Навеяно песней The Marvelous Toy Тома Пэкстона
I never knew just what it was and I guess I never will.
Tom Paxton
С днем рожденья, милый Джимми,
С днем рожденья тебя!
Джимми шумно вдохнул - столько, сколько мог, пока не стало больно
груди - а потом, раздувая щеки, старательно дунул. Ему хотелось погасить
все свечи с первой попытки. В последний раз у него это получалось два
года назад, но тогда свечей было на две меньше. В прошлом году не вышло,
но прошлогодний торт был больше, рассчитанный на полдюжины гостей, и
свечи на нем стояли далеко друг от друга. В этом году девять свечей
стояли рядом. Торт был маленький, а гостей не было совсем, если не
считать папы и мамы. Им пришлось уехать из города летом, и Джимми еще не
успел обзавестись друзьями на новом месте. До школы оставалось еще
больше месяца, до ближайшего города, где она находилась - совсем
крохотного по сравнению с тем, где они жили прежде - нужно было ехать
почти шесть миль, вокруг тянулись вдоль серой полоски шоссе одни лишь
бурые картофельные поля с редкими фермерскими домами, и этот день
рожденья грозил стать самым скучным в недолгой жизни Джимми. Хотя его
родители, надо отдать им должное, старались вовсю. Но было в их веселье
что-то... ненастоящее. Как в тот день, когда они объявили ему, широко
улыбаясь: "Мы просто поживем немного в деревне, пока папа не найдет
новую работу. Смелее, ковбой, это же настоящее приключение!"
Никаким настоящим приключением это не пахло. Пахло затхлостью
старого дома, простоявшего заколоченным почти столько же, сколько он,
Джимми, прожил на свете. Пахло пылью, рассохшимся деревом, нагретой на
солнце ржавчиной. Из подвала тяжело и влажно пахло разрытой землей. Ему
запретили туда спускаться, опасаясь, что он может упасть с крутой и,
кажется, очень давно не ремонтировавшейся лестницы, но его не тянуло
туда и так. Нет, только не туда.
Джимми загадал, что если с первого раза задует все свечи, то все
будет, как прежде. Они вернутся из этого тоскливого серо-коричневого
места в большой разноцветный город, где есть кино, и аттракционы, и парк
с прудом и фонтанами, и фургоны с мороженым, и осенью он пойдет не в
страшную незнакомую школу, где еще неизвестно как встретят новичка, а
снова увидится со своими друзьями - Томом, Хенри, Родни, Питом и даже с
Бобом, хоть тот и вредина, и улыбки не будут исчезать с лиц папы и мамы,
когда они думают, что он их не видит.
Он очень старался. Но одна свеча сбоку так и осталась гореть.
В легких у мальчика еще сохранилось немного воздуха, и он успел
повернуться к ней, приближая губы, и дунуть, не делая перерыва. Свеча,
затрещав, погасла, так что можно было считать, что он справился, и его
родители радостно захлопали. Но про себя-то он знал, что загадал не это.
- А теперь... - заговорщицки подмигнул ему папа и достал что-то
из-под стола. Что-то было завернуто в синюю подарочную бумагу с
блестками и перевязано красной ленточкой. Праздничная упаковка, однако,
не обманула Джимми - то, что под ней, выглядело достаточно бесформенно,
и он понял, что эта вещь не из магазина. Из магазина обязательно была бы
коробка.
Словно уловив сомнение и недоверие во взгляде сына, Джон Хоррелл не
стал вручать завернутый предмет ему, а быстро распаковал подарок сам и
лишь после этого торжественно протянул Джиму.
Мальчик, однако, не поспешил взять это в руки и лишь разглядывал с
растущим недоумением.
Больше всего это походило на очень большую, в десяток дюймов
длиной, сильно бугристую картофелину, каждый бугор которой был выкрашен
в свой цвет. Все цвета были яркие, даже аляповатые (хотя Джимми не знал
такого слова). Впрочем, даже эта яркость не могла скрыть того факта, что
вещь явно не была новой: бугры выглядели потертыми, некогда глянцевый
блеск сменился матовым, кое-где можно было даже различить мелкие
царапинки. С боков "картофелины" свисали две гибкие ноги, оканчивающиеся
черными резиновыми присосками, похожими на клоунские ботинки. И это было
все.
Это было определенно не то, что Джимми надеялся получить на день
рожденья. На дворе стоял 1996 год, и он хотел игровую приставку.
Конечно, он догадывался - не столь уж он был наивен в свои девять лет -
что после того, что случилось с папиной работой, ему не купят новенькую
PlayStation, такую, как у вредины Боба, который приносил ее хвастаться в
школу, но так и не согласился никому одолжить поиграть даже на один
день. Но, может быть, хотя бы Sega Mega или Super Nintendo? Прежде мама
упорно говорила, что от приставок портятся глаза и что в ее годы дети
были счастливее и здоровее без всяких компьютеров, но в последние
месяцы, кажется, стала поддаваться. Если бы только с папой и с ними со
всеми не случилось то, что случилось...
- Что это? - спросил Джимми, даже не пытаясь сделать вид, что
обрадован.
- Игрушка, - ответил папа, продолжая улыбаться так, словно вручал
сыну даже не PlayStation, а целый персональный компьютер. А вот мама
улыбалась несколько растерянно - похоже, для нее подарок тоже оказался
сюрпризом.
Джимми двумя руками взял "картофелину", оказавшуюся неожиданно
тяжелой - фунта два, не меньше. На ощупь она была холодной, твердой и
какой-то удивительно гладкой, несмотря даже на крохотные царапинки. Ее
так и хотелось поглаживать пальцами, снова и снова.
- Она не из магазина, - вынес, тем не менее, Джимми обвиняющий
вердикт. - Она старая.
- Верно, - снова улыбнулся папа. - Она гораздо лучше. В магазинах
тысячи одинаковых игрушек, и купить их может кто угодно. А такой, как
эта, нет больше ни у кого.
- Ты сам ее сделал? - попытался проявить проницательность мальчик.
- Нет, - покачал головой Хоррелл-старший. - Когда мне было столько
же, сколько тебе сейчас, мой отец подарил ее мне на день рожденья. А
теперь я дарю ее тебе.
- Она такая старая? - у Джимми расширились глаза.
- Ну, Джим, не записывай меня совсем уж в ископаемые, - хохотнул
Джон. - Это было всего-то 23 года назад. Хотя... по правде говоря, она
действительно еще старше. Потому что моему папе ее подарил его папа.
Твой прадедушка.
- Тот, который погиб на войне? - уточнил мальчик.
- Да. Это был его последний подарок сыну, твоему дедушке, перед
тем, как он отправился в Перл Харбор.
- Ух ты, - произнес Джимми. В нем боролись два чувства - презрение
к старым вещам, которые годятся только на выброс (и которыми уж конечно
нельзя похвастаться перед друзьями, потому что все знают, что старые
игрушки - отстой), и пиетет перед вещами совсем древними, которые
показывают в музеях и даже там прячут под стеклом. А Перл Харбор в его
представлении был событием очень древним, практически смыкавшимся с
Войной за независимость. Прежде папа уже показывал ему портрет
героического прадедушки - черно-белую, слегка пожелтевшую фотографию
бравого матроса - и Джимми трудно было поверить, что его прадедушка
может выглядеть не как глубокий старик, а едва ли не моложе, чем его
папа. Впрочем, до старости прадедушка так и не дожил... Словосочетание
"игрушка дедушки" также с трудом помещалось у Джимми в голове, хотя умом
он и понимал, что когда-то его дедушка (которого он также никогда не
видел) тоже был маленьким мальчиком. Но вот представить себе это было
трудно. Во всяком случае, память прадедушки и дедушки требовала проявить
уважение, и Джимми спросил:
- И как с этим играть?
- Посмотри, что у нее снизу.
Джимми перевернул "картофелину" (ее ноги при этом безвольно
прокрутились в боковых отверстиях в середине корпуса, оставшись свисать
вниз) и чуть не вздрогнул от неожиданности: на него уставились два
круглых зеленых глаза. На самом деле это были лишь полусферы из зеленого
стекла или прозрачной пластмассы; у них не было ни зрачков, ни белков -
ну разве что в центре зеленый цвет был чуть темнее, чем по краям, да и
то, возможно, было лишь игрой освещения - однако у Джимми ни на секунду
не возникло сомнения, что это именно глаза.
- Нажми на них, - сказал папа.
Мальчик с сомнением протянул палец - идея нажимать на чужой глаз
ему определенно не нравилась - и затем все-таки надавил на левую
выпуклость. Та с некоторым усилием ушла вглубь "картофелины", мягко
щелкнула - и засветилась изнутри зеленым светом. Уже смелее Джимми нажал
вторую кнопку.
Как только та тоже засветилась, игрушка в его руках тихо заурчала и
слегка завибрировала. Казалось, что он держит мурлыкающего котенка.
Холодного и твердого котенка... впрочем, нет: как только игрушка
включилась, пластмасса (или из чего там была сделана эта штука?) под его
пальцами начала нагреваться. Больше, однако, ничего не происходило, и
Джимми уже открыл было рот, чтобы спросить: "И это все?" - как вдруг
вяло свисавшие ноги "картофелины" дернулись и твердо вытянулись во всю
длину, словно игрушка потянулась после долгого сна.
- Поставь ее на пол, - предложил папа.
Джимми так и сделал. Игрушка некоторое время стояла на своих
внезапно обретших твердость ногах, продолжая мягко урчать - а затем
вдруг издала новый звук, что-то вроде сипения, и принялась лихо
маршировать по комнате, звучно чпокая черными присосками. Дойдя до левой
стены, она четко, по-солдатски, развернулась через левое плечо
(насколько, конечно, можно говорить о плече применительно к двуногой
картофелине), перекувырнулась вокруг невидимой оси, соединявшей
основания ног (зеленые кнопки-глаза, прежде светившие в пол, теперь
уставились вверх), и двинулась обратно уже совсем другой, часто и мелко
семенящей походкой, быстро сгибая ноги в коленях (насколько, опять же,
понятие колен было применимо к середине двух белых трубок, становящихся
то гибкими, то твердыми, но не имеющих никаких видимых шарниров или
суставов). Джимми засмеялся и захлопал в ладоши; улыбнулась даже мама,
прежде смотревшая на игрушку с сомнением - зрелище и впрямь было
забавным.
Игрушка зашла под стул своего нового хозяина. Джимми ждал, что она
выйдет с другой стороны, но чпокающие шаги смолкли. Урчания и сипения
тоже больше не было слышно. Подождав немного, Джимми наклонился,
заглядывая под стул.
- Ой! - воскликнул он разочарованно. - А где она?
Игрушки под стулом не было. И на полу вокруг тоже. Джимми даже
залез под стол, но и там ничего не обнаружил.
- Где моя игрушка? - вопросил он уже другим, требовательным и
возмущенным голосом, выбравшись из-под стола. Увидев, что его отец еле
сдерживает смех, он окончательно удостоверился, что стал жертвой злого
розыгрыша, и громко потребовал, уже почти готовый заплакать от обиды: -
Я хочу мою игрушку! Это не смешно!
- Посмотри назад, - сказал папа.
Джимми развернулся на стуле - и отпрянул от неожиданности, а потом
снова засмеялся. Игрушка висела, присосавшись к задней стороне спинки, и
смотрела на него своими зелеными светящимися глазами
Мальчик протянул к ней руки, но тут присоски отлипли от спинки, и
игрушка полетела на пол. "Ай!!!" - испуганно воскликнул Джимми,
уверенный, что она разобьется. Но игрушка, ударившись об пол, прокрутила
в воздухе ноги, снова сгибая их, уперлась присосками в пол, а затем
поднялась, как ни в чем не бывало, и потопала вперед смешной
переваливающейся походкой, уже третьей по счету. Сперва она обошла
вокруг стола, а потом снова зашагала по прямой, пока не уперлась в
старую софу у стены в углу. С коротким звуком типа "боп!" ее
кнопки-глаза снова выскочили наружу, и она, позволив ногам согнуться,
опустилась на пол и замерла.
- Она ведь не сломалась? - уточнил Джимми.
- Нет, - улыбнулся папа, - она крепкая. Она просто отдыхает. А ты
ешь пока торт.
Торт! Действительно, Джимми почти забыл про него, но теперь тут же
вспомнил. Мама уже отрезала ему большой кусок и наливала чай. Но, пока
Джимми орудовал вилкой, он то и дело бросал взгляды в угол, где
дожидалась его новая игрушка: не убежит ли она куда-нибудь снова?
Игрушка исправно ждала.
Несколькими часами позже, когда наигравшийся Джимми был, наконец,
отправлен спать (ключевую роль в этом всегда непростом процессе сыграло
разрешение взять игрушку в постель под встречное обещание не включать ее
ночью), Джон сидел на кухне. На столе стоял электрический чайник и две
тарелки с остатками торта. Шторы на окнах, несмотря на позднее время,
оставались раздернуты - едва ли кто-то, кроме какой-нибудь ночной птицы,
мог заглянуть в дом снаружи, так что нынешние обитатели старой развалюхи
могли беспрепятственно любоваться роскошным видом погруженных во мрак
картофельных полей и узкой неосвещенной полосы шоссе номер 13, по
которому редко-редко проносились огоньки припозднившейся машины. Если в
лимбе существуют дороги, то они, должно быть, выглядят так.
Вернулась Эмма, села на свое место наискосок от мужа.
- Ну что, он уснул? - осведомился Джон, оторвавшись от созерцания
заоконной тьмы.
- Спит с твоей игрушкой в обнимку. А ведь, когда он впервые ее
увидел, у него был такой вид, словно он сейчас заплачет от обиды. Он
ведь мечтал об игровой приставке...
- Ну ты же знаешь, что мы не можем сейчас позволить себе лишние
траты. Очень удачно, что я полез разбирать хлам на чердаке и нашел ее
там.
- Так ты просто нашел эту штуку на чердаке? А всю историю с
последним подарком героического дедушки придумал для солидности? - Эмма
никогда прежде не слышала ни этой истории, ни вообще каких-либо
упоминаний о странной игрушке.
- Нет, это все правда, - ответил Джон, вновь рассеянно глядя в
окно. - Во всяком случае, так мне рассказывал мой отец. Никаким особым
героем, кстати, мой дед не был. Я потом читал его письма, которые он
успел отправить бабушке. Он не знал, что отправляется на войну. Он
думал, что ему чертовски повезло служить, грея пузо на хавайском пляже.
Все, конечно, знали, что творится в Европе и какие отношения
складываются с Японией, но мало кто верил, что японцы отважатся напасть.
На каких-то китайцев - разумеется, на британские колонии - ну, почему бы
нет, но только не на нас, не на Америку. Пусть посмотрят на карту, что
такое они и что - мы... Боялись только того, что Рузвельт начнет войну
сам. Никто этого не хотел. Пусть англичане, французы, русские и все
прочие разбираются со своими проблемами сами... Он погиб на "Аризоне" в
первые же минуты войны. Я даже не уверен, что он успел понять, что
происходит... "Аризону" ведь так и не подняли, ты знаешь? Его останки до
сих пор где-то там, на дне...
- Брр, - поежилась Эмма, представив себе эту картину: ледяной мрак
глубин, изъеденные коррозией, обросшие водорослями переборки - и
скрюченные скелеты в лохмотьях униформы, сгрудившиеся возле того угла,
откуда воздух ушел в последнюю очередь. Мелкие бледные рыбки выплывают
из пустых глазниц, крабы заползают в безгубые рты...
- Что "брр"? - пожал плечами Джон. - Под водой или под землей -
мертвому без разницы.
- А эта игрушка? - вернулась к прежней теме Эмма. - В своих письмах
он не упоминал ее?
- Нет. А с какой стати ему ее упоминать?
