Данный текст - собственно, даже и не статья, содержащая некую главную мысль, а скорее "заметки на полях" по разным поводам. И назвать его следовало бы по-английски - Interpreting Alice. Ибо такое название многозначнее русского аналога; английский глагол to interpret означает как "интерпретировать", так и "переводить" (хотя есть и более прямой синоним - to translate), и вопрос о том, к какому из этих значений должна быть ближе работа переводчика, является давней и, по всей видимости, неисчерпаемой темой для споров. Вот как раз о переводе вначале и поговорим.
Проблема пола
В №2/2009 журнала "Вопросы литературы" опубликована статья Марии Елифёровой "Багира сказала...", в которой автор критикует сложившуюся традицию при переводе на русский язык ориентироваться на грамматический род имени (или заменяющего его нарицательного понятия), а не на гендер персонажа. В особенности эта проблема актуальна при переводе английских сказок (легенд, басен и т.п.), где действующими лицами являются животные и неодушевленные предметы, в английском языке, как известно, относящиеся к среднему роду; их гендерная принадлежность в тексте оригинала может вовсе отсутствовать, а если она все же обозначена, то насколько важно сохранить ее при переводе (пусть даже и в ущерб сохранению имени)? Не подлежит сомнению, что если пол/гендер (Елифёрова различает эти понятия) персонажа важен для автора и сюжета, то он должен быть адекватно передан и переводчиком. Вопрос лишь в том, во всех ли случаях он действительно важен? Елифёрова настаивает, что это именно так, и строит свою аргументацию на основе переводов трех хорошо известных сказок: "Винни-Пуха", "Маугли" и "Алисы в Стране Чудес".
Замечу сразу, что я не собираюсь оспаривать всю статью целиком, уже хотя бы потому, что, к сожалению, не читал первых двух текстов в оригинале; но выводы Елифёровой по "Маугли" (где Багира - на самом деле мужской персонаж, что важно для некоторых элементов сюжета) выглядят вполне убедительными (по "Винни-Пуху", на мой взгляд - несколько более натянутыми). Но вот за "Алису" вынужден вступиться. Тем более что здесь Елифёрова вступает в полемику непосредственно со мной: "Ю. Нестеренко со всей откровенностью пишет в предисловии: "У Кэрролла практически все существа, в том числе Мышь, Гусеница, Соня, - мужского рода (кстати, он довольно неряшлив в этом плане и периодически называет их то it, то he ["он"]). Понятно, что по-русски это звучало бы достаточно коряво, так что мне, вслед за другими переводчиками, пришлось "поменять пол" этим персонажам". Даже не комментируя тон, в котором высказано отношение к тексту Кэрролла, заметим: точное словарное наименование персонажа для переводчика важно, а вот гендер представляется чем-то несущественным, и то, что он легко заменяем, - "понятно" и легитимировано переводческой традицией. Переводчик даже не задается вопросом, для чего в книге Кэрролла столько мужчин и почему писатель, располагая столь гибким в грамматическом отношении языком, не сделал их женщинами (сказка-то предназначалась для женской аудитории!)"
Увы, прежде чем критиковать мое отношение к тексту оригинала (едва ли не наиболее уважительное среди всех переводчиков, ибо моей целью было сделать наиболее точный перевод), Елифёровой следовало бы внимательно этот текст перечитать. И убедиться, что упомянутые небрежности там действительно присутствуют. И уже одно это доказывает, что пол этих персонажей для Кэрролла (который, кстати, был асексуалом) не был важен. Интересно, что даже в том случае, когда известны конкретные прототипы действующих лиц, Кэррол не пользуется возможностью наделить их соответствующим полом: и попугайчик Лори, и Орленок везде в тексте - it, хотя общепризнано, что под этими именами выведены сестры Алисы Лорина и Эдит.
Почему, в таком случае, Кэрролл "не сделал женщинами" своих персонажей? Да потому, что у нашей цивилизации, созданной, как ни крути, преимущественно мужчинами, именно мужской род является "родом по умолчанию", употребляемым тогда, когда пол не существенен. Мы говорим "кто-то пришел", "сделал дело - гуляй смело" и т.п., а не "пришла" и "сделала". Феминистки могут возмущаться этим обстоятельством (и даже добились того, что в современном "политкорректном" английском в таких случаях вместо "he" пишут уродливое "he/she") - но Кэрролл, к счастью, жил до эпохи их разгула.
