал Малколм, подойдя к скамейке, и осторожно опуская завернутые в целлофан три тюльпана на мокрое сиденье прямо под табличкой. – Это тебе. С днем рожденья.

Садиться на мокрые доски не хотелось, и он остался стоять, склонив голову и глядя на лицо девушки, по которому скатывались капли.

– Надеюсь, ты любишь тюльпаны, – добавил он. – Я не знал, какие твои любимые цветы, но мне показалось, что розы – это слишком пошло. Я хотел принести еще торт и съесть его тут... с тобой, но сама видишь, какая погода.

Прежде он не дарил цветов никому и никогда в жизни (в том числе и Кэтрин) и лишь презрительно посмеялся бы над такой идеей, стоявшей в его рейтинге глупых пошлостей не очень далеко от сердечек с инициалами. Наверное, он и Джессике подарил бы что-нибудь более... практичное, будь она жива. Но для мертвой девушки он не смог придумать ничего лучше цветов. В конце концов, множество людей во всем мире делают то же самое – приносят цветы на могилы. Правда, Малколм всегда считал их идиотами, выкидывающими деньги на ветер. Но тогда он не знал того, что знал сейчас.

Он говорил с Джессикой еще какое-то время, стараясь вспоминать что-нибудь веселое, способное поднять настроение в такую унылую погоду, но в конце концов, несколько раз шмыгнув носом, стал прощаться. "Думаю, ты не хочешь, чтобы я простудился и потом не смог приходить несколько дней", – сказал он с извиняющейся улыбкой.

Отходя от скамейки, он вдруг заметил какое-то движение на аллее, полускрытой от него деревьями. Неужели какой-то сумасшедший бегун все же выполняет свой норматив, несмотря на погоду? Но нет, неведомая фигура не мелькнула снова ни левее, ни правее, как было бы, если бы она бежала или хотя бы шла по асфальтовой дорожке. Она словно просто растаяла за деревьями.

Малколм, разумеется, не думал, что она и в самом деле могла растаять, словно призрак. Не думал он и что ему могло просто померещиться. Нет. Похоже, какой-то тип, видя, как он отходит от скамейки, поспешил отступить с аллеи вглубь зарослей, потому что не жаждал с ним встречаться.

Уж не тот ли это самый, которого Малколм видел на скамейке во вторник? На сей раз пришедший вторым, а не первым и (подумал юноша с усмешкой), возможно, испытывающий те же эмоции, что и Малколм по отношению к нему тогда... И зачем он пожаловал теперь? Хочет уничтожить на табличке еще одно имя?

Малколм быстрым и решительным шагом вышел на асфальт именно в том месте, где видел неясный силуэт. Разумеется, на аллее никого уже не было – ни слева, ни справа, насколько хватало глаз. Но этот тип должен быть где-то здесь, у него не было времени, чтобы скрыться по-настоящему. И, разумеется, уже через несколько секунд Малколм заметил невысокую, но толстую фигуру в светлом плаще, стоявшую под деревом ярдах в десяти от края аллеи. Возможно, у нее и получилось бы спрятаться за вековым стволом, будь она постройнее. Впрочем, Малколм, скорее всего, в любом случае не обратил бы на нее внимания, если бы просто пошел прочь по аллее, погруженный в свои мысли, а не принялся приглядываться по сторонам. Кажется, это была женщина, какая-то белобрысая толстуха, и это несколько сбило боевой настрой юноши. Мужчине он, возможно, и крикнул бы: "Эй, что вы там делаете?", но по отношению к женщине это показалось ему необоснованным хамством, даже если она прячется именно от него – особенно если она прячется именно от него. В конце концов, если она не желает встречаться нос к носу с незнакомым парнем в совершенно безлюдном парке, это ее право, не так ли? Паранойя не наказуема. Даже если просто стоять и рассматривать ее отсюда, она, чего доброго, может вызвать полицию...

Тем не менее, Малколм отнюдь не собирался просто уйти, оставив ее здесь. Толстуха определенно не была обычной гуляющей. Во-первых, в отмороженного спортсмена, совершающего свой моцион в любую погоду, поверить еще можно, но только не в особу с такой комплекцией – она и при ясном-то небе вряд ли много ходит пешком. Во-вторых, она не просто шла по дорожке. Она стояла там и ждала, пока Малколм уйдет от скамейки – в этом у него не было никаких сомнений.