- Ну, типа "как там мой сын, нравится ли ему мой подарок..."
- Как поживает сын, он, конечно, спрашивал, но едва ли эта игрушка
так его занимала. Может быть, он вообще не помнил, что подарил сыну
перед отъездом. Увидел что-то забавное на какой-нибудь гаражной
распродаже и купил, радуясь, что не придется тратить много денег и
времени...
- А может, так поступил не он, а твой отец - а историю про
дедовский подарок придумал? Просто, понимаешь, мне не верится, что такие
штуки делали еще перед войной. В семидесятые уже да, было много всяких
электрических машинок с лампочками, и шагающие роботы, наверное, тоже...
но в начале сороковых - вряд ли. Тогда, наверное, и маленьких батареек
еще не было. Мне кажется, тогдашние игрушки если и двигались, то только
те, которые заводились ключом.
- Может, и так, - легко согласился Джон. - А почему тебя это так
заботит? Какая, собственно, разница?
- Да никакой, наверное... Просто, ну, странная штуковина. Никогда
таких не видела.
- Но топает, согласись, прикольно.
- Ну, да. Прямо как живая. И всякий раз разной походкой. И даже по
стенам лазит.
- Может даже прыгать, и довольно высоко... Знаешь, когда я впервые
ее увидел, моя реакция была такой же, как у Джимми. Я надеялся, что мне
подарят полицейскую машину с мигалками. Но уже через несколько минут был
совершенно покорен этой штукой, - Джон отхлебнул остывающий чай из чашки
и произнес, продолжая глядеть в окно: - Это был последний мой счастливый
день рожденья.
- А что случилось потом? - мягко спросила Эмма. За все время их
брака Джон почти не рассказывал ей о своем детстве. Она лишь знала, что
его родители рано умерли, и мальчика воспитывала тетка, старшая сестра
отца. Именно от нее, ныне тоже уже покойной, они унаследовали этот дом -
в котором в лучшие времена не планировали не то что жить, но даже
бывать. Агент по недвижимости сказал им, что дом потребует очень
серьезных вложений, чтобы его имело смысл выставлять на продажу - и даже
в этом случае не факт, что в этой глухомани, среди разорившихся и
дышащих на ладан ферм, удастся достаточно быстро найти покупателя.
Деревянные стены изъели термиты и муравьи, крыша текла после каждого
дождя, пол напоминал поле для гольфа - само собой, не стоимостью, а
обилием холмов и впадин, и вдобавок половицы ужасающе скрипели при
каждом шаге. Джон, тем не менее, периодически говорил, что с домом надо
что-то делать - главным образом он говорил это после уплаты очередного
налога на недвижимость - но практические меры откладывались из года в
год из-за нехватки свободных средств и времени, пока вдруг не оказалось,
что продавать им придется не развалюху в глуши, а строго наоборот - их
городскую квартиру. Точнее говоря, ту ее (меньшую) часть, за которую
успели расплатиться по ипотеке. Заодно они продали оба автомобиля и
купили взамен не первой молодости пикап, куда более соответствовавший их
теперешнему статусу сельских жителей. Были еще деньги, откладывавшиеся
Джиму на колледж, но это был неприкосновенный запас. Джон порывался
заняться ремонтом сам, благо теперь у него было достаточно времени, но
Эмма относилась к этой идее крайне неодобрительно, опасаясь, что она
закончится ударом током или падением с крыши. Действительно, дом был не
в таком состоянии, когда можно обойтись мелкой латкой непрофессионала.
Им уже пришлось серьезно потратиться на электрика - иначе пробки
вышибало при всяком включении электрочайника или микроволновки, да и
Эмма почувствовала себя спокойно лишь после заверения специалиста, что
теперь пожар из-за проводки им не грозит - и теперь на очереди был
водопроводчик...
- Это был 1973, - сказал Джон. - Последний хороший год. А потом...
- он отправил себе в рот кусок торта, словно пытаясь подсластить
воспоминания, - потом начался кризис. Ты его не помнишь?
- Мне было пять лет.
- Ну, может, по разговорам родителей... Рынок падал, многие теряли
работу. Нашу ферму это поначалу не слишком затрагивало. Отец не доверял
банкам и уж тем более никогда не имел дела с акциями. А потом арабы
взвинтили цены на нефть в четыре раза. И наши грузовичок и трактор из
кормильцев превратились в их противоположность. Фермерство в этих краях
- да и вообще где угодно - никогда не было сильно прибыльным делом, и
такой рост цен на бензин добил тогда многих, не только нас... Нам
пришлось продать технику, чтобы расплатиться по кредитам, но на что жить
дальше, все равно было непонятно. Мать и отец стали часто ссориться, она
кричала на него, что он неудачник, что он ничего не делает, чтобы найти
работу, что скоро мы все окажемся на улице... отец начал проводить все
больше времени в баре, а потом уже и напиваться в одиночку. Я затыкал
уши в своей комнате, но все равно слышал, как по вечерам они орут друг
на друга... А потом, после одной из таких ссор, мама просто исчезла.
- Исчезла? Что значит исчезла?
- Я не знаю, чем закончилась ссора. Я заснул, забравшись с головой
под одеяло, прежде, чем это произошло. Была ненастная ночь, гремел гром,
шумел ливень... А наутро мамы не было, и отец объявил, что она больше не
будет жить с нами. Что она нас бросила.
- И... ты больше никогда не получал от нее известий?
- Никогда, - покачал головой Джон.
- Но... - испуганно произнесла Эмма, - ты ведь не думаешь, что...
- Я не знаю, - просто ответил Джон. - Поначалу мне не приходило в
голову, что отец на такое способен. Мне было десять лет.... но потом,
чем больше я об этом думал...
- А что полиция?
- А что полиция? Никто не подавал заявления об исчезновении
человека.
- Женщины не так уж часто сбегают из дома, бросив собственного
ребенка. Иногда такое бывает, когда они уезжают с любовником... но ведь
у твоей матери никого не было?
- Этого я тоже не знаю. На моих глазах ничего такого не
происходило, она была дома почти все время, и никто посторонний к нам не
наведывался... но абсолютно исключить ничего нельзя. Шериф пару раз
заходил побеседовать с моим отцом, но этим все и ограничилось. У них не
было никаких оснований предъявлять ему обвинение... или даже устраивать
обыск на нашем участке. А я... иногда я думал, что сам сбегу. Отец пил
все больше, после исчезновения матери я уже почти не видел его трезвым,
но... ты понимаешь, я ведь любил его. На самом деле, я любил их обоих, и
когда они ругались, для меня мучительней всего было то, что я не мог
встать на сторону ни одного из них. Страдал за обоих сразу. Но когда
мама... исчезла, я поверил, что она предала меня. Нас с ним. И не мог ей
этого простить, а его стал любить за двоих. И он меня... он ведь ни разу
меня не ударил, даже когда приходил, еле держась на ногах. Напротив, он
находил меня, обнимал, прижимал к себе, гладил по голове... и из его
глаз текли пьяные слезы. От него разило дешевым виски и пОтом, иногда и
мочой, небритая щетина кололась, мне было гадко и противно... и в то же
время так жалко его, что я тоже ревел в два ручья. "Папа, папочка, не
пей больше, давай снова жить, как раньше..." Он, конечно, обещал, и это,
разумеется, было пустым сотрясением воздуха. А потом, однажды ночью...
случился пожар. Самое интересное, что я его совершенно не помню. Знаю о
нем с чужих слов. К тому времени, как кто-то вызвал пожарных и они
приехали из города, наш деревянный дом со всеми пристройками выгорел
дотла. А на пепелище сидел я, целый и невредимый, и сжимал в руках
игрушку. Эту самую. Это была единственная вещь, которую я вынес из
горящего дома. Говорят, ее с большим трудом вынули из моих рук... Я был
в шоке, ничего не осознавал, пришел в себя только через несколько дней.
Поскольку все попытки отыскать мою мать остались безуспешны, меня взяла
к себе тетя Люси. Она жила в этом доме одна - ее муж погиб во Вьетнаме
еще в самом начала войны, а детей у них никогда не было. Я не могу
сказать, что она была недобра ко мне, но... жизнь с ней была такой
скучной и унылой, что я сбежал отсюда, как только мне исполнилось
шестнадцать, с твердым намерением никогда больше сюда не возвращаться, -
Джон криво усмехнулся и отсалютовал чайной чашкой стене напротив.
- А пожар? Установили причину?
- Официальное заключение - что мой отец заснул пьяным с
непогашенной сигаретой. Но страховая компания пыталась это оспорить.
Дом, мол, все равно был заложен, платить было нечем, и единственный
способ, которым отец мог оставить мне хоть какие-то деньги - это поджог
и самоубийство под видом несчастного случая. Но они так и не смогли
ничего доказать.
- Он не мог сделать это ради тебя. Ведь ты тоже мог сгореть.
- Может быть, он не подумал об этом по пьяни, - пожал плечами Джон.
- Или заранее выставил меня на улицу в трусах и майке. А может,
официальная версия права. Я же говорю, я ничего не помню.
- Да уж, - вздохнула Эмма, чуть помолчав. - Жуткая история. Почему
ты никогда мне об этом не рассказывал?
- А зачем? История, как ты верно заметила, не самая веселая. Да и,
- он попытался улыбнуться, - не хотелось тебя пугать. Вдруг ты решишь,
что убивать собственных жен - это в нашем роду наследственное.
- Тогда почему рассказал сейчас?
- Сам не знаю... к слову пришлось, - он снова отломил вилкой кусок
торта и принялся сосредоточенно жевать.
- Но ведь твой дед никого не убивал, - сказала Эмма серьезно.
- Да. Даже японцев не успел. А уж бабушку тем более. Она умерла от
рака уже после его гибели, но задолго до моего рождения. Да и отец,
собственно... я ведь говорю, я не знаю. Может быть, моя мать до сих пор
живет где-нибудь с новым мужем.
- Дай-то бог.
- Не думаю, что бог имеет ко всему этому какое-то отношение, -
ответил Джон столь же серьезно.
Пыльный голубой пикап подрулил к дому. Эмма выбралась из кабины с
полудюжиной магазинных пластиковых пакетов в обеих руках и коленом
захлопнула дверцу. Сгрузив пакеты на крыльцо, вернулась проверить ржавый
почтовый ящик (ничего), затем поднялась по ступенькам.
Джон сидел на кухонным столом над стопкой газет с карандашом в
руке, левой рукой подпирая скулу. Рядом стоял принесенный из коридора
телефонный аппарат - старый, с крутящимся диском.
- Как съездила? - приветствовал он жену, не поворачивая головы.
- Нормально, - она свалила пакеты на разделочный стол и принялась
раскладывать их содержимое по полкам шкафчиков и холодильника. - Вот
прихватила тебе еще рекламных газет, - она шлепнула вторую стопку рядом
с первой.
- Угу, - ответил Джон, перелистывая страницу.
- Нашел что-нибудь подходящее?
- Пока не очень. В лучшем случае натыкаюсь на "оставьте ваш номер,
мы вам перезвоним".
- И никто, конечно, не перезванивает.
Джон не счел нужным подтверждать очевидное.
- Думаю, ты бы быстрее нашел работу через интернет.
- К черту интернет. В этой глуши он стоит бешеных денег. А качество
связи наверняка отвратное.
- Зато там можно найти предложения работы по всей стране, а не
только в окрестностях.
- И как ты себе представляешь поездку на собеседование куда-нибудь
в Алабаму? Нет, конечно, это было бы оправданным, если знать заранее,
что результат будет положительным.
- Кстати, ты проверял сегодня почту?
- Нет еще. А ты? - Джон не ограничивался звонками; он также
рассылал резюме.
- Ничего, - вздохнула Эмма.
Он снова перелистнул страницу.
- Может, тебе просто... несколько снизить планку? - мягко
предложила она.
- Я не собираюсь работать за гроши, - отрезал Джон.
- Ну временно. Пока не найдешь что-то получше.
- Нет ничего более постоянного, чем нечто временное, - пробурчал
он.
- Точно, - произнесла Эмма уже с раздражением. - Этот дом,
например. Живя в такой хибаре, можно бы и немного укротить свою
гордость.
- Дело вовсе не в моей уязвленной гордости! - он повернулся к ней,
впервые с начала разговора. - Это просто нерационально. Если в моем
резюме будет значиться, что я согласился на работу с понижением, это
будет плохим сигналом всем моим будущим работодателям.
"Вы, мужчины, мастера находить рациональные оправдания своим
комплексам!" - хотела сказать Эмма, но сдержалась. Вместо этого она
произнесла:
- Я могла бы снова устроиться кассиршей. Мне-то не надо заботиться
о чистоте резюме. Как раз сегодня видела объявление о найме в Dollar
Tree.
- Ты прекрасно знаешь, что это тоже гроши. И потом, ты ненавидишь
эту работу.
- Ну, - она выдавила из себя улыбку, - с другой стороны, благодаря
этой работе я познакомилась с тобой.
- И с кем ты надеешься познакомиться на этот раз?
Это должно было прозвучать, как шутка, но шутливый тон у Джона не
получился.
- Гроши лучше, чем ничего, - сказала Эмма.
- После всего, что мы распродали, у нас еще есть деньги на жизнь. И
достаточно времени, чтобы я нашел что-то достойное. Так что выкинь из
головы все эти глупости.
"Интересно, его отец говорил его матери то же самое?" - кольнула
Эмму неприятная, какая-то чужая мысль. По крайней мере, Джон не пил. Ну,
может, банку пива в жару, но не более чем. Даже на их свадьбе
воздержался от шампанского. Как видно, пример, продемонстрированный в
детстве, отпечатался в его памяти на всю жизнь.
- Что поделывает Джимми? - осведомилась она, меняя тему.
- Играет у себя, что еще.
- С этой твоей игрушкой?
- Наверное.
- В последнее время он проводит с ней как-то даже слишком много
времени.
- Ну а чем ему еще заниматься в этой дыре? - пожал плечами Джон.
- Да, но... у него ведь и другие игрушки есть. А еще он рисовать
всегда любил. Мультики смотреть. А сейчас, как ни загляну - он все с
ней. Хотя - ну что она такого особенного делает? Ну ходит по комнате
туда-сюда на разный манер. Издает несколько бессмысленных звуков. И все.
- У детей богатое воображение. Их лучшим другом может стать
какой-нибудь плюшевый медведь, который вообще никуда не ходит и ничего
не издает. Или вообще нечто придуманное. А тут все-таки механизм,
ведущий себя почти как живое существо. Можно сказать, машинка и котенок
в одном флаконе...
- Вот только совсем не похоже оно ни на машинку, ни на котенка.
Вообще ни на что не похоже.
- Тем больше простор для воображения, - вновь пожал плечами Джон.
- Ты-то сам тоже проводил с этой штукой столько времени? И
воспринимал ее... как?
- Знаешь, - ответил Джон после короткой паузы, - смешно, но теперь
я уже не особо помню. Да, помню, что играл много, и было весело. Когда
родители стали ссориться, для меня это сделалось практически
единственной отдушиной. Смотришь-слушаешь, как эта штуковина топочет и
урчит, и словно уже и не замечаешь, как они там за стенкой орут друг на
друга. Но что я еще при этом думал и чувствовал... Ты вот хорошо помнишь
свои взаимоотношения с куклами в девять-десять лет?
- Ну, вообще-то помню, - возразила Эмма. - Моей любимицей была
Элизабет. Были Маргарет и Дженнифер, они как бы конкурировали друг с
другом за мое расположение. Я отдавала предпочтение то одной, то другой,
но не очень надолго - чтобы поддразнить вторую, но не обидеть всерьез. А
еще была Мэри, которую я все время шпыняла. Так вот представь себе - мне
до сих пор перед ней стыдно, что я это делала. Я бы даже попросила у нее
прощения, если бы она все еще... существовала. Глупо, да?