Что произойдет, если, следуя за русским грамматическим родом, все-таки "сделать женщинами" этих действующих лиц? Елифёрова утверждает, что так поступать нельзя, потому что в викторианской Англии дамы не курили кальян, а участники студенческих пирушек не облокачивались на девушек. Однако, в своей увлеченности гендерным вопросом, она забывает, что Кэрролл - это не Свифт. Говорю это без всякого желания умалить достоинства одного или другого; просто Кэрролл писал не сатиру на современное ему британское общество, а сказку для развлечения маленьких девочек. Разумеется, это сказка не так уж проста (и именно поэтому она столько лет привлекает не только детей, но и взрослых, причем порою вторых даже больше, чем первых), и в ней можно найти и сатирические элементы - но все же, думается мне, схожесть персонажей с определенными типажами из тогдашней жизни продиктована не столько желанием высмеять викторианскую действительность, сколько тем простым соображением, что слишком уж оторванные от привычной реальности образы будут непонятны и скучны юным слушательницам. В первую же очередь эта сказка - парадоксальная и абсурдистская; вольная игра ума, не скованного привычными условностями и готового, к примеру, непредвзято анализировать буквальный смысл слов и выражений. И в эту абсурдистскую картину прекрасным образом вписывается и степенная дама, курящая кальян, и обстановка безумного(!) чаепития.
Кстати, представление Елифёровой о последнем как о "пирушке оксфордских студентов" не выдерживает критики. Собравшиеся там - отнюдь не молодежь, а также и не представители элитарных кругов (и Dormouse/Соня, если и приписать ей женский род, соответственно, не девушка и не леди). Это особенно наглядно видно по образу Шляпника - он именно тот, кем назван, мелкий ремесленник средних лет, классический маленький человек (в русской литературе многократно описанный и Гоголем, и Достоевским, и Островским, и Горьким), пусть и поданный в чисто комическом ключе. Он может держаться хамовато с тем, кто не имеет над ним никакой власти, зато уж перед власть имущими трясется так, что с него слетают ботинки. Вполне очевидно, что и его соседи, общающиеся с ним, как с равным, имеют тот же социальный и возрастной статус. Так что, если уж проводить прямые параллели между обитателями Страны Чудес и реальными англичанами - никакие это не студенты, а немолодые небогатые провинциальные мещане, не блещущие образованием и манерами, давно уже наскучившие друг другу, но и не знающие иного способа убить время, нежели долгие совместные чаепития. И их неприветливость к Алисе вызвана не тем, что та - женщина (пусть и очень юная), а тем, что она - чужая, вторгающаяся в их замкнутый обывательский мирок, где само время остановилось.
Любопытно, что далее Елифёрова двумя идущими друг за другом фразами (вообще-то противоречащими друг другу) опровергает собственную же аргументацию: "Мир Страны чудес вообще по преимуществу мужской, а если там и попадаются женщины, то разнузданно грубые, агрессивные и лишенные женского обаяния (Герцогиня и Королева). [Еще и кухарка - Ю.Н.] Здесь вновь вступает в силу викторианская оппозиция "мужского" как "варварского", "необузданного" и "женского" как "кроткого" и "разумного"." Т.е. однозначно женские персонажи ведут себя совершенно не так, как предписано викторианскими нормами - и здесь это Елифёрову (и, что самое главное, Кэрролла) ничуть не смущает! Британские леди не курили кальян - а что, британские кухарки швырялись кухонной утварью в герцогинь? "Мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает", как пел по схожему поводу Окуджава.
Какое резюме? В отличие от Елифёровой, не буду давать универсальных рекомендаций. Там, где пол/гендер действительно важен, его, очевидно, следует сохранять, и этим может быть оправдана и смена биологического вида (я и сам поступил таким образом, переведя двух "Crab", про которых явно сказано, что это мать и дочь, как "креветок"), и даже введение неологизмов (так, "мыш" без мягкого знака, с глаголом или прилагательным, подчеркивающим мужской род - куда более удачное решение, нежели совершенно неадекватная для любого сюжета замена взрослого на ребенка, т.е. на мышонка). Но там, где такой важности нет, нет нужды и в подобных изощрениях.