Поэтому, пройдя по аллее около сотни ярдов, Малколм свернул направо, в сторону озера, продрался сквозь мокрые кусты, вышел на тропинку, идущую вдоль воды, и крадучись двинулся обратно. Тропинка в такую погоду представляла собой сплошное месиво жидкой грязи и воды, и в кроссовках у него сразу же противно захлюпало, но Малколм старался не обращать на это внимания. Во всяком случае, его появления с этой стороны она, скорее всего, не ждет.

Камыши, сквозь которые проходила тропинка, не были идеальным укрытием, ибо не достигали в высоту и пяти футов, да и росли не везде – и все же, пригнувшись, а затем и передвигаясь на корточках, Малколму удалось подобраться к скамейке достаточно близко, чтобы, раздвинув стебли, получить достаточный обзор. Да, толстуха была там; она сидела на скамейке справа от таблички, подложив под себя белый пластиковый пакет. На вид ей было лет сорок с чем-то. Белокурые волосы некрасивыми мокрыми прядями свисали из-под кремового кожаного берета. Малколм чуть ли не с ревностью отыскал взглядом свой букет; он лежал на прежнем месте, незнакомка его не тронула. Юноша попытался представить, могла ли она быть тем человеком, которого он видел во вторник со спины. Пожалуй, нет – плечи у того выше поднимались над спинкой, а шея была тоньше и длиннее...

Незнакомка какое-то время просто сидела, глядя на озеро, и Малколм, у которого от непривычной позы уже начали ныть мышцы, с раздражением думал: "Ну конечно, самое подходящее время, чтобы любоваться пейзажем!" Вытащив мобильник, он сделал несколько фото, но такой ракурс мало что мог ему дать. Однако, когда он ловил ее в объектив в очередной раз, она вдруг повернулась к нему лицом, словно заметив слежку; Малколм даже вздрогнул, но тут же понял, что она смотрит не на него, а на табличку на спинке скамейки. Ее губы двигались; она что-то говорила, но расстояние и шелест дождя не позволяли Малколму расслышать ни слова.

Он сделал еще несколько снимков, но, когда боль в мышцах ног сделалась, кажется, нестерпимой (притом, что и холодная вода в кроссовках не доставляла удовольствия), решил все-таки прервать слежку и принялся отползать назад. Выбравшись обратно на асфальтовую дорожку, он с максимальной скоростью зашагал в сторону выхода.

На западном берегу, в "цивилизованной" части парка, располагалось несколько павильонов для пикников, сейчас, разумеется, пустовавших. Малколм зашел под крышу первого же из них и вновь вытащил из кармана телефон. Снова ему придется мучиться, пользуясь мобильным интернетом, но что поделать... Малколм просмотрел сделанные снимки в максимальном масштабе, выбрал лучший ракурс и запустил поиск по изображениям.

Есть! Вот и ее аккаунт. Памела Стефански, проживающая в г. Ньюмэн, Калифорния. Хм... далековато от дома ее занесло. Кажется, типичная домохозяйка... "счастливая мать четверых детей", ну да, ну да... 1984 год рождения – надо же, а выглядит намного старше... вот до чего доводит нездоровый образ жизни и питания... постинги все больше на тему всякой детской фигни и кулинарных рецептов... словом, ничего интересного. Классический "элемент пищевой цепи".Не имеющая ни ума, ни силы воли даже на то, чтобы следить за собственным весом. Неужели эта пустышка тоже была подругой Джессики? И притом настолько верной, что явилась сюда аж из Калифорнии ради... для рожденья подруги, умершей десять лет назад?

Из павильона была видна стоянка перед входом в парк; два часа назад, когда Малколм проходил там, она была совершенно пуста, но теперь там мок одинокий автомобиль. Наверняка именно на этой машине она и приехала. Малколм с неудовольствием вновь вышел под дождь и зашагал к автомобилю.

Номера оказались не калифорнийские, а местные. Но, как тут же сообразил Малколм, в этом не было ничего странного – Калифорния еще дальше от Новой Англии, чем Флорида, мало кто захочет ехать своим ходом. Наверняка она прилетела на самолете, а машина прокатная. Малколм обошел автомобиль, рукавом стер капли с окна со стороны водителя, заглянул внутрь. Он и сам не знал, что надеется увидеть, но ему повезло – на правом сиденье покоилась дорожная сумка, на длинной ручке которой висела бирка, какие обычно цепляют на контроле в аэропортах. Значит ли это, что миссис Стефански приехала в парк прямо из аэропорта, не останавливаясь ни в каком отеле? То есть что она действительно оставила дома весь свой молодняк и пролетела через всю страну только для того, чтобы посидеть на скамейке Джессики?