- Ну... наверное, не глупее, чем сочувствовать придуманным героям
книг и фильмов, - откликнулся Джон. - А что касается моей игрушки, то я,
наверное, многое забыл из-за пожара. Я говорил, что, когда меня нашли, я
не хотел выпускать ее из рук... зато потом, когда меня привели в чувство
- как отрезало. Пропал всякий интерес. Психиатр, наверное, сказал бы,
что таким образом мое подсознание вытеснило травмирующие воспоминания о
пожаре. Так она и провалялась двадцать лет на чердаке у тетки... веришь,
я действительно совсем про нее забыл, пока не наткнулся чисто случайно
за два дня до дня рождения Джимми.
Эмма закончила с продуктами и, вымыв под краном большое красное
яблоко, направилась в комнату сына.
Джимми сидел на полу, а игрушка ходила вокруг него. На сей раз она
двигалась заплетающейся пьяной походкой, шатаясь из стороны в сторону.
Сперва Эмма подумала, что она сломалась, потом - "как она только не
падает?" Словно услышав ее мысль, игрушка зацепилась ногой за ногу и
грохнулась. Джимми рассмеялся. Игрушка, однако, опровергая всякое
предположение о собственной неисправности, по очереди подобрала
присоски, уперлась ими в пол и вновь поднялась. Постояла, пошатываясь, и
опять двинулась вперед. На этот раз Джимми толкнул ее сам, заставив
вновь упасть.
- Смотри, сломаешь, - строго предупредила Эмма. Хотя в глубине души
она, возможно, и не огорчилась бы подобному исходу.
- Нет, - затряс головой Джимми, только сейчас обратив внимание на
мать. - Ее нельзя сломать.
- Хочешь яблоко?
- Давай! - мальчик, не вставая, протянул руку. Взяв яблоко, он
поднес его ко рту и уже собрался впиться зубами, как вдруг передумал и
протянул красный плод игрушке. Та, только что вновь поднявшаяся на ноги,
наклонилась вперед и оставалась в таком положении несколько секунд,
словно обнюхивая предложенное, затем качнулась обратно. Джимми довольно
хихикнул и вгрызся в яблоко сам. Брызнули капельки сока.
Эмме стало не по себе. То, что она увидела, не походило на действия
механизма - скорее на осмысленное поведение живого существа. То есть,
конечно, где-нибудь в лабораториях НАСА наверняка можно было изготовить
подобного робота, причем не только сейчас, но и четверть века назад. Но
для детской игрушки начала семидесятых это, пожалуй, слишком круто - не
говоря уже о сороковых...
- Пойди погуляй, - предложила она сыну. - Солнышко светит. Только
не подходи близко к шоссе.
- Не хочу, - ответил Джимми, жуя яблоко.
- Нельзя все время сидеть дома. Надо двигаться, дышать воздухом,
бывать на солнышке. Оно витамин D вырабатывает.
- Там скучно, - буркнул Джимми, поворачивая голову вслед за
игрушкой, сипевшей и топавшей вокруг него теперь уже в обратном
направлении.
- Можешь взять свою игрушку с собой, - предложила Эмма.
- Нет, - Джимми снова куснул от яблока, - она не любит солнца.
- Не любит? Кто тебе это сказал? - Эмма наклонилась и подняла
игрушку с пола. Та тут же перестала двигать ногами, но женщина
продолжала чувствовать под пальцами вибрацию и слабое тепло. Очевидно,
мотор внутри продолжал работать. - "Джимми!" - пропищала она тонким
голосом, загораживая от сына игрушкой собственный рот. - "Джимми, пойдем
погуляем!"
- Отдай! - мальчик вскочил, отбросив недоеденное яблоко, и
буквально вырвал игрушку из рук матери. Яблоко откатилось в сторону.
- Джим, не смей бросать еду на пол, - строго сказала Эмма. - Я не
для того ездила в город, стояла в очереди и тратила наши с папой деньги.
- Уходи! - буркнул мальчик, прижимая игрушку к груди. - Ты ей не
нравишься!
"Это взаимно", - подумала Эмма, а вслух сказала:
- Джеймс Грегори Хоррелл, мое терпение кончилось. Дай сюда твою
игрушку, ты наказан.
- За что?! - мальчик попятился от ее требовательно протянутой руки.
В широко распахнутых от возмущения голубых глазах заблестели слезы. - За
то, что сказал правду? Ты же сама велела всегда говорить вам с папой
правду!
Эмма почувствовала себя неловко. Ну да, конечно, у ребенка богатое
воображение. Он сам не отличает правду от вымысла. И если он от имени
игрушки высказывает своей матери претензии, то она должна подумать, что
она сделала не так, а не наказывать его, лишь углубляя наметившуюся
трещину.
- Я понимаю, что это твоя любимая игрушка, - сказала она уже
гораздо мягче. - Но это не повод вести себя грубо. И бросаться едой.
- Извини, мамочка, я больше буду, - пролепетал Джимми, глядя на
нее круглыми честными глазами.
- Ладно, - смилостивилась она, радуясь возможности отступить, не
теряя лица. - Подними яблоко и как следует его вымой, прежде чем доесть.
И все-таки делай перерывы, не сиди сиднем весь день. А то станешь
толстый, слабый и некрасивый, и дети в школе будут над тобой смеяться.
- Хорошо, мамочка, - легко согласился Джимми.
Чпок-чпок-чпок-чпок - затопали за спиной Эммы ножки-присоски, когда
она закрывала дверь.
- Вот, кажется, и водопроводчик, - заметил Джон, выглядывая в окно.
На подъездную дорожку заворачивал белый грузовичок с синей надписью "Mr.
Plumber" на борту.
На лице Эммы отобразилась мгновенная недовольная гримаска - семья
как раз садилась за стол, и лучше бы, конечно, водопроводчик приехал
после обеда - или, напротив, на несколько часов пораньше. Но со всей
этой публикой никогда невозможно договориться о точном времени. Что,
впрочем, понятно - они ведь не знают заранее, сколько придется
провозиться с предыдущими клиентами...
Джон встал из-за стола и пошел встретить мастера. Выйдя на крыльцо,
он увидел, как тот шагает ему навстречу - невысокий человечек в сером
комбинезоне и красной бейсболке, с когда-то черными, но теперь уже
седеющими усами. В руке он нес деревянный ящик с инструментами. Следом
за хозяином из кузова выпрыгнул курчавый белый пес - вероятно, помесь
пуделя с какой-то еще некрупной породой - и тоже потрусил к дому,
дружелюбно помахивая хвостом.
- Привет, я Дэйв, - представился водопроводчик. - А вы, как я
понимаю, мистер Хоррелл?
- Можете звать меня "Джон". А это, - Джон с улыбкой кивнул на
подбежавшую собаку, - ваш помощник?
- Это Тобиас. Мне не с кем его оставить, а он очень тоскует, если
его запирать дома на целый день. Он просто подождет тут снаружи. Вы не
волнуйтесь, это добрейший пес, мухи не обидит. Так что, если у вас тут
есть куры или кролики, им совершенно ничего...
- Нет, ничего такого не держим. Проходите. Вообще, мы тут как раз
собирались обедать, но вы ведь не будете перекрывать воду на кухне - мы
сможем потом помыть посуду?
- Раз у вас проблемы в ванной, кухня мне вряд ли понадобится, -
кивнул Дэйв, поднимаясь по ступенькам. - Тоби, жди тут! - строго велел
он собаке, устремившейся за ним. - В дом тебе нельзя!
Пес поначалу, казалось, пропустил эти слова мимо лохматых ушей - и
вдруг, уже на верхней ступеньке, замер, точно наткнувшись на
препятствие. Затем шерсть на его загривке поднялась дыбом, и он медленно
попятился. А затем вдруг принялся яростно лаять на открытый дверной
проем, словно предупреждая хозяина ни в коем случае не входить туда.
- Что это с ним? - удивился Дэйв, оборачиваясь. - Тоби! Тоби,
прекрати! Вы извините, Джон, он никогда прежде так себя не вел... Тоби,
я кому сказал!
Джон даже обернулся, глядя внутрь дома через открытую дверь. Ничего
необычного он не увидел. Пес продолжал лаять, срываясь на поскуливание,
приседая и прыгая на ступеньках крыльца - не осмеливаясь приблизиться,
но и не решаясь отступить и бросить хозяина.
- Наверное, учуял что-то в доме, - извиняющимся тоном сказал Дэйв.
- В старых домах, знаете, бывает много всяких запахов, которых мы, люди,
даже не замечаем... Может, какая-нибудь крыса у вас под полом.
- Надеюсь, что нет, - попытался улыбнуться Джон ("вот только крыс
нам тут и не хватало!") - Мне кажется, он до чертиков напуган. Вряд ли
запах крысы может так испугать собаку.
- Ну я же говорю, он добрейший пес, совершенно не способный на
драку, даже с крысой... Тоби, да прекрати же ты наконец! Во всяком
случае, - Дэйв широко улыбнулся, продемонстрировав отсутствующий зуб
справа вверху, - надеюсь, вы не держите дома какого-нибудь монстра из
фильмов ужасов, который питается заезжими водопроводчиками.
- Ну, - в тон ему ответил Джон, - мои жена и сын иногда бывают
несносными, но не настолько, чтобы подходить под это определение. Ладно,
Дэйв, заходите, рано или поздно ему надоест гавкать. Не завязывать же
ему пасть, в конце концов.
- Нет, сэр, я не хочу беспокоить вас и вашу семью. Я посажу его в
машину, - Дэйв опустил ящик с инструментами на крыльцо. - Тоби! А ну
пошли! Если не умеешь себя вести, будешь сидеть в жарком и душном
грузовике!
Пес гавкнул еще пару раз, задом пятясь с крыльца, а затем побежал к
машине впереди хозяина, радуясь, что тот переменил свое решение входить
в страшный дом. Но после того, как за псом захлопнулась дверь кабины,
Дэйв торопливо вернулся. Тоби снова принялся лаять, но за поднятым
стеклом его было почти не слышно.
- Он не задохнется там? - озабоченно спросил Джон.
- Я оставил щелку с другой стороны. Простите нас, мне право
неловко. Говорю же, он никогда раньше...
- Ничего страшного. Заходите.
Мужчины вошли в дом.
Показав водопроводчику ванную и перечислив имеющиеся проблемы (о
которых, впрочем, Дэйв уже знал из предварительного заказа), Джон
вернулся на кухню. Дэйв разложил инструменты и принялся за работу.
Некоторое время спустя он услышал позади себя что-то вроде топота
маленьких ножек. Звук приблизился из коридора и замер у него за спиной.
"Кажется, у хозяев маленький ребенок", - вспомнилось ему. Дэйв - сам
старый холостяк - не имел ничего против детей, если только те не лезут
под руку и не мешают работать. А сейчас проржавевшая труба под
раковиной, никак не желавшая покидать насиженное место, требовала всего
его внимания и усилий, и он не стал никак реагировать на звуки за
спиной, надеясь, что любопытный малыш уйдет сам и не станет его
отвлекать. Да и поза для беседы у Дэйва была не лучшей - на коленях, с
головой под раковиной и выставленным наружу задом.
Ребенок ничего не говорил, но и не уходил. Во всяком случае, новых
шагов Дэйв не слышал. Почему-то от этого молчания за спиной - не тишины,
а именно молчания, подразумевающего чье-то присутствие - ему стало не по
себе. Он чувствовал на себе недобрый изучающий взгляд... взгляд, которым
едва ли может смотреть маленький ребенок. Хотя ученые и утверждают, что
на самом деле почувствовать чужой взгляд невозможно, и такие ощущения -
лишь плод воображения и самовнушения. Но мало ли что там утверждают
ученые... они даже до сих пор не могут разобраться, вредны или нет
мобильные телефоны. Вот и Тобиас что-то такое почуял в этом доме...
что-то, что не чуял прежде нигде и никогда, хотя уж наверное ему за его
достаточно долгую по собачьим меркам жизнь доводилось унюхать
дюжину-другую крыс...
- Привет, малыш, - не выдержал Дэйв.
Молчание.
Дэйв подумал, что ребенок может быть еще совсем маленьким и не
уметь разговаривать - судя по частым и мелким шажкам, которые он слышал,
это действительно мог быть двух-, ну максимум трехлетний малыш. А может,
это был и вовсе не человек. А... животное? Но звуки не походили ни на
постукивание когтей (уж Дэйву ли их не знать!), ни на тихие шаги мягких
лап.
Труба, наконец, поддалась, и Дэйв испытал большое искушение
выскочить из-под раковины, сжимая эту ржавую штуковину в руке, как
оружие. Но это было бы, конечно, просто верхом идиотизма. Он заставил
себя - спокойно, аккуратно и не торопясь, как всегда - установить на
место новый отрезок трубы, и лишь после этого, выбравшись из-под
раковины, обернулся назад.
Ни в ванной, ни в коридоре никого больше не было.
Значит, показалось, подумал Дэйв. А может, ребенок действительно
прибегал, а потом ушел, а он просто не расслышал, как.
Водопроводчик положил на пол ржавую трубу и поднялся, распрямляя
ноющие колени и спину. Все-таки староват он становится для работы в
скрюченных позах... Пару минут передохнет и займется смесителем ванны.
Дэйв открыл вентиль, убедился, что течи под раковиной больше нет,
затем вновь перекрыл воду и вытащил из ящика новый смеситель, завернутый
в коричневую бумагу. Сняв обертку, он вдруг заметил какие-то зеленые
огоньки, отразившиеся в блестящей металлической поверхности. В
недоумении он поднял голову...
Прямо над ним с потолка свисала какая-то странная разноцветная
загогулина, похожая на несуразно толстый огурец-мутант, чьи пупырышки
разрослись, как раковые опухоли. Особенно ему не понравился самый нижний
(или верхний, если считать эту хреновину перевернутой)
"пупырышек"-бугор, багровый, как карбункул, готовый брызнуть гноем. И
прямо под этим бугром горели два круглых зеленых глаза, уставившиеся на
водопроводчик, как хищник на добычу. Хищник, изготовившийся к прыжку.
Если бы он вовремя не поднял голову...
Дэйв постарался отогнать от себя глупые ассоциации. Он видел, что
это неживое. Конечно, это всего лишь какой-то бытовой прибор. Скажем...
что за прибор может быть подвешен к потолку в санузле?... ну, допустим,
освежитель воздуха. Спроектированный каким-то безумным дизайнером,
решившим необычностью формы завоевать рынок. Или датчик дыма и угарного
газа одновременно (потому и зеленых огней два), хотя ванная - странное
место для таких датчиков. Ну да хозяевам дома виднее.
Вот только... Дэйв не был уверен, что видел эту вещь, когда вошел в
ванную. Конечно, он смотрел тогда не на потолок, а на привычный фронт
работ - раковину, ванну и унитаз. Но, наверное, разноцветную, да еще и
светящуюся штуку хоть краем глаза должен был заметить...
Дэйв медленно, словно зачарованный, протянул руку, чтобы
дотронуться до загогулины. Но потолки в этом старом доме были довольно
высокие - чего нельзя было сказать о самом Дэйве - и ему не хватило
нескольких дюймов. Как же этим пользуются хозяева? Мужчина - Джон -
наверное, может дотянуться до кнопок (теперь Дэйв ясно понимал, что это
никакие не "глаза", а просто утопленные в углубления кнопки), если
встанет на цыпочки, но и то это не слишком удобно. А его жена... ну
разве что если подпрыгнет. Впрочем, если это включается один раз и
дальше работает до конца срока службы, то это можно сделать и со
стремянки.