Они не испаряются, они не растворяются...
Вторым поводом вновь поговорить об "Алисе" стал вопрос одного из читателей, как следует трактовать концовку моего рассказа "За белым кроликом". Я ответил, что возможны три интерпретации - реалистическая (предсмертные галлюцинации), мистически-романтическая (реальное возвращение в Страну Чудес) и, наконец, мистически-символическая, в некотором роде объединяющая предыдущие варианты и дающая ответ на вопрос, что же такое Страна Чудес на самом деле. Так вот, согласно этой последней гипотезе, Страна Чудес - это и есть загробный мир.
Оговорюсь сразу - я вовсе не хочу сказать, что Кэрролл имел в виду именно это, а я - единственный, кому удалось разгадать загадку. Кажется не слишком вероятным, что, сочиняя сказку для маленьких девочек чудесным июльским днем, он думал о смерти. С другой стороны, кто знает? Здесь я в очередной раз применяю свой любимый подход, некогда опробованный на Толкиене и Стругацких - рассматриваю текст (в данном случае Кэрролла, а не своего рассказа) как единственный источник информации, абстрагируясь от известных или предполагаемых взглядов и замыслов автора. Итак, чем можно подтвердить высказанную гипотезу?
Прежде всего, Страна Чудес находится под землей, путь туда ведет через уходящую вниз нору (туннель?), и эта Страна - в буквальном смысле потусторонний мир: недаром Алиса ожидает встретить там антиподов, однако обитатели этого мира вовсе не оказываются антиподами в географическом смысле. Показательно и то, что Алиса попадает туда вслед за провожатым; такой непременный проводник в царство мертвых присутствует в легендах многих народов. В данном случае это белый кролик. Казалось бы, зайцы и кролики - символы скорее плодовитости, нежели смерти, но не все так просто с этим пушистым зверьком. Это еще и символ сверхъестественной силы (вспомним кроличью лапку), лунный символ, а в христианской традиции - символ жизни после смерти.1
Далее, хотя Страна Чудес отнюдь не выглядит безопасным местом, показательно, что на самом деле в ней никто не умирает. Королева постоянно приказывает отрубить кому-то голову, но ни один приговор так и не оказывается исполненным, и Грифон подтверждает, что это вовсе не случайное везение: "Они тут никогошеньки не казнят". Реальный страх, который испытывает Шляпник или незадачливые садовники, этого не опровергает: бояться ведь можно не только смерти как окончательного небытия, она (или ее имитация) может быть попросту болезненной или сопряженной с некими потерями (как, скажем, гибель виртуального персонажа в компьютерной игре).
Еще одно примечательное обстоятельство - это остановившееся время, о котором рассказывают участники безумного чаепития. Впрочем, там же упоминаются и другие фокусы со временем, но все это лишь доказывает, что время в Стране Чудес не течет нормальным образом. Вполне естественно, что в царстве мертвых, погруженном в вечность, время - скорее иллюзия, чем реальность. Как, впрочем, и деятельность тамошних обитателей. Чаепитие никогда не заканчивается, в марафоне побеждают все, в королевский крокет, напротив, невозможно выиграть... "Ведь мы играем не из денег, а только б вечность проводить!"2
Любопытно, что обитатели Страны Чудес, все эти рыбы и лягушки человеческих размеров и прочая причудливая фауна, весьма напоминают персонажей с картин Босха. А уже в наше время нечто потустороннее почувствовал в этом мире В.Высоцкий, когда писал песни к детскому спектаклю по книге Кэрролла. "Что остается от сказки потом, после того, как ее рассказали?" - задается вопросом он и тут же отвечает: "В Страну Чудес волшебную они переселяются..." То есть и по Высоцкому это - посмертный мир, пусть и для сказок и их персонажей. Но только ли для них?
"Может, не все, даже съев пирожок,
Наша Алиса во сне разглядела?
А? Э! Так-то, дружок,
В этом-то все и дело..."