Малколм снова извлек мобильник и полез в интернет смотреть расписание рейсов. Да, действительно два часа назад приземлился калифорнийский борт – современным самолетам такой дождь не помеха. Хотя, конечно, ниоткуда не следует, что Стефански прибыла именно сегодня. Будь Малколм полицейским и имей соответствующие полномочия, он бы легко получил список пассажиров конкретного рейса, но увы... Может быть, дата есть на бирке? Малколм как-то никогда не обращал внимание, что там пишут. Со стороны водителя рассмотреть надпись было невозможно, так что юноша обошел машину и вытер стекло с пассажирской стороны. Невооруженным глазом надпись не получалось разобрать и отсюда, но Малколм сделал снимок мобильником, понадеявшись разглядеть бирку при максимальном увеличении. Однако кадр вышел нечетким из-за попавшей в объектив воды. Малколм, недовольно поморщившись, протер его платком и примерился снова...

– Я могу вам помочь?

Он вздрогнул, едва не выронив телефон. Памела Стефански стояла прямо перед ним.

– Я... эээ... – только и сумел выдавить Малколм. Врать он никогда не умел, тем более экспромтом.

– Вы следили за мной, – обличающе сказала она.

– Вы за мной тоже! – тут же нашелся он.

Она помолчала, пристально глядя ему в глаза, и внезапно ее взгляд смягчился.

– Это ведь вы оставили букет... на ее скамейке?

– Да, – не стал отрицать Малколм.

– Если хотите, сядем в машину, – предложила она. – Просто чтобы не стоять под дождем.

Малколм неуклюже кивнул.

– Памела, – представилась она, когда они забрались в салон (сумку она переставила на заднее сиденье).

– Малколм, – ответил он, и тут до него, наконец, дошло: – Я могу называть вас "Мел"?

– Лучше Пэм, – она улыбнулась, но улыбка была грустной. – Никого из тех, кто звал меня "Мел", уже нет в живых.

Он смотрел на нее, не веря своим глазам. Даже теперь, зная, кто она, он едва ли мог различить знакомые по фото черты. Во что превратилась хрупкая тоненькая девушка всего за десять лет... Да, конечно – рожала четыре раза, но все равно, это же не повод! И волосы... хотя волосы, конечно, крашеные. Тогда или теперь? Впрочем, какая разница...

Затем до него дошел смысл только что услышанного. Так вот почему он не нашел аккаунта Теда.

– Значит, и Тед тоже...?

– Тед умер самым первым, – кивнула Памела. – То есть, я имею в виду – вторым после Джессики. У него был ДЦП. Сама по себе эта болезнь не считается смертельной, но у нее много разных проявлений и побочных эффектов. Около 10% больных умирают, не дожив до совершеннолетия. Но я думаю, что дело не в этом... Но погоди. Ты, кажется, все о нас знаешь. А я не знаю о тебе совсем ничего. Мне кажется, ты слишком молод, чтобы быть знакомым Джессики... извини, конечно...

– Не извиняйся, – криво усмехнулся он. – Да, я действительно всего лишь первокурсник в здешнем университете, и я не знал Джессику... при жизни. И о вас я знаю только то, что написано на табличке. Там, в парке.

Плюс кое-что из интернета, конечно, добавил он мысленно. Плюс то, что рассказала ему сама Джессика. Про ДЦП, в частности, все подтвердилось – впрочем, он уже и не сомневался...

Но взгляд Памелы по-прежнему требовал разъяснений, и он продолжал:

– Просто однажды я гулял по парку и увидел ее скамейку. Ее лицо. Лицо девушки, воплощавшей в себе все самое лучшее. Чистое. Светлое. Какую я всегда мечтал встретить. И оказалось, что она умерла. Это было так... несправедливо. И я воспринял это, как свою личную потерю. Словно знал ее всю жизнь. Словно был ее другом. Я понимаю, это звучит странно. Но говорят, труднее всего поверить в правду – ложь выглядит куда убедительней, – это был еще один афоризм Мориса из "Трещины". "А уж если бы я сказал тебе всю правду, ты бы точно мне не поверила", – добавил он про себя.

– Джессика была... чудесной, – сказала Памела, ничуть, похоже, не удивившись его словам. – Ее все любили. Ну или, точнее... – она вдруг оборвала сама себя. – К примеру, Тед так ее просто обожал. Больше, чем родную мать. И... по правде говоря, это было взаимно. То есть я хочу сказать, что Джессика любила Теда больше, чем мама.