Сам Дэйв прыгать, чтобы достать до штуковины, конечно, не стал -
как и тыкать в нее длинным ключом или обрезком трубы. Не хватало еще
повредить из любопытства чужой прибор, который никак к его работе не
относится. Впрочем, Дэйв рассуждал так спокойно, будучи в твердой
уверенности, что две белых трубки, на которых держится хреновина, прочно
прикреплены к потолку. Если бы он знал, что эта довольно массивная на
вид штука висит точно у него над головой всего лишь на двух присосках...
Дэйв качнул головой - чего только не продают и не покупают люди в
наши время! - и вернулся к своей работе. На разноцветную загогулину он
решил больше не обращать внимания.
Обед давно закончился, и Джимми ушел к себе (судя по доносившимся
звукам, он наконец-то смотрел мультики, а не возился со своей игрушкой),
но его родители все еще сидели на кухне. В последнее время они часто
засиживались здесь, возможно, потому, что это помещение казалось светлее
остальных. Окна здесь были не больше, чем в остальных комнатах, но зато
было много белого - шкафчики, холодильник, скатерть на столе. Прочие же
комнаты словно пропитались мраком, сочащимся из потемневших от времени
деревянных стен, лишенных обоев, и таких же досок пола; даже в солнечные
дни самый воздух там казался каким-то уныло-тусклым.
- Что-то наш водопроводчик долго копается, - произнес с
неудовольствием Джон.
- Откуда ты знаешь, сколько нужно? - пожала плечами Эмма. - Нет
ничего проще чужой работы.
- На что это ты намекаешь? - вдруг окрысился Джон.
- Ни на что, - удивилась Эммы.
- На то, что все вокруг работают, и только я бездельничаю? -
наседал он.
- Да при чем тут это? Я прекрасно знаю, что ты ищешь работу. Я
говорю только о том, что не надо судить других, в чьей работе ты не
разбираешься.
- Тоже мне, ракетная наука - поменять пару труб и прокладок.
- Ну если это так просто, почему ты не сделаешь это сам? - не
выдержала Эмма.
- Да ты же сама была против того, чтобы я занимался ремонтом сам!
- Да потому что ты бы не справился!
- Ну и кто теперь судит другого?!
- Не кричи, - поморщилась Эмма. - Джимми услышит. Да и
водопроводчик, кстати, тоже. Вообще, какая муха тебя укусила? - прежде
они ссорились крайне редко; конечно, после того, как Джон потерял
работу, у них было мало поводов для веселья, и она не раз видела, как
Джон злится - но эта злость не направлялась на нее. Напротив, у нее он
искал утешения. - Пойди и проверь, что он там делает, если тебя это так
беспокоит.
- И пойду, - Джон поднялся и вышел из кухни.
Свернув в коридор, ведущий к ванной, он увидел открытую дверь и
торчащие оттуда ноги в пыльных ботинках. Дэйв, очевидно, лежал на спине
на полу ванной. Его ноги были неподвижны, и изнутри не доносилось ни
звука - никакого звяканья ключей или чем там должна сопровождаться
работа водопроводчика. Лишь из комнаты Джимми что-то ревело и стреляло,
и пищали мультяшные голоса.
Джон вдруг почувствовал беспокойство и ускорил шаг. Ему невесть
отчего представилось мертвое тело
(женщины)
распростертое на кафельном полу, и волосы мокнут омерзительными
сосульками в темной, почти черной луже, расплывающейся вокруг головы...
- Дэйв, с вами все в порядке?
Ноги согнулись в коленях, и в дверном проеме показалась голова.
- Со мною - да, - сказал Дэйв. - А вот унитаз вам, боюсь, пора
менять.
- Черт! - не сдержался Джон. Лишние расходы в последнее время его
просто бесили.
- Прочее я вам тут подлатал, - продолжал Дэйв, поднимаясь с пола. -
Стояк под раковиной, прокладка, смеситель в ванной, головка душа... если
вы подождете пару минут, я распишу вам счет, - он вытащил из своего
ящика сложенную вдвое бумагу, а затем - ручку из кармана комбинезона.
- Да, конечно, - буркнул Джон. - А унитаз... насколько это
серьезно?
- Подтекать будет, там большая трещина. Я кое-как законопатил, но
это ненадежно. И слив не будет работать хорошо, труба заросла изнутри.
Здесь у нас жесткая вода, отложения накапливаются - во всех трубах, не
только в этой. Я бы вам посоветовал на будущее установить умягчающий
фильтр...
В доме зазвонил телефон.
- Мы не собираемся долго здесь жить, - сказал Джон. - Только
продержаться... некоторое время, пока мы не вернемся в город.
- А, ну это дело ваше, - Дэйв, прислонив бумагу к стене,
неторопливо вписывал цифры в столбик. - Кстати, а можно
полюбопытствовать - что это у вас за приборчик такой хитрый на потолке?
- Джон! - в коридоре появилась Эмма. - Тебе звонят по поводу
работы!
- Иду! Эмма, рассчитайся тут с Дэйвом... - Джон побежал прочь по
коридору.
Эмма подошла, кивнула водопроводчику, взяла счет, озабоченно
нахмурилась, увидев сумму.
- Дэйв, вы примете чек?
- Предпочел бы наличные, мэм.
- Мм... я не уверена, что найду сейчас столько наличными. Пришлось
бы ехать в банк, а вам, соответственно, меня дожидаться, - она
посмотрела на него просительно.
- Ну хорошо, - согласился водопроводчик; ему не хотелось здесь
задерживаться, да и Тоби, наверное, весь извелся, запертый в грузовике.
- Сегодня я уже не собираюсь в город, но, думаю, не будет ничего
страшного, если я обналичу ваш чек завтра или послезавтра.
- Спасибо, Дэйв!
Она нырнула в комнату и быстро вернулась с чеком и ручкой.
Водопроводчик подсказал ей, что вписать в графе "На имя", поблагодарил и
направился к выходу. Уже шагнув одной ногой на крыльцо, он вдруг
обернулся, вспомнив о вопросе, на который так и не получил ответа, и
спросил хозяйку о "хитром приборчике в ванной".
- Какой приборчик? - удивилась Эмма.
- Ну такой... - палец Дэйва описал в воздухе нечто бугристое, -
разноцветный, с двумя большими зелеными... лампочками.
- А, это, наверное, игрушка моего сына. Я скажу ему, чтобы не
бросал ее, где ни попадя.
- Игрушка? - удивился Дэйв. - Надо же, чего только не выпускают.
Ладно, мэм, хорошего дня.
- И вам.
Истомившийся Тобиас заметался за стеклом, увидев хозяина.
Водопроводчик зашагал к машине, пряча чек в карман комбинезона.
Из комнаты Джимми по-прежнему неслись мультяшные голоса. Эмма
приоткрыла дверь. На экране дядюшка Скрудж купался в деньгах. "И почему
я не дядюшка Скрудж", - мрачно подумала Эмма.
Мальчик сидел перед телевизором на полу, скрестив ноги. Почему-то
он предпочитал смотреть телевизор так, а не из кресла.
Игрушка смирно лежала рядом. Выключенная, с потухшими мертвыми
глазами.
- Денвер? Так далеко?
- Ближе, чем Алабама, - усмехнулся Джон.
- Но это же... миль шестьсот, наверное. И ты собираешься быть там
завтра утром?
- Больше семисот. Ничего, если выехать сегодня вечером, приеду даже
с запасом.
- Неужели они не могут найти никого там у себя, - с сомнением
пробормотала Эмма.
- Им нужен человек с моими данными, - самоуверенно улыбнулся Джон.
- Еще молодой, но уже с опытом руководства. Амбициозный и энергичный.
Вообще-то, они открывают новый торговый центр у нас в Фарго. Но
собеседования на такую должность проходят в головном офисе в Денвере.
- Но ты собираешься ехать всю ночь. В том числе по горным
дорогам... Могли бы хотя бы дать тебе больше времени на дорогу!
- Они спросили, как скоро я могу приехать. Я ответил - завтра к
девяти утра. Не сомневаюсь, это пошло мне в плюс.
- Ты же сам говорил, что такие дальние поездки имеют смысл только
при гарантии успеха! А у них там наверняка кандидатов...
- Послушай, что тебе надо вообще? - рассердился Джон. - То ты
предъявляешь мне претензии, что я не ищу работу по всей Америке. То...
- Я не... - попыталась возразить она, но он не слушал:
- ... что я собираюсь съездить на собеседование через пару штатов.
Ты уж определись как-нибудь!
- Я просто беспокоюсь, что ты собираешься гнать всю ночь без сна, -
кротко сказала Эмма. - И в каком виде ты предстанешь после этого перед
своими работодателями?
- В идеальном, - отрезал Джон. - Я же сказал, я приеду с запасом, и
у меня будет время привести себя в порядок.
- И я тут останусь без машины, - вздохнула Эмма. - В этой дыре.
- Всего на один день, - Джон смягчился. - Завтра к вечеру я уже
буду дома.
- Надо бы все-таки купить вторую машину. Наверняка можно найти
подержанную всего за тысячу.
- Купим. И не какой-то ржавый драндулет. После того, как я получу
эту работу.
И вот он уехал. Даже не поужинав, ибо "после еды клонит в сон".
Взял с собой только термос с кофе и несколько бутербродов. Джимми совсем
не был опечален отъездом отца (хотя прежде, бывало, плакал, если тот
уезжал хотя бы на день и не мог пожелать ему спокойной ночи - что
вызывало у Эммы стыдную ревность); составлять компанию матери он тоже не
пожелал и, едва доев ужин, убежал к своей игрушке. Эмма некоторое время
щелкала пультом телевизора (но так и не нашла ничего, достойного
внимания), пока не пришла пора укладывать сына спать. (Теперь он без
возражений забирался в постель, прижимая к себе игрушку - хоть какая-то
польза от этой штуковины.) Затем Эмма и сама улеглась на кровать с
книжкой, но глаза бездумно скользили по страницам, не цепляясь за смысл.
Она говорила себе, что надо радоваться, что Джон получит хорошую работу,
и все наконец-то станет, как прежде, или даже лучше - но вместо этого
чувствовала лишь сосущее беспокойство. В итоге она погасила свет раньше
обычного, почти уверенная, что не сможет заснуть и будет ворочаться,
отгоняя дурные мысли, до полуночи, если не до утра; однако, вопреки
своим опасениям, уснула почти сразу.
Проснулась она посреди ночи от твердого ощущения, что в спальне
кто-то есть.
Было совершенно темно. Эмма поняла, что лежит лицом к стене, туда,
где обычно спал ее муж. Еще несколько секунд ушло у нее на осознание,
что сейчас Джона там нет - и не потому, что это он встал в туалет и
стоит теперь на пороге, а потому, что он сейчас едет за сотни миль
отсюда. Это не мог быть так же и Джимми - иногда он заявлялся к
родителям среди ночи с жалобой на страшный сон или плохое самочувствие,
но он не стал бы молча стоять, она бы уже услышала жалобное "ма-ам..."
От осознания всего этого, и особенно отсутствия мужа, она почувствовала
настоящий ужас - хотя, конечно, если в дом и в самом деле кто-то
забрался - если он уже в спальне - что мог бы сделать Джон, не
вооруженный ничем, кроме трусов и одеяла? У него был пистолет - и Джон
показывал ей, как им пользоваться - но, конечно, оружие лежало не в
прикроватной тумбочке (ребенок в доме!), а в маленьком запертом сейфе
вместе со всякими документами. Никаких шансов. Эмма почувствовала, как
ее пальцы заледенели, а сердце заколотилось чуть ли не с утроенной
скоростью. Однако в комнате было совершенно тихо. Ни малейших шорох или
скрип не выдавал присутствия злоумышленника - а их замечательный пол,
конечно, заскрипел бы под ногами даже самого осторожного вора. "Это все
чушь, - сказала Эмма себе. - Тебе просто что-то приснилось. Надо
обернуться и убедиться, что там никого нет."
Однако она не могла отважиться на это. Не могла заставить себя
шевельнуться - и тем выдать врагу свое бодрствование. Хотя, казалось, ее
сердце стучит так, что должно быть слышно на другом конце дома.
Она пролежала так, покрываясь холодным потом и вслушиваясь в
тишину, минуту или две; по-прежнему ни один звук не выдавал чужого
присутствия. Наконец, обругав себя трусливой дурой, Эмма резким
движением перевернулась на другой бок, готовая... она сама не знала -
драться, кричать (кто услышит?!), прыгать в окно (а как же Джимми?!)...
Дверь, еле различимая во тьме, была приоткрыта. Но в комнате никого
не было. Лишь чуть выше пола ярко светились, уставясь на нее, два
круглых зеленых глаза.
- Тьфу, чтоб тебя! - выругалась Эмма вслух, спуская ноги на пол.
Она же говорила Джиму, чтобы выключал эту чертову штуковину, когда не
играет с ней! Впрочем, Эмма тут же вспомнила, как укладывала сына спать
- тогда кнопки-глаза не горели. Хотя, конечно, Джимми мог нажать их
позже... даже неосознанно, во сне...
Эмма пошла через комнату, чтобы подобрать игрушку и отнести ее
обратно в детскую. Внезапно под ее босой ногой хрустнуло что-то твердое.
Какой-то мусор? Откуда мусор в их тщательно убранной спальне? Может,
выкрошился кусок изъеденного термитами потолка?
Игрушка стояла неподвижно, она вовсе не переводила взгляд следом за
идущей женщиной - само собой, это же простой механизм, да и "глаза" на
самом деле просто кнопки... И все же Эмма не решилась притрагиваться к
ней в темноте, а нашарила и зажгла свет. Заодно обернулась посмотреть,
на что такое наступила - и скривилась от отвращения, убедившись, что
раздавила здоровенного черного таракана. Скорее всего, он был уже
дохлый, раз не убежал при ее приближении... Вот этих тварей только не
хватало. Им с Джоном и так пришлось уже потратиться на истребление
муравьев и термитов, прежде чем перебраться сюда - но, как видно, этих
мер оказалось недостаточно...
Эмма подняла с полу игрушку и нажала на обе кнопки разом, чтобы ее
выключить. Ничего не получилось. Кнопки не выскакивали из своих
углублений и продолжали светиться. Она попробовала нажимать их по
очереди. Никакого эффекта. "Да чтоб тебя!" - снова выругалась Эмма, на
сей раз мысленно. Ну хорошо же, не хочешь отключаться добром - я просто
выну из тебя батарейки!
Она повертела игрушку в руках, отыскивая крышку отсека для батареек
- но тоже безуспешно. Да что ж это такое?! Эмма вернулась на середину
комнаты и встала прямо под лампой, поворачивая игрушку так и этак,
тщательно ее рассматривая, скользя по гладкой поверхности ногтями в
надежде обнаружить щель - все тщетно. Нигде не было ни щелей, ни винтов,
ни задвижек - ни даже швов или заклепок, никаких следов сборки. Чертова
штуковина выглядела, как единый монолит. Эмма осмотрела и ощупала каждый
из разноцветных бугров - их было десять, но ни один из них не нажимался
и не поворачивался. Может быть, игрушка каким-то образом заряжалась от
сети? Но, когда Джимми разворачивал отцовский подарок, там не было
никакого блока питания или проводов. Да и на корпусе не обнаружилось
ничего похожего на гнездо под какой бы то ни было разъем.
Не было там также никаких надписей - ни названия, ни логотипа, ни
страны-производителя. Впрочем, все это, конечно, могло содержаться на
этикетке, впоследствии оторванной...
Ну этикетка - ладно. А как игрушка вообще оказалась здесь? Она,
конечно, во включенном состоянии может потопать куда угодно... но доселе
Эмма ни разу не видела, чтобы она выходила из детской. Ну да, очевидно,
Джимми заворачивает ее обратно. А если он, допустим, во сне уронил ее с
кровати, она включилась от удара и зашагала... Но дверь детской была
закрыта, Эмма сама закрывала ее. Не на ключ, конечно же - но, чтобы
войти или выйти, нужно было повернуть ручку. Аналогично и с дверью
родительской спальни.
Ну, может быть, Джимми выходил ночью в туалет и оставил свою дверь
открытой. Но ведь сама Эмма точно никуда не ходила с тех пор, как легла.
Не могло же ей присниться, что ее дверь была закрыта перед тем, как она
погасила свет!
Или все-таки могло? Всему же должно быть разумное объяснение. И,
когда Джон вернется, он расскажет, каким образом обеспечивается питание
этой штуки...
Но в чем Эмма была уверена, так это в том, что не положит снова эту
хреновину в постель своего сына.
Но куда ее деть? Любую другую игрушку Эмма просто сунула бы в
какой-нибудь ящик или картонную коробку (тем более что часть коробок так
и стояли нераспакованными после переезда - Джон говорил, что в этом нет
смысла, ибо скоро все эти вещи придется везти обратно). Но эту -
особенно пока она остается включенной, или сохраняет способность
включиться, если уж на то пошло - хотелось запереть по меньшей мере в
сейф. Вместе с пистолетом и документами... Впрочем, как только Эмма об
этом подумала, эта идея ей сразу же разонравилась. Нет, не то чтобы,
конечно, она всерьез опасалась, что в этом случае, открыв сейф в
следующий раз, она или Джон увидит вместо важных бумаг клочки - или, тем
более, получит пулю. Но... но. Зовите это интуицией или предрассудком,
но она этого делать не будет.
Она подумала, куда еще можно запереть игрушку. Большое помещение,
вроде подвала, определенно не годилось - ищи ее потом там. Эмме
вспомнился чемодан с кодовым замком, с которым они ездили отдыхать и
который Джон, кажется, засунул в кладовку. Да, это подойдет. А затем она
вымоет ногу и уберет с пола останки таракана.
Выйдя в коридор, она заглянула в комнату сына. Дверь, как и
ожидалось, была приоткрыта. Джимми мирно спал.
Игрушка в ее руке вдруг задвигалась - принялась перебирать ногами,
и Эмма почувствовала такое отвращение, словно держала гигантское
насекомое. Да что вообще и Джон, и Джим находили привлекательного в этой
штуке?! Эмма не швырнула ее на пол только потому, что не хотела
разбудить Джимми, и поспешно вышла из детской, не забыв закрыть дверь.
- Где моя игрушка?!
- Где твое "доброе утро"? - Эмма в халате стояла у кухонного стола,
намазывая бутерброды джемом и арахисовым маслом. Утро и впрямь выглядело
добрым - на небе ни облачка, солнце наполняет сочными красками пейзаж за
окном, не кажущийся таким унылым, как обычно. (Идиллию портила разве что
летавшая с гудением по кухне муха, которую Эмма уже несколько раз
пыталась убить, но безуспешно.)
- Где моя игрушка?! - повторил Джимми обвиняющим тоном. - Это ты ее
забрала?
- Она... - у Эммы мелькнула мысль сказать "ушла", что было, в
общем, недалеко от истины. Но вместо этого она сказала: - ... сломалась.
- Ты врешь! Она не может сломаться!
- Нельзя говорить "ты врешь" собственной матери, - строго сказала
Эмма. - Извинись, или останешься без завтрака.
- А врать собственному сыну, значит, можно? - совсем по-взрослому
возразил Джимми, даже и не думая извиняться.
- Мой собственный сын обещал не включать свою игрушку по ночам, -
заметила Эмма. - Так кто из нас врет?
- Я не включал, - затряс головой Джимми.
- Что же она - сама включилась? - Эмма иронически приподняла бровь.
- Да.
- Ну вот видишь, это и значит, что она сломалась, - заключила Эмма,
довольная проведенной логической комбинацией. Все-таки убеждать ребенка
разумными доводами куда правильней, чем использовать универсальный
"аргумент" "Потому что я так сказала!", как делала в свое время ее
собственная мать.
Но Джимми ничуть не выглядел убежденным ее безукоризненной логикой.
- Она не сломалась. Она всегда такая.
- Ну хорошо, - Эмма была само терпение, - а как ее выключить, ты
знаешь?
- Ее нельзя выключить.
- Ну как это нельзя? Она была выключена, когда ты ложился спать.
- Она сама выключается, когда захочет.
- Ну видишь! Сама включается, сама выключается. Исправные вещи так
себя не ведут. Представь себе, что твой телевизор включался бы посреди
ночи и выключался в середине мультика.
- Что ты с ней сделала?! - Джимми по-прежнему был глух к ее
рассудительным доводам.
- Я ее... - у Эммы было искушение сказать "выбросила", но она
испугалась грядущей истерики и ответила правду: - ...убрала.
- Отдай! - категорически потребовал мальчик.
- Нет, Джим, - она вновь вернулась к строгому тону. - Ты не будешь
играть с неисправной игрушкой, - но, глядя в его округлившиеся от обиды
и гнева глаза, она все же добавила примирительно: - Вот вернется папа,
он постарается ее починить.
- Если ты не отдашь мне игрушку, папа не вернется! - выкрикнул
Джимми и выбежал из кухни, лишив ее тем самым последнего довода королей
- "останешься без завтрака".
Эмма вздохнула и посмотрела на бутерброды, которых она наделала
больше, чем могла съесть в одиночку. Утро, в которое ей уже почти было
удалось вернуть себе беззаботное, под стать солнцу за окном, настроение,
было испорчено. Дело было не только в ссоре с сыном - детские обиды
кратковременны (во всяком случае, Эмме так казалось). Дело было в том,
что дурацкие слова Джима - вне всякого сомнения, сказанные просто от
злости и не имевшие под собой никакого реального основания - вновь, тем
не менее, пробудили ее беспокойство за Джона. Что, если после нескольких
часов ночного пути он все-таки заснул где-то на горной дороге? Или у
старого пикапа что-то случилось с тормозами? Нет, конечно же нет, чушь,
глупости... как раз сейчас у него должно быть собеседование, значит,
через полчаса, ну максимум через час, он позвонит...
Она налила себе чай, пошла к холодильнику за лимоном. Открыла
дверцу, выдвинула ящик для фруктов и скривилась от досады: все четыре
лежавших там лимона были белыми от плесени. Эмма вытащила ящик полностью
и убедилась, что дела обстоят еще хуже: огурцы превратились в мягкую
гниющую кашу, также покрытую длинными белесыми мазками плесени, а
помидоры были все в черных пятнах. На дне ящика плескалась зловонная
гнилая жижа.
Да что ж это такое, черт побери?! Еще вчера вечером, когда она
готовила ужин, все было нормально!
Эмма прижала ухо к боку древнего холодильника. Не хватало только...
Нет, тот работал, ровно урча и слегка вибрируя, как обычно. Наверное,
ночью вырубалось электричество.
Что еще? Молоко - ну конечно, тоже скисло. Открытые банки бобов и
кукурузы... в обеих плесень. Сыр... черт побери, и он тоже! Как такое
могло случиться - электричества не было, ну самое большее, часов пять -
с тех пор, как она вставала среди ночи - и не мгновенно ведь нагревается
воздух в закрытом холодильнике!Яблоки... ну с ними-то за это время точно
ничего не могло произойти, они и без всякого холодильника могут
храниться много дней. Эмма вытащила парочку - на вид и на ощупь яблоки
были нормальные. Ей, однако, вдруг живо представилась сцена из фильмов
ужасов: как она откусывает от крепкого, аппетитно выглядящего
темно-красного яблока - а там внутри все черное от гнили и полно
шевелящихся червей. Представилась настолько ясно, что ее замутило. Эмма
вымыла одно из яблок под краном и осторожно, словно разминируя бомбу,
разрезала его пополам большим ножом.
Нет, никаких червей. Белая сочная яблочная плоть с рассеченными
пополам лезвием семечками. Хоть что-то в порядке. Хотя, разумеется,
иначе и не могло быть.
Эмма натянула желтые перчатки, вывалила испортившуюся еду в мешок
для мусора, затем вымыла ящик и вернула его в холодильник. Главное, ведь
и в магазин за новыми продуктами не съездишь - не на чем! Нет, конечно,
с голоду они с Джимом сегодня не умрут, но... Уже без всякого энтузиазма
она вернулась за стол, где ее дожидались бутерброды и уже, очевидно,
остывший чай. Отпила, решая, допить все же эту чашку или вылить...
Что-то проскользнуло ей в рот. Какой-то комочек. Эмма от
неожиданности выплюнула его обратно в чашку вместе с непроглоченным
чаем.
Это была большая муха. Не иначе, та самая, за которой она тщетно
охотилась - и решившая, наконец, пойти ей навстречу и завершить свой
жизненный путь в ее чашке.
И вот тут Эмму вырвало, буквально вывернуло наизнанку - в чашку, на
стол, на тарелку с бутербродами и на пол.
К тому времени, как Эмма закончила приводить в порядок кухню, Джон
так и не позвонил, так что она решила продолжить уборку и в других
помещениях. Лучший способ отвлечь себя от неприятных мыслей и заодно
потратить время с пользой. Она запрещала себе смотреть на часы, пока не
закончит. Она не стала убираться в комнате Джимми - во время каникул это
была его собственная обязанность, и то, как он вел себя с утра,
безусловно исключало поблажки - но все же заглянула к нему. Мальчик,
вопреки ее ожиданиям так и не явившийся просить о завтраке, сидел на
столом и увлеченно рисовал; он наверняка слышал, как мать открыла дверь
у него за спиной, но не обернулся. У Эммы мелькнула злая мысль отобрать
у него альбом, чтобы он все-таки почувствовал себя наказанным, но она
сказала себе, что не стоит срывать свое дурное настроение на ребенке.
Было бы крайне глупо сначала досадовать на то, что он проводит все время
с игрушкой, а потом мешать ему, когда он все-таки нашел себе другое
занятие.
Когда Эмма, наконец, закончила с уборкой, на часах было 2:12
пополудни. Телефон молчал.
И вот тогда Эмма почувствовала настоящий страх.
Очевидно, никакое собеседование, даже если оно началось позже
запланированного (но не на пять же часов!), не может длиться так долго.
И найти телефон в Денвере не проблема. (Мобильного у Джона не было даже
в лучшие времена - по большей части он находился в пределах досягаемости
либо рабочего, либо домашнего телефона и полагал новомодную игрушку за
$900 (не считая абонентской платы) бессмысленной тратой денег.)
Допустим, собеседование прошло неудачно, и он не хочет ее расстраивать.
Но ведь не может же он не понимать, что она расстроится гораздо больше,
не имея от него вообще никаких вестей! Не зная, доехал ли он вообще!
"Если ты не отдашь игрушку, папа не вернется." Дурацкая фраза,
столь "удачно" наложившаяся на ее собственную тревогу, не шла из головы.
У нее возникло искушение пойти к сыну и учинить ему допрос, почему он
так сказал. Да ну, вздор, конечно. Он просто выкрикнул в запальчивости
первое, что, по его мнению, могло ее уязвить. И если он поймет, что
может напугать ее столь примитивным образом, то будет вить из нее
веревки. Словно это она - младшая школьница, слушающая страшные истории
у лагерного костра или в темноте спальни во время ночевки у подруги...
Вспомнилась история с девчонкой из ее класса, которая - как раз когда им
было по девять лет - распустила о себе слух, что она - колдунья, и у
того, на кого она обидится, умрет мать. Почти два месяца другие девочки
заискивали перед ней, делились принесенными из дома завтраками и даже
делали за нее домашние задания - хотя ее слова не были подкреплены
абсолютно ничем. Но никто не рисковал проверять. Пока в их классе не
появилась новенькая, которая задала "колдунье" хорошую трепку. Как
выяснилось позже, она сделала это вовсе не по причине критического
мышления. А потому, что ненавидела свою мать-алкоголичку и надеялась
избавиться от нее таким способом...
Разумеется, угрозы оказались полной чушью. А фальшивой "ведьме"
устроили в отместку такую травлю, что довели до прыжка со школьной
крыши. Самоубийца из нее тоже не получилась - отделалась сломанной
ногой, и лишь только тогда вся эта скверная история стала достоянием
взрослых.
Так или иначе, в утренних словах Джима не больше истины, чем в тех
угрозах. Но почему же Джон не звонит?!
Пора, однако, готовить обед. Вот еще одно занятие, которое позволит
отвлечься от дурных мыслей. Свежих овощей у них сегодня нет, и спагетти
с сыром тоже отменяются. Но по крайней мере пожарить картошку с рыбными
палочками ей никто не помешает.
Едва она высыпала все на сковородку и накрыла крышкой, как услышала
звук подъезжающего автомобиля. Эмма устремилась к окну, но это был всего
лишь бело-голубой почтовый грузовичок. Ну а кто это, собственно, мог еще
быть? Если предположить, что Джон все же едет домой, не позвонив ей, то
он никак не мог бы добраться так рано.
Эмма вышла из дома и направилась к ящику. Там обнаружилась местная
газета, на которую они подписались вскоре после переезда. Вернувшись на
кухню (сковородка шипела на плите), Эмма принялась листать страницы,
бездумно скользя взглядом по заметкам о грядущей ярмарке, о дебатах в
администрации округа, о покупке нового школьного автобуса, о том, что
здание старого кинотеатра в городе, наконец, выкуплено у прежних
владельцев и будет снесено, об одной из местных церквей, закрывшейся
из-за отставки престарелого пастора и нехватки прихожан, о гастролях
кантри-группы локального значения и тому подобных вещах. Она знала, что
интересует ее на самом деле - колонка происшествий, хотя и говорила
себе, что это полная глупость, ведь, если бы даже с Джоном что-то
случилось, это могло произойти на территории четырех штатов, так что
отсутствие упоминаний в местной газете ничего не...
"Авария на шоссе 13, один погибший"
У Эммы мгновенно пересохло в горле.
"7 августа около 6 ч. пополудни произошла авария на шоссе 13 в пяти
милях к востоку от Эдгели. На ровном участке дороги грузовик сошел с
трассы и врезался в столб. Водитель, Дэвид Джексон, 54, погиб до
прибытия помощи..."
Слава богу! Покойся с миром, Дэвид Джексон, кто бы ты ни был, и
спасибо тебе за то, что ты не Джон Хоррелл.
Стоп. Дэвид Джексон? Это имя было Эмме знакомо. Само собой, оно
далеко не самое редкое, но... Ну конечно, не далее как вчера она
выписывала на это имя чек! Хотя, может, все-таки однофамилец? Она
продолжила читать:
"По предварительным данным, в крови погибшего не было обнаружено
алкоголя и наркотиков. Вероятной причиной, по которой водитель не
справился с управлением, стало нападение его собственной собаки, ехавшей
в той же кабине. На теле мистера Джексона были обнаружены многочисленные
укусы. Собака выжила в аварии, но была застрелена прибывшим офицером
полиции, поскольку вела себя агрессивно и не подпускала к телу
парамедиков."
Ну да. Собака. Эмма вспомнила, что слышала вчера яростный лай.
Она почувствовала мгновенную радость при мысли, что чек в кармане
комбинезона Джексона так и остался необналиченным, и тут же укорила себя
за это. Разумеется, все личные вещи покойного передадут родственникам...
он жил один, раз таскал за собой собаку, но ведь кто-то же где-то у него
наверняка есть. Так или иначе, наследник, имеющий право обналичить чек,
отыщется.
И, конечно же, даже и будь это не так - нельзя радоваться чужой
смерти из-за пары сотен долларов. Ужас, она не ожидала от себя такого.
Ведь это же... почти как если бы она сама его убила! Всего лишь за то,
что он сделал для нее свою работу. Этак, может быть, и какой-нибудь
претендент на должность, которую собирается занять Джон, мечтает, чтобы
его конкурент разбился по дороге...