– Возиться с больным ребенком – это, наверное, каторга, – сочувственно кивнул Малколм. Сам бы он никогда не стал возиться даже со здоровым. Детей он не любил еще с того возраста, когда сам относился к этой категории.

– Она, конечно – мама, я имею в виду, – старалась этого не показывать. Может быть, даже не признавалась в этом самой себе. Но есть вещи, которые так или иначе прорываются. Дело в том, что Тед отнял у нее небо.

– Небо? – переспросил Малколм, думая, что это какая-то поэтическая метафора.

– Мама была стюардессой, – пояснила Памела, – и ей нравилось летать. Она даже хотела сама получить пилотскую лицензию, но... когда у женщины двое детей, время и деньги как-то уходят на другое. Тем не менее, она возвращалась на работу и после моего рождения, и после Джессики. А вот когда появился Тед... он требовал постоянной заботы и присмотра, ты понимаешь. И ей пришлось окончательно оставить работу – не говоря уже о мечтах научиться летать самой. И она так и не смогла простить Теду жертву, на которую пошла ради него. А вот Джессика в нем души не чаяла.

– Ты сказала, что он умер не от болезни, – напомнил Малколм.

– Ну то есть это мне так кажется, хотя я, разумеется, не врач. Врачи-то выписали свое типично медицинское заключение, что-то там про респираторную недостаточность... Видишь ли, смерть Джессики стала страшным ударом для всех нас, конечно. Но для Теда, я думаю, еще больше, чем для остальных. Он постоянно твердил, что хочет быть с ней, что не хочет жить без нее...

– Ты хочешь сказать, что это было самоубийство?

– Скорее, самовнушение. Он не делал ничего с собой специально. Но если человек все время говорит себе, что не хочет жить, его подсознание запускает процесс самоуничтожения. Я слышала, один доктор рассказывал об этом по телевизору. Даже здоровый может умереть таким образом. А тут – болезнь, которой дай только повод... Потом погибла мама. Меньше чем через год. Разбилась в аварии.

– На самолете?

– Нет, в небо она уже никогда не вернулась. На машине, – Памела помолчала и добавила: – Страховая компания пыталась утверждать, что это было самоубийство, но папа все-таки вытряс из них деньги. Он был юристом и как раз специализировался на страховых спорах.

– А на самом деле? – осведомился Малколм.

– Нет, я уверена, что нет. Мама так и не оправилась после смерти сперва Джессики, а потом и Теда, это правда. Причем из-за Теда, мне кажется, ее терзало чувство вины. Но она не стала бы этого делать. Она знала, что нужна папе. Просто, ну, она стала рассеянной. Могла погружаться в свои мысли и переставать замечать, что происходит вокруг. Наверное, именно это и случилось на дороге. Страховая компания упирала на то, что не было тормозного следа. А папа – на то, что она не превысила скорость и была пристегнута. Зачем бы человеку, желающему покончить с собой, пристегиваться?

"Например, для того, чтобы семья получила страховку", – подумал про себя Малколм, но вслух ничего не сказал. Хотя способ суицида и в самом деле не лучший. Слишком велика вероятность выжить и остаться калекой, а вместо выплат семье по страховке получить огромные медицинские счета...

– А может, она и просто задремала за рулем, – продолжала Памела. – Был уже довольно поздний вечер, темно... В общем, папа выиграл дело, Получил деньги. И остался совсем один...

– А ты?

– Я вышла замуж и уехала к мужу в Калифорнию еще до того, как все это началось. То есть когда Джессика была еще жива. И не смогла приехать, когда с ней это случилось – как раз рожала своего первенца. Конечно же, это уважительная причина. Но я все равно чувствовала себя виноватой. Дала слово назвать свою дочь Джессикой. Это было бы как бы искупление. Но у меня рождались только мальчики, – она промолчала несколько секунд и продолжила: – Именно поэтому у нас их четверо. Изначально мы с Алексом хотели остановиться на двух... Позже я, конечно, приезжала. На все последующие похороны, – она поджала губы. – Просто так ведь из Калифорнии сюда не наездишься. А через два года после смерти мамы не смогла дозвониться до папы...– она вновь замолчала, и Малколм, не дождавшись, спросил, стараясь, чтобы голос звучал поделикатнее:

– И как он умер?

– Когда вскрыли квартиру, он был мертв уже три дня. Три дня в теплом помещении. Поэтому экспертиза не могла сказать с уверенностью. Но подозревали передозировку снотворного...

– То есть опять самоубийство?