"Пожалуйста, прости меня за такие мысли и сделай так, чтобы Джон
вернулся!" - подумала она, обращаясь неизвестно к кому. Ее родители были
ревностными католиками, но сама она не посещала церковь с тех пор, как
выпорхнула из родительского гнездышка. Или вырвалась из родительской
тюрьмы, так будет точнее.
Запах горелого перебил ее мысли. Проклятье, она совсем забыла про
сковородку!
К счастью, она спохватилась вовремя, и обед не успел окончательно
превратиться в угольки. Эмма отправилась звать Джимми.
Она застала его за прежним занятием. На приглашение идти обедать он
не откликнулся, продолжая сосредоточенно водить карандашом по бумаге.
- Джим, ты меня слышал? - строго спросила Эмма, заходя в комнату.
Мальчик, не оборачиваясь, буркнул что-то неразборчивое. "Все еще дуется
из-за своей игрушки", - поняла Эмма.
- Что ты рисуешь? - спросила она примирительно, подходя к столу.
- Ничего, - буркнул Джимми, загораживая от нее локтем рисунок.
- Твой альбом от тебя никуда не денется. Иди обедать.
- Не хочу.
- Так, - усмехнулась Эмма. - Ты что же это, голодовку объявил?
- Может, и объявил, - проворчал мальчик, по-прежнему наваливаясь на
стол и не глядя на нее.
- Ужинать, значит, тоже не будешь? - осведомилась она ироническим
тоном.
- Может, и не буду.
- Нет уж, ты давай без "может", а то что это за голодовка. Если ты
такой несгибаемый борец, значит, я на тебя не готовлю. А потом ты
передумаешь, захочешь есть - а будет нечего.
- Не захочу.
- Ну смотри, - сердито произнесла Эмма. - Потом поздно будет, - она
развернулась и вышла из комнаты.
Телефон все не звонил.
"Может, все-таки отдать ему эту чертову игрушку?" - тоскливо
подумала она, в одиночестве ковыряясь вилкой в тарелке. Ребенку вредно
не есть целый день, он и так худенький. И не может же она кормить его
насильно. Как, конечно же, никогда и не ударит своего сына. Да и за что?
Ну да, он дерзит, но его тоже можно понять - у него ни с того, ни с сего
отбирают любимую игрушку, которую прежде сами же и подарили. Точнее,
подарил папа, а отбирает мама... хотя, конечно, Джон делал подарок от
имени их обоих. И что такого страшного, в конце концов, может сделать
эта игрушка - даже если у нее, допустим, разболтался контакт,
ответственный за включение и выключение? Током ведь не ударит, пожар не
устроит - какой бы хитрой ни была там батарейка, она не может быть
настолько мощной. Никаких острых или способных причинить иной вред
частей у этой игрушки точно нет. В конце концов, от той же кошки,
разгуливающей ночами по дому, опасности было бы гораздо больше. И когти,
и аллергия, и... блохи какие-нибудь или прочая инфекция... и ее тоже
нельзя включить и выключить по своему желанию.
Убеждая себя всеми этими разумными доводами, Эмма, однако, не
желала признаться даже самой себе, что у нее имеется еще одна
(главная)
причина. "Если ты не отдашь игрушку, папа не вернется..." Чушь,
конечно же. Полная, полная чушь. Уже хотя бы даже потому, что если...
если что-то случилось, оно уже случилось, и ни возвращение игрушки, ни
что бы то ни было еще повлиять на это уже не сможет...
Эмма встала и пошла в кладовку.
Она была почти готова увидеть чемодан, варварски выломанный изнутри
и, разумеется, пустой. Но нет, чемодан стоял на месте, целый и
невредимый, там, где она его оставила. "А может быть, у чертовой штуки,
наконец, кончился заряд", - подумала Эмма.
И тут же услышала стук. Равномерный, как шаги не знающего ни
усталости, ни сомнений, ни жалости механизма. Чем он, собственно, и был.
Тук-тук, тук-тук. Пус-ти ме-ня. Тук-тук, тук-тук. Не то твой Джон...
Эмма затрясла головой, отгоняя наваждение. Понятно, что не
выключенная игрушка продолжает пытаться ходить и внутри чемодана - а в
результате, лежа на боку, просто стучит в стенку. Лишний раз доказывая,
что это всего лишь кучка пружин и шестеренок, подсоединенных к
моторчику. Но все равно, больше всего Эмме хотелось снова захлопнуть
дверь кладовки. Возможно, даже предварительно завалив чемодан чем-то
тяжелым для верности. Чем-то, сквозь что этот стук будет не слышен.
Однако вместо этого она вытащила чемодан из полутемных недр на свет
в коридор. Дрожащими пальцами повернула колесики кодового замка и
откинула крышку.
Стук мгновенно прекратился. Игрушка лежала на боку неподвижно, с
ногами, безвольными, как макаронины. Но зеленые кнопки-глаза по-прежнему
светились.
Эмма некоторое время смотрела на нее, затем взяла, словно дохлую
крысу... хуже - дохлую крысу, способную ожить в любой момент. Однако
прикосновение к изгибам гладкого корпуса странным образом подействовало
на Эмму успокаивающе. Все-таки эта штуковина была удивительно приятной
на ощупь. Из чего же сделан этот корпус? Такое впечатление, что это и не
пластмасса, и не металл. Может... покрытая цветной глазурью керамика?
Эмма поймала себя на том, что уже несколько минут стоит и
оглаживает пальцами разноцветные бугры. Что бы сказал по этому поводу
Фрейд? Впрочем, на самом деле игрушка не ассоциировалась ни с чем
сексуальным - ни мужским, ни женским. Она... не ассоциировалась вообще
ни с чем. Даже отдаленную визуальную аналогию с картофелиной - или еще
каким-нибудь корнеплодом - разрушали совершенно иные тактильные
ощущения.
Эмма направилась в комнату сына.
- Джимми! - она вошла, держа игрушку за спиной. - Джимми, ты ничего
не хочешь мне сказать?
На этот раз он все же повернулся и посмотрел на нее. Сперва угрюмо,
потом с надеждой. Возможно, он понял, что она держит за спиной. Может
быть, заметил зеленый отсвет...
- Ну? - поторопила Эмма.
- Извини, мамочка, я вел себя грубо. Я больше так не буду, -
выдавил из себя Джимми.
- Звучит не очень искренне, - заметила Эмма.
- Честно, я обещаю! - воскликнул мальчик, вставая и подходя к ней.
Теперь он смотрел на нее снизу вверх почти что умоляюще.
- Ну ладно, - сжалилась Эмма, вынимая руку из-за спины. - Но помни,
что ты обещал. Нельзя любить игрушку больше, чем маму с папой. Это
просто вещь, она не живая.
Джим схватил игрушку обеими руками и прижал к груди. На какой-то
миг Эмме стало неприятно смотреть на собственного сына. Маленький
мальчик вдруг напомнил ей Горлума из "Властелина колец". "Моя
прелес-с-сть..."
- И ты больше не будешь с ней спать, - продолжала Эмма. - По
крайней мере, пока папа ее не починит. Раз она включается посреди ночи,
ее надо убирать в коробку. А теперь положи ее, мой руки и иди обедать.
Все уже, правда, остыло, но ты сам виноват, не надо было капризничать.
Джим с явной неохотой положил игрушку на кровать (та по-прежнему не
делала попыток шевелить ногами - по какому принципу у нее все-таки это
включается?) и вышел из детской. Эмма хотела последовать за ним, но ее
взгляд упал на оставленный на столе альбом. Что он все-таки так
увлеченно рисовал полдня?
Она открыла первую страницу. Там был изображен большой звездолет,
бороздивший истыканное звездами пространство. Его атаковали два корабля
поменьше, выпуская в него ракеты. Звездолет отстреливался; сдвоенные
пунктирные желтые линии, видимо, означали лазерные лучи. Они упирались в
зубчатую красную кляксу, от которой во все стороны разлетались
бесформенные обломки - очевидно, такова была судьба третьего
атаковавшего. Еще один корабль третьей конструкции заходил сверху,
собираясь поддержать неясно кого. Однако этому рисунку было уже
несколько недель - Эмма вспомнила, что Джим уже показывал ей его и даже
объяснял, кто здесь кардассиане, а кто Федерация, хотя она, конечно, не
запомнила.
Следующая картинка изображала астронавта в скафандре, палившего из
бластера по нависшему над ним зеленому динозавру. Затем - еще какое-то
космическое чудовище со щупальцами, с которым дрались роботы. "Все-таки
в этих фильмах, которые он смотрит, слишком много насилия - даже в
мультиках!" - подумала Эмма, переворачивая страницу.
Здесь стиль и сюжет резко поменялись, и Эмма каким-то образом
поняла, что это нарисовано сегодня.
Никаким космосом и будущим здесь не пахло. Мужчина с длинной черной
бородой, в долгополом черном костюме и шляпе, изображенный в бегущей
позе, двумя руками воздевал под углом вверх вилы. На вилы была насажена
женщина в длинном платье с передником, видимо, за мгновение до этого
тщетно пытавшаяся спастись от него бегством. Окровавленные зубья торчали
из ее живота, и из ее рта вылетали длинные капли крови. Чепец,
свалившийся с ее волос, замер в воздухе. Навстречу убийце бежала
маленькая девочка с косичками, что-то отчаянно крича круглым разинутым
ртом. В левом нижнем углу убегали прочь две курицы.
Нарисовано все это было, конечно, неумелой детской рукой, как и
предыдущие космические битвы - но было заметно, что на сей раз автор
уделил куда большее внимание деталям, постаравшись прорисовать каждую
пуговицу или шнурок, каждую каплю крови - и даже слюны, вылетавшей изо
рта девочки. Фигуры и черты лица не позволяли отличить мужчину от
женщины и взрослого от ребенка - это удавалось сделать лишь благодаря
волосам, одежде и росту - однако позы всех изображенных, включая даже
бегущих птиц, на удивление реалистично передавали динамику ужасной
сцены.
- Боже мой... - пробормотала Эмма и перевела взгляд на следующую
страницу.
Там было продолжение истории. Теперь девочка бросилась прочь от
бородатого, но ее это не спасло. В руках у него вместо вил уже была
коса, и ею он рассекал девочку пополам. Ее нижняя половина еще
продолжала бежать, а верхняя, воздев руки и все еще крича, падала боком
в траву. Кровь и какие-то ошметки летели во все стороны куда обильнее,
чем на предыдущем рисунке.
Третья картинка демонстрировала закономерный финал. Бородатый висел
в петле, дрыгая ногами; его глаза были выпучены, язык вывалился изо рта.
За агонией спокойно наблюдал мальчик в коротких штанишках, стоявший в
правом нижнем углу.
Четвертый рисунок. Смена декораций. Внутренность какого-то большого
сарая. Мужчина, на сей раз без бороды, но с большими усами, стоит,
опираясь на длинный окровавленный топор, и смотрит на часы на цепочке,
извлеченные из жилетного кармана. На полу перед ним - две руки,
отрубленные по локоть, и две ноги - выше, чем по колено. Прочь от него,
упираясь культями в пол и оставляя за собой длинный кровавый след,
уползает женщина с большим животом. Очевидно, она беременна. Мужчина дал
ей время, поняла Эмма. Если она успеет выползти из сарая, у ее ребенка
появится шанс...
Новая страница. Никакой крови, никаких убийств. Картинка почти
идиллическая - мужчина и мальчик едят под деревом в саду. У них полные
тарелки чего-то коричневого. Рядом - жаровня для барбекю, над которой
еще вьется дымок...
Вот только мужчина, судя по усам - тот самый. И у Эммы перехватило
горло, когда она догадалась, что именно они едят.
Не смогла, да. Все-таки не смогла. Не хватило сил или времени...
Следующая картинка. Усач сидит на полу, привалившись к стене, и,
даже будь изображение более искусным, только по усам его и можно было бы
опознать. Выше них ничего нет , кроме изломанной багровой линии и
единственного круглого глаза , свисающего на ниточке нерва. Красная
кровь и серые мозги обильно стекают по стене. Рядом стоит мальчик с
ружьем, которое чуть ли не больше него ростом, концы стволов
окровавлены. Непонятно, то ли мальчик забрал ружье после самоубийства
усатого, то ли застрелил его сам...
Эмма не могла поверить своим глазам. Девятилетний ребенок не может
рисовать такое. Не может додуматься до такого. Убийства и кровь еще да,
но про беременную женщину без рук и ног, из последних сил пытающуюся
спасти свое нерожденное дитя... нет, точно нет. Что он смотрит?!
Телевизор в его комнате настроен только на детские и семейные каналы...
Если бы дело происходило несколько месяцев назад, можно было бы грешить
на какого-нибудь приятеля, подсунувшего ему хоррор-комикс для взрослых -
но здесь ему просто не с кем общаться и не у кого добыть подобное. Надо,
конечно, учинить ему допрос, откуда он взял все эти сюжеты. А если он
будет настаивать, что придумал сам? Или, скажем, увидел во сне? Что
тогда?
Боп!
Эмма, уже собиравшаяся перевернуть следующую страницу, дернулась от
этого резкого звука за спиной и чуть не выронила альбом. Затем быстро
обернулась. Игрушка по-прежнему лежала на кровати Джимми, но ее зеленые
глаза выскочили из углублений и погасли.
- Надеюсь, ты наконец-то разрядилась окончательно, - пробормотала
Эмма. И тут же ее заставил вздрогнуть новый звук - трель телефона.
Эмма быстро закрыла альбом, положила его на стол и побежала прочь
из комнаты.
"Миссис Хоррелл? С вами говорят из полиции штата... Боюсь, у меня
для вас плохие новости, мэм..."
Она живо представила себе весь этот разговор, пока бежала к
аппарату и подносила трубку к уху. А может, это просто ошиблись
номером...
- Эмма?
- Джон! Джон, слава богу... Джон, черт тебя побери, какого дьявола
ты не звонил?!
- Не звонил, пока все не стало ясно окончательно, - пробурчал Джон,
и по его тону было понятно, что ничего хорошего ясно не стало.
...Это случилось в Небраске, на узком участке трассы с запрещенным
обгоном, ближе к утру, хотя было еще темно, а дорога - совершенно
пустынна. Лишь навстречу тащилась какая-то фура. И вот из-за этой фуры
прямо в лоб Джону вылетел некий тип, которому, видите ли, надоело
тащиться за грузовиком (и, очевидно, совсем не ожидавший встречной
машины на пустой ночной дороге). Джон машинально выкрутил руль вправо и
улетел на обочину. Там не было пропасти, был лишь пологий и невысокий
склон, но этого хватило, чтобы пикан перевернулся несколько раз и
упокоился внизу вверх колесами. Джон, благо был пристегнут, отделался
лишь парой синяков, но для пикапа, естественно, поездка на этом
закончилась. Ни водитель фуры, ни виновник аварии даже и не подумали
остановиться и предложить помощь. Впрочем, возможно, они и не заметили,
что произошло в темноте уже у них за спиной.
- Лучше бы я его протаранил! - кипятился Джон. - Тогда весь ущерб
оплачивал бы он, как явный и единственный виновник! А так получается,
что я сам разбил свою машину, и теперь это исключительно мои проблемы!
- Не говори глупостей! - сердито воскликнула Эмма. - Еще не
хватало, чтобы из-за каких-то паршивых денег ты пошел на лобовое
столкновение! Да вы бы оба были уже мертвы!
- Я - нет, - самодовольно заявил Джон. - Наш "Форд" все-таки
крепкий почти как танк. А что его консервная банка смялась бы в лепешку
вместе с ним самим, так туда ему и дорога! Его страховая компания бы все
мне выплатила. Или наследники.
- Вот, между прочим, в крепких машинах водители гибнут чаще, чем в
"консервных банках", - назидательно изрекла Эмма. - Потому что когда
машина сминается, получается амортизация. Я в журнале читала.
- Если ты такая умная, почему работала кассиршей в Walmart'e? -
огрызнулся Джон.
- Да как ты можешь! - задохнулась от возмущения она. - Ты же
знаешь, я не могла позволить себе колледж, и...
- Ладно, извини, - сдал назад он. - У меня был худший день в моей
жизни... и, собственно, он еще не закончился.
Из пикапа он выбрался без проблем, но с шоссе перевернутую машину
не было видно, и рассчитывать на помощь случайно проезжающих мимо было
трудно. Джон пошел вдоль шоссе в сторону ближайшего города (это было в
обратном направлении), пытаясь по дороге остановить редкие машины, но
никто не остановился подобрать незнакомца, голосующего в темноте на
пустынной дороге. Вероятно, то, что он почти не пострадал в аварии,
сыграло с ним злую шутку: будь он весь в крови и разорванной одежде,
кто-нибудь наверняка остановился бы или, по крайней мере, доехав до
ближайшего телефона, сообщил бы в полицию.
У Джона ушло почти два часа, чтобы добраться до города, и примерно
столько же, чтобы организовать подъем злополучного пикапа. После того,
как бригада спасателей, наконец, поставила автомобиль на колеса и
вытянула его тросом на шоссе, "танк" выглядел почти не поврежденным, не
считая выбитых стекол и царапин - но, разумеется, не завелся. Пришлось
везти его в город на платформе эвакуатора. Джон описал обстоятельства
аварии полицейским, но, конечно, шансов на то, что любителя обгонять на
запрещенных участках найдут, не было никаких.
К тому времени, как он, наконец, смог позвонить своим потенциальным
работодателям, было уже почти десять утра.
Ему сухо посочувствовали, а по поводу возможности перенести
собеседование на более позднее время предложили перезвонить после
полудня. За это время он выяснил, во что обойдется ремонт. Вместе с уже
понесенными расходами на эвакуацию выходило хотя и меньше цены, по
которой он приобрел этот пикап, но не так уж намного. Правда, сделать
обещали быстро - "день, может быть, два". Впрочем, он готов был взять
машину напрокат и гнать в Денвер. Но, когда он перезвонил туда в
очередной раз, ему сообщили, что, "к сожалению", вакансия уже занята.
Вероятно, им не нужен был менеджер, попадающий в аварии прямо в
ответственный для себя день. Даже если эта авария происходит не по его
вине. Тем более что в последнем они могли полагаться лишь на его слова.
После этого Джон снял номер в мотеле и позвонил Эмме.
- Все равно! - возмущалась Эмма. - Почему ты не позвонил мне сразу,
как добрался до телефона? Я тут с ума схожу полдня!
- У меня были более неотложные проблемы.
- Ты не мог выкроить даже минуту? После того, как сообщил этим
снобам в Денвер, ты не мог потратить минуту на еще один звонок?
- Чтобы сказать, что я разбил машину и не попал на собеседование?
Тебя бы это сильно утешило?
- Да! По крайней мере я бы знала, что ты жив и здоров!
- Да что со мной... - раздраженно начал он и понял, что в данной
ситуации это неподходящая фраза. - Я надеялся, что позже смогу сообщить
и хорошие новости. Хоть какие-нибудь.
Мужчине трудно признаваться в собственном поражении, подумала Эмма.
Тем более, я предупреждала его, что не стоит гнать ночью. Он не хотел
услышать "я же говорила!..."
- Знаешь, не ты один попал в аварию, - сказала она и поведала о
водопроводчике.
- Вот вам и добрейший пес, - произнес Джон, выслушав эту историю. -
Впрочем, он, конечно, не виноват... То-то он так гавкал. Очевидно, был
уже болен, а мы не поняли.
- Думаешь, это бешенство?
- Что же еще? Подцепил от какого-нибудь грызуна. Напомни Джимми
лишний раз, что нельзя трогать никаких зверушек на улице.
- Да он все равно целыми днями дома сидит... Слушай, как
выключается эта твоя игрушка? Я пыталась жать на кнопки, но
безрезультатно.
- Игрушка? - переспросил Джон, явно думая о чем-то более важном. -
А, эта... не помню, чтобы я ее когда-нибудь выключал. Она делала это
сама.
- Но как менять ей батарейки, ты помнишь?
- Батарейки?
- Джон, перестань повторять, как чертов попугай! - вновь
рассердилась Эмма. - Ты делал это недавно, перед тем, как подарить
игрушку Джимми!
- Ничего такого я не делал, - удивился Джон.
- То есть как? Ты хочешь сказать, что просто нашел ее на чердаке,
где она провалялась больше двадцати лет, стер с нее пыль, нажал на
кнопки - и она заработала?
- Ну... да.
- Джон, - она снова почувствовала холод растущего страха в животе,
- но ведь так не может быть. Даже кассирша из Walmart'а знает, что любые
батарейки разрядятся за двадцать лет. Не говоря о том, что до этого ты
сам играл с ней. И тоже никогда не менял батареек?
- Нет. Она всегда просто включалась. Слушай, ну какая к дьяволу
разница? Ты понимаешь, сколько денег мы потеряли сегодня, не говоря о
том, что работу я так и не получил?! Если мы можем сэкономить хотя бы на
батарейках, то это последнее, из-за чего я бы стал расстраиваться!
- Джон, послушай меня. Ты даришь нашему сыну какую-то непонятную
штуку, которая взялась неизвестно откуда...
- Я же сказал, мне ее подарил...
- На ней нет никаких отметок о производителе, - не останавливалась
Эмма. - Никто не знает, кто и когда ее изготовил. Ее невозможно
разобрать. Она сама включается, сама выключается. Ходит, прыгает, может
даже подниматься по стенам. И для этого ей не нужны ни батарейки, ни
подзарядка от сети. А наш ребенок возится с ней целыми днями. Тебя все
это совершенно не беспокоит?
- Меня беспокоит, чем мы будем платить по счетам, если все будет
идти, как идет! А эта штука... ну не от батареек она работает, а от
каких-нибудь, ну я не знаю, фотоэлементов - какая разница?
- Фотоэлементам нужен свет! А она разгуливает по дому по ночам! И
Джимми сказал, что она не любит солнца!
- Джимми! - фыркнул Джон. - А что еще сказал тебе Джимми?
Что-нибудь про Зубную фею и Санта Клауса? Ладно, я и так уже вишу на
телефоне черт знает сколько. Если тебя все это так напрягает, обсудим
это, когда я вернусь.
- Когда это будет?
- Я же сказал, в лучшем случае завтра к ночи! Возможно, еще на день
позже.
- А я тут совершенно одна и даже без машины. Все овощи испортились,
а я не могу даже съездить в магазин.
- Эмма, ну что я могу поделать? Пару дней можно пережить без свежих
овощей.
- Ладно, - обреченно вздохнула она. - Будешь ехать - не гони, -
хотя ей, конечно, хотелось, чтобы он оказался дома как можно скорее. - И
выспись как следует.
Положив трубку, она несколько минут молча стояла возле телефона.
Джон и в самом деле позвонил сразу после того, как она вернула игрушку
сыну... да ну, бред, конечно же. Ведь авария произошла гораздо раньше.
Да. Она произошла ночью ближе к утру. После того, как Эмма заперла
игрушку в чемодан.
Джимми вышел из кухни, чуть ли не вприпрыжку торопясь к себе в
комнату.
- Джимми! - окликнула его Эмма. - А кто будет чистить зубы?
Мальчик покорно поплелся в ванную. Некоторое время там шумела вода.
Эмме вспомнилось, что человека, который налаживал им эту воду еще вчера,
уже нет в живых.
- Папа звонил, - сообщила она мальчику, когда тот вышел из ванной.
Джимми, спешивший вернуться в детскую, не удостоил ее ответом.
- Он приедет... через день или два, - продолжила она, повысив
голос.
- Ясно, - буркнул мальчик, поняв, что от него ждут какой-то
реакции.
- Джимми, погоди-ка!
Он остановился на пороге детской, глядя на нее с видом "ну что
еще?"
- Что такое ты рисуешь? - спросила она, стараясь, чтобы ее голос
звучал по возможности мягко.
- Что хочу, то и рисую, - набычился Джимми, явно готовый отстаивать
свое право на свободу творчества.
- Ты рисуешь ужасные вещи. Откуда ты их взял? Видел по телевизору?
Или, может, кто-то рассказывал тебе страшные истории?
- Кто мне может что-то рассказывать? - он посмотрел на нее,
округляя глаза от возмущения: мол, сами же увезли меня прочь от всех
друзей!
- Тогда откуда это?
- Ниоткуда.
- Джим, ты только что извинялся и обещал больше не грубить!
- Я не грублю.
- Тогда скажи мне... кто все эти люди, которых ты нарисовал
сегодня?
- Просто... люди, - пожал плечами Джимми.
- И ты прежде ничего про них не слышал?
- Нет.
- Ладно... а могу я попросить тебя больше не рисовать такие
страшные вещи?
- Почему?
- Потому что твою маму это пугает и расстраивает.
- А я рисую не для тебя. Я не просил тебя смотреть, - это "не
просил" явно прозвучало как "не разрешал".
- Джимми... может, ты злишься на кого-то? На меня, на папу? И
поэтому рисуешь такие жуткие картинки?
Пауза.
- Нет, - сказал он наконец.
- Скажи правду. Никто не будет тебя наказывать.
- Это правда.
- Может быть... - это была совсем чудовищная мысль, которая никогда
бы не пришла в голову Эмме прежде, но сейчас она заставила себя
договорить: - может быть, папа делал с тобой что-то... плохое? И велел
тебе никому об этом не рассказывать, даже маме?
- Нет, - он посмотрел на нее удивленно, явно не понимая, что она
имеет в виду.
- Ладно, - вздохнула Эмма, не зная, что еще сказать ("хреновый из
меня детский психолог!"). - Можешь идти играть.
Мгновенно повеселевший Джимми скрылся в детской. Некоторое время
Эмма ждала, что он выйдет оттуда с жалобой, что игрушка больше не
включается.
Но она, разумеется, включилась.
Несмотря на все плохие новости от Джона, поначалу Эмма испытывала
облегчение. Главное, что он был жив и здоров. Но вскоре ею опять
овладела сосущая тревога, и к вечеру Эмма снова не находила себе места.
С одной стороны, все навязчивее становилась мысль об опасностях,
подстерегающих Джона на обратном пути, и разумное соображение, что за
свою жизнь он проехал тысячи миль без всяких происшествий, а после
аварии будет особенно осторожен, утешало мало. С другой стороны, не
давали покоя мысли об этих жутких рисунках ее девятилетнего сына. Чем
больше Эмма о них думала, тем крепче была ее уверенность, что они не
были лишь плодом мрачной фантазии и злости лишенного любимой игрушки
ребенка. Будь их дом подключен к интернету, она бы непременно полезла
искать в сети описания подобных убийств, но увы. Она даже всерьез
обдумывала, кому бы позвонить, чтобы он осуществил такой поиск за нее,
но единственной, кто пришел ей на ум, была Пола, бывшая соседка по
кондоминиуму в Фарго. Они дружили семьями, пока жили рядом (правда, с
тех пор, как Хорреллы вынуждены были съехать, не обменялись ни
весточкой), и интернет у Полы точно был, равно как и масса свободного
времени, характерная для бездетной домохозяйки. Однако Пола была жуткой
трусихой, никогда не смотревшей даже обычную криминальную хронику, не
говоря уже об ужастиках, и предложение поискать такие страшные вещи
наверняка повергло бы ее в шок. А у ее мужа, поздно приходившего с
работы, конечно, имелись дела и поважнее.
Потом еще эта чертова игрушка...Эмма думала, куда бы закрыть ее на
ночь - оставив при этом в комнате Джимми, согласно достигнутому
компромиссу - и в голову ей приходили различные конструкции типа
крепкого сундука с навесным замком, как в фильмах про пиратские
сокровища. Какая-нибудь прочная коробка, которую нельзя открыть
изнутри... Или, может быть... клетка. Если здесь когда-нибудь держали
птиц или кроликов, на чердаке вполне может найтись что-то подобное.
Эмма взяла фонарь (Джон, помнится, говорил ей, что на чердаке нет
электричества, и выражал свое возмущение этим фактом - как и прочими
"достоинствами" старого дома), спустила за веревку деревянную лестницу и
забралась на чердак.
Под влиянием всех предыдущих мыслей она сделала это не без
внутреннего трепета, но ничего жуткого или романтического там не было.
Была духота из-за нагретой солнцем крыши, запах пыли и темные силуэты во
мраке - прямоугольные или округлые, но не вызывавшие никаких пугающих
ассоциаций. Луч фонаря превращал их то в старый рассохшийся шкаф (и как
его только втащили по этой лестнице?), то в плетеное кресло-качалку, то
в ржавый трехколесный велосипед (кто ездил на нем в последний раз? явно
не Джон, попавший сюда уже десятилетним), то в древнюю швейную машинку,
накрытую стеганным покрывалом. Обычный хлам, скапливавшийся
десятилетиями. Эмма двинулась вперед - и тут же брезгливо отшатнулась,
влезши лицом в паутину. Морщась от отвращения, она все же продолжила
путь, размахивая перед собой фонарем на длинной ручке, словно джедай -
световым мечом, дабы очистить дорогу. Круглый столик с отломанной ногой
и водруженным на него громоздким, донельзя ржавым утюгом - еще не
электрическим, работавшим за счет засыпавшихся внутрь углей... большой
безвкусный абажур, косо висящий на рогатой вешалке... на полу ночной
горшок, накрытый крышкой... большая картонная коробка с патефонными
пластинками в пожелтевших конвертах... еще коробка, какие-то журналы...
Эмма из любопытства смахнула пыль с верхнего. "Популярная механика",
1962 год. Вероятно, их выписывал еще покойный муж тети Люси. Эмма решила
взять с собой несколько номеров полистать из любопытства - интересно же,
о чем писали научно-популярные журналы больше тридцати лет назад.
Наверное, о том, что к концу ХХ века у нас уже будут города на Марсе...
Ничего похожего на запирающийся ящик или клетку она, однако, не
видела, а потому продолжила поиски. Большая железная банка с
давным-давно засохшей краской... пара высоких болотных сапог...
прислоненная к стене удочка... деревянная лошадка... еще одна картонная
коробка - на сей раз с игрушками. Может, среди них отыщется какая-нибудь
шкатулка или футляр - или даже, чем черт не шутит, коробка от той самой
штуковины? Фонарь осветил лысую куклу, ржавый самосвал, облезлого
плюшевого медведя и...
На сей раз Эмма вскрикнула и чуть не выронила фонарь, поняв, к чему
именно чуть было не притронулась. То, что в первый миг показалось ей
истершимся, в клочьях свалявшейся ваты тигром или каким-то подобным
игрушечным зверем - действительно было зверем, только не игрушечным.
Скорее всего, кошкой, а может быть, и енотом - на такой стадии
разложения сказать было уже трудно. В луче фонаря блеснули мелкие
оскаленные зубы обтянутого облезшей кожей черепа. В пустых глазницах еще
шевелились мелкие белые червячки - личинки мух. Вони, однако, не
чувствовалось - во всяком случае, она не выделялась из общего тяжелого
духа затхлости. Вероятно, практически все, что могло сгнить, уже сгнило.
Эмма попятилась и почувствовала, как теперь уже волосы на ее
затылке липнут к паутине. "Дерьмо!" - она крутанулась на месте и
ударилась локтем о шкаф. Резкий разряд боли пронзил ее руку от локтя до
пальцев, на миг лишая их силы, и она выронила фонарь.
Он упал на пол и откатился в сторону, но не погас и не оставил ее в
темноте. Однако, нагнувшись, чтобы подобрать его, Эмма заметила кое-что
еще.