– Не было в нашей семье самоубийств! – резко возразила Памела. – Ни одного, что бы там ни говорили. Конечно, его психика была подорвана всем, что ему пришлось пережить. Он жаловался врачу на бессонницу. Уже давно. И получал эти таблетки по рецепту. Просто, наверное, организм к ним уже привык, как к любому наркотику. Вот он и увеличил дозу. Это не было специально. Если бы он хотел покончить с собой, он бы сделал это не так. У него был револьвер. И однажды, еще до всех этих смертей, я слышала, как он сказал маме – а она не любила оружие, ей особенно не нравилось, что эта штука в доме, где полно детей, хотя папа, конечно, всегда держал свою пушку в запертом сейфе – в общем, он сказал ей, что благодаря револьверу он не боится вообще ничего. Не только грабителей. Но и, мол, даже если с ним случится самое худшее – рак там или Альцгеймер – у него есть быстрый и легкий выход. Мама сказала ему, чтобы он не говорил такие ужасные вещи, а он ответил, что ужасно – это когда выхода нет... В общем, раз он не воспользовался этим "выходом" ни после смерти Джессики, ни после смерти Теда, ни после смерти мамы – он не стал бы глотать таблетки, как какая-нибудь школьница, которую бросил парень.

– Понятно, – кивнул Малколм. – Значит, просто цепочка несчастливых совпадений, – "уничтожившая целую семью, это ж надо же", добавил он про себя.

– Не совпадений, если ты имеешь в виду случайности, – возразила Памела. – Каждое несчастье способствовало следующему, все более расшатывая нервы еще остававшихся в живых...

– А ты, значит, оказалась самой крепкой.

– Я жила отдельно на другом конце страны, – пожала плечами Памела. – И у меня были собственные дети. И муж. Мне было, о чем и о ком думать, помимо мертвецов.

"И она была единственной, кто не присутствовал на похоронах Джессики, – мелькнуло вдруг в голове у Малколма. – А все, кто там были..." Но он тут же отбросил эту мысль, как совершенно вздорную.

– Ты думаешь, я черствая? – спросила вдруг Памела почти агрессивно. – Думаешь, я их не любила?

– Я такого не говорил, – возразил Малколм. – Но, раз уж ты об этом... ты сказала, что все любили Джессику, но как-то запнулась при этом. Не все было так гладко, верно? И чувство вины, о котором ты говорила, связано не только с тем, что ты из-за родов не смогла приехать на похороны?

– Да ты прямо Шерлок Холмс, – неприязненно поморщилась Памела. – Ну... ладно, что уж теперь отрицать. Я завидовала Джессике. Нет, это не обычная ревность старшей сестры к младшей, когда кажется, что все внимание родителей теперь достается маленькому ребенку, а на тебя вешают одни обязанности. В конце концов, между нами было всего полтора года разницы, а уж если и ревновать к кому по такому принципу, то к Теду... Но, понимаешь, я ведь совершенно заурядная. И всегда такой была, и знаю это. Школа на нетвердые четверки, пара лет работы кассиршей и официанткой, замужество, дети. Никакой даже попытки поступить в университет – зачем тратить кучу денег, чтобы пару лет спустя все равно бросить работу и сидеть с малышами? А Джессика – это была, что называется, отрада родительского сердца. Отличница. Талант. Идеал. И при этом вовсе не задавака, как можно было бы ожидать от красивой, умной и способной девушки. Не расчетливая стерва, не "снежная королева". Напротив – добрая, искренняя, отзывчивая. То есть на нее даже обидеться было не за что. Просто сиди и чувствуй себя куском гальки рядом с сияющим бриллиантом. И оттого, что этот бриллиант готов тебя в любую минуту обнять и утешить, становится только хуже. Ну, может, я и слегка утрирую. Я совсем не хотела ей зла, в смысле, чтобы она почувствовала себя несчастной. Мне просто хотелось, чтобы она была... не такой сияющей. Чтобы в этом бриллианте обнаружились пятна. Но у меня, конечно, и в мыслях не мелькало того, что с ней в итоге случилось. Для меня это был ужасный шок...

– А что с ней случилось? – осмелился, наконец, спросить Малколм и по какому-то наитию добавил: – На самом деле?

---

Чтобы узнать, что было дальше, перечислите не менее $10.77 через кнопку ниже. Текст будет выслан вам на е-мэйл. Вы можете заплатить сразу за несколько произведений (из расчета $5 за текст повести или рассказа, $10 романа, плюс комиссия PayPal). Пожалуйста, указывайте в комментарии, за какой текст(тексты) вы перечисляете деньги.

---

Постоянный адрес этой страницы: http://yun.complife.info/jessica.html