Пол под ее тапками покрывала вовсе не пыль - или, точнее, не только
пыль. Он был весь усеян останками насекомых. В основном - мелкими
крылышками мух (а также, наверное, муравьев и термитов), но были здесь и
более крупные сетчатые крылья стрекоз, и белесые или серые - ночных
бабочек. "Ну да, - сказала себе Эмма, брезгливо подбирая фонарь и
обтирая его о полу халата, - здесь же полно пауков. Крылья всех их жертв
падали на пол десятилетиями. И потом, Джон ведь вызывал дезинсектора,
чтобы потравить термитов и муравьев!"
В любом случае, ей не хотелось больше ни секунды оставаться в этом
месте. И эту... дохлую кошку, или что там это за тварь... может, даже
лисица... надо, конечно, выбросить, но она не станет прикасаться к этому
даже через перчатку. Надо сказать Джону, пусть он разбирается. В конце
концов, оно тут гниет уже недели, если не месяцы... как оно сюда попало?
Забралось через какую-то щель, пока дом был еще заколочен, а потом не
смогло найти выход? Нанюхалось отравы против термитов? И эта...
игрушка... неужели лежала в одном ящике с дохлятиной, и Джон даже не
заметил, когда доставал? Впрочем, она и сама чуть было не приняла труп
за еще одну игрушку...
Эмма торопливо зашлепала тапками к выходу, но все же вспомнила о
своем намерении насчет журналов и прихватила, не глядя, несколько штук
из ящика.
Спускаясь по лестнице, она обругала себя дурой. Зачем ей вообще
понадобилось сюда лезть?! Чтобы игрушка не отправилась бродить, где не
надо, совсем не обязательно запирать ее в сейф или клетку. Вполне
достаточно закрыть ее в
(мешок для трупов)
любую сумку на молнии. А поскольку это должно быть обязанностью
Джимми, его школьная сумка как раз подойдет.
Но прежде она отдраит эту чертову разноцветную штуковину всеми
моющими средствами, какие только есть в доме. А если в результате там
внутри что-то закоротит - что ж, тем лучше.
Из комнаты Джимми вновь донеслись телевизионные голоса. Вот хорошо,
смотрит мультики, как все нормальные дети. Самое время, чтобы взять у
него игрушку без лишних споров.
Действительно, Джимми даже не отреагировал, когда мать вошла в его
комнату. Эмма огляделась в поисках игрушки и поначалу, к своему
удивлению, нигде ее не увидела, но затем заметила зеленый отсвет из-под
кровати. Она опустилась на колени, затем низко нагнулась - и встретилась
взглядом с двумя круглыми глазами. Словно в полумраке под кроватью
прятался большой
(дохлый и разложившийся)
кот, готовый полоснуть когтями протянутую руку.
Но, разумеется, игрушка не оказала ей никакого сопротивления и не
попыталась забиться еще глубже. Эмма вытащила ее и вышла из комнаты чуть
ли не на цыпочках, не желая лишний раз привлекать внимание Джимми,
который казался целиком поглощенным "Утиными историями".
Эмма отнесла игрушку в ванную и, уже выдавив зеленый гель на
жесткую щетку (в воздухе разлился химический лимонный запах), сделала
то, что ей никогда не приходило в голову делать прежде - поднесла
игрушку к носу и осторожно понюхала. На первый взгляд - точнее говоря,
на первый нюх - игрушка ничем не пахла, но затем... действительно ли
Эмма различила на фоне лимонного аромата слабых запах разложения, или
это было лишь игрой ее воображения? Она принялась яростно тереть игрушку
щеткой со всех сторон. Пенящиеся капли падали в раковину. Зеленые глаза
не гасли, но ноги с присосками висели неподвижно.
Эмма испытала сильное искушение заткнуть раковину пробкой,
наполнить водой и держать игрушку на дне, пока та не захлебнется... то
есть, конечно же, пока вода там что-нибудь не замкнет, и кнопки-глаза не
погаснут. Возможно, когда-нибудь она так и сделает... но не сейчас.
Сейчас ей не нужна новая ссора с Джимом...
... и пусть Джон сначала вернется домой.
Вечером Эмма улеглась на кровать со старыми журналами, надеясь, что
это поможет ей отвлечься от тревожных мыслей. Там действительно было
немало оптимистических рассуждений о космосе, но не только. Одна из
попавшихся ей на глаза статей была посвящена светлому будущему атомной
энергии. "К 2000 году, а вероятно, и раньше, - пророчествовал автор, -
мир забудет, что такое бензоколонки. Мы будем ездить на автомобилях,
питаемых маленькой гранулой плутония, требующей замены не чаще чем раз в
несколько лет..."
Эмма читала, усмехаясь. И ведь, небось, доктор какой-нибудь писал,
как минимум - выпускник приличного университета... Только представить
себе реакцию - хоть властей, хоть соседей, хоть самого потенциального
владельца - если кому-то сейчас предложить автомобиль, у которого вместо
бензина - кусочек атомной бомбы, источник радиации!
И вдруг ее окатило холодом. Машина с источником энергии, не
требующим замены и перезарядки на протяжении многих лет...
Нет, конечно же. Никто и никогда не выпускал таких детских игрушек.
Ни в сороковые, ни в пятидесятые-шестидесятые.
Точнее говоря - никто не выпускал их в продажу. Но что, если в те
годы, когда подобные идеи считались перспективными, разрабатывались
какие-то экспериментальные образцы? И не для детей, наверное. Для
чего-то куда более серьезного. Но по чьему-то недосмотру после закрытия
программы одна из опытных моделей оказалась за пределами лаборатории...
Первым побуждением Эммы было вскочить с постели, вырвать эту штуку
из рук сына (о боже, Джимми уже который день играет с ней голыми руками
и сколько ночей уже спал с ней!), замотать во всю имеющуюся в доме
фольгу (лучше бы, конечно, свинцовую, но, наверное, сойдет и
алюминиевая?) и закопать как можно дальше от дома и как можно глубже.
Но затем она вновь постаралась задавить панику рациональными
рассуждениями. Будь эта штука и в самом деле атомной, на ней наверняка
имелся бы значок радиации и всякие прочие предупреждения, надежно
выгравированные, а не просто напечатанные на способной отклеиться
этикетке. И надпись типа "Собственность правительства США, нашедшему
позвонить по телефону..." Да и внешний вид не был бы таким нелепым.
А если это разрабатывалось вовсе не для Америки? Если
предполагалось забрасывать такие штуковины в советский тыл? Тогда все
сходится. Может, и впрямь делался расчет на то, что их будут находить
дети и тащить яркие разноцветные ходячие машинки домой. А там... трудно
даже представить, какие функции мог выполнять замаскированный под такую
вот "картофелину" боевой автомат. Пассивное поражение радиацией среди
них - лишь побочный эффект...
Эмма снова вскочила с постели, но опять остановилась. Она не
считала себя наивной, а стало быть, не верила, что существуют хоть
какие-то гнусности, на которые правительство в принципе не было бы
способным. Тем более - в те годы. Но, во-первых, какой смысл в
забрасывании сложных и наверняка чертовски дорогих - как все военное и
атомное - механизмов в дома простых русских обывателей? Чтобы добиться
сколь-нибудь массового поражающего эффекта, такие штуки пришлось бы
изготавливать миллионами. Старая добрая атомная бомба куда проще и
надежнее. Даже если они способны самостоятельно перейти границу, при
таком количестве советские спецслужбы наверняка быстро бы обратили на
них внимание. Во-вторых, даже если бы делался расчет на детей, все равно
логично было бы маскировать боевое устройство под что-то более понятное
- машинки там, куклы, человекообразные роботы... В-третьих, атомные
двигатели, кажется, не бывают такими маленькими. И уж точно их не умели
делать такими маленькими тогда. (А если эта штука все-таки и вправду
изготовлена не в шестидесятые-семидесятые, а еще до Перл Харбора, то и
подавно. Тогда вообще еще ничего атомного не было даже в проекте.) Ну и
главное - Джон ведь в детстве сам несколько месяцев играл с этой штукой,
и ничего с ним не случилось. И сам он здоров, и ребенок у него родился
здоровым.
С ним не случилось, да. А вот с его родителями и домом...
Но не игрушка же устроила кризис 1974 года. Не игрушка заставила
его отца пить, и не игрушка подожгла дом. Это просто смешно. Есть
результаты расследования. Сомневаться можно лишь в том, бросил отец
Джона горящую сигарету по пьяни или специально. Но винить в этой
бытовой, в общем-то, трагедии гипотетическую военную машинку с атомным
двигателем, сбежавшую из секретной лаборатории - это чистейшая паранойя.
Такое даже ни один таблоид не напечатает.
Нет там, конечно, никакого плутония. А что есть? Черт его знает,
что есть, на то и существуют инженеры, окончившие колледж, а не кассирши
из Walmart'а, сбежавшие из дома в 17 лет и черпающие свое образование из
популярных журналов. И все же Эмма была бы счастлива избавиться от этой
хреновины раз и навсегда.
Но пусть сначала вернется Джон. Чтобы не было так, что "папа
подарил, а мама отняла". И кроме того.... нет, это, конечно, вздор, но
пусть он сначала вернется.
Эмма посмотрела на часы и отправилась укладывать Джимми спать. Ее
сын, желая, как видно, продемонстрировать послушание после утреннего
конфликта, уже сам забрался в кровать. Игрушка лежала в застегнутой
школьной сумке (Эмма проверила), и, как и велела Эмма, не рядом с
кроватью, а на противоположной стороне комнаты. Женщина поцеловала сына,
погасила свет и вышла.
Спала она плохо. Ей то и дело снилась игрушка, снова пробравшаяся в
ее спальню и уставившаяся на нее холодным и мертвым зеленым взглядом.
Эмма раз за разом просыпалась и убеждалась, что это всего лишь сон.
Дверь спальни оставалась закрытой. Никто не тревожил ее.
Следующий день показался Эмме одним из худших в ее жизни (в которой
вообще-то, особенно в ее юные годы, хватало малоприятных дней). И это
несмотря на то, что в этот день ничего не происходило. Вот именно -
ровным счетом ничего. Она сидела дома, как пришитая, не имея возможности
даже съездить в магазин (традиционный способ развеяться, даже не будь у
нее действительной необходимости восполнить резко оскудевшие кухонные
запасы). Приготовить что-нибудь особенное было не из чего, снова
устраивать большую уборку в вылизанных накануне комнатах глупо, чтение
не шло ей на ум, а по телевизору шли одни тупые дневные шоу,
перемежавшиеся одинаковыми пятиминутными рекламными паузами через каждые
четверть часа. Солнце, мутно светившее сквозь дымку, не радовало, на
улице было душно и пыльно. Да еще мухи. Три или четыре штуки,
периодически принимавшиеся гудеть, в какой бы из комнат она ни
находилась. На сей раз Эмма не позволила им совершить самоубийство в ее
чашке и охотилась за ними с полотенцем, пока не прибила всех. Ну, хоть
какое-то развлечение... Надо будет натянуть новую марлю на окнах. А
может, они попали в комнаты не с улицы, а с чердака, когда она лазила
туда еще вчера? Эмма вспомнила пол, весь усеянный мушиными крыльями, и
ее передернуло. Почему-то в воспоминании эта картина показалась еще
отвратительней, чем в реальности.
Джон не звонил, и Эмму это особенно злило. Очевидно, машина была
еще не готова, и он не считал нужным тратить свое драгоценное время (чем
он таким занимается в этой дыре в Небраске, интересно?) и не менее
драгоценные четвертаки на звонок из автомата. Ну конечно, раз новостей
нет, в этом же нет никакого практического смысла. А просто позвонить и
успокоить жену, которая сходит тут с ума от тоски и скуки, разумеется,
никак. В этом все мужчины...
Джимми, правда, старательно изображал пай-мальчика, отвечая на все
вопросы в стиле "да, мамочка". Кажется, никогда еще она не слышала это
"мамочка" столько раз за день. Конечно, Джим периодически называл ее и
мамочкой, и мамулечкой, особенно когда приходил поласкаться (когда он,
кстати, делал это в последний раз?) или с наивной детской хитростью
надеялся что-то выпросить. Но даже эта хитрость была по-своему
трогательной (и потому нередко достигала цели). Теперешнее же нарочитое
послушание, от которого за милю разило фальшью, раздражало Эмму куда
больше, чем вчерашняя грубость. Она знала, какими лицемерами могут быть
девятилетние дети - в конце концов, она еще не забыла (и вряд ли
когда-нибудь забудет) свое собственное детство. Но она полагала, что
такими их делают взрослые, заставляющие ребенка бояться их жестокости,
несправедливости и произвола. Она же всегда хотела быть своему сыну не
тираншей, как ее собственная мать, а другом...
Но сейчас, похоже, единственным другом, в котором нуждался Джимми,
была нелепая разноцветная хреновина, топочущая маленькими
ножками-присосками.
Когда начало темнеть, Эмма окончательно уверилась, что Джон сегодня
не позвонит и не приедет. Значит, завтра ее ждет еще один такой же
мерзкий день... Как минимум, полдня. Может быть, пикап починят утром, и
Джон будет дома еще до вечера. Может быть.
Уложив сына (и еле сдержавшись, чтобы не накричать на него в ответ
на очередное нестерпимо слащавое "спокойной ночи, мамочка"), Эмма
завалилась на кровать сама и вновь принялась бездумно щелкать пультом от
телевизора. Некоторое время пыталась смотреть комедию, но тупые шутки со
взрывами закадрового смеха только усиливали ее раздражение. В конце
концов она остановилась на какой-то мелодраме - старой, еще черно-белой.
У семейной пары, еще недавно вполне счастливой в браке, все как-то само
собой пошло наперекосяк, герои ссорились, жена подозревала мужа, муж
злился на жену. Эмма наблюдала за развитием конфликта с чувством,
похожим на злорадное удовлетворение.
- : я сыт по горло твоими придирками! За кого ты думала ты выходишь
замуж - за Иисуса-хренова-Христа? Вместо того, чтобы поддержать мужа в
трудную минуту...
- "В трудную минуту"?! Твоя трудная минута тянется уже чуть ли не
год! А поддерживать тебя надо только потому, что ты сам уже не стоишь на
ногах от своего бухла!
- Как будто все дело во мне! Сейчас у многих тяжелая полоса...
- Но не все из них вместо того, чтобы искать выход, каждый вечер
надираются в баре! Просаживая последние семейные деньги! Знаешь, мне уже
насрать, что там будет с твоим здоровьем и как быстро ты решил загнать
себя в могилу. Но ты залез в деньги, которые я откладывала для Джонни!
- Мы не можем сейчас позволить себе сбережения. Мы должны на что-то
жить, пока дела не поправятся. А парню всего девять лет. Не думай, что я
люблю его меньше твоего, но эти деньги ему еще долго не понадобятся. Я
просто взял у него взаймы, окей?
- Нет, не окей! Ни хрена не окей! Твои дела никогда не поправятся,
потому что ты - неудачник! Пьяное ничтожество, обманщик и вор!
- Заткнись, женщина! Ты пока еще в моем доме, и я никому не позволю
так со мной...
- А вот это, между прочим, поправимо! Я ухожу от тебя, Джереми!
Прямо сейчас! Забираю сына и ухожу!
- Ночью в такой ливень? Счастливой дороги! Спать будешь в луже?
- Спать буду в городе в мотеле. И знаешь, что я тебе скажу? Когда
ты протрезвеешь достаточно, чтобы добраться до своих заначек, ты найдешь
там ровно столько, чтобы хватило на бутылку дешевого виски. Одну. Это
все, чего ты еще заслуживаешь, - женщина решительным шагом направилась к
выходу из комнаты.
- Эй! - до мужчины, наконец, дошло, что она говорит всерьез. - А ну
стой! Ты не можешь так просто взять и уйти!
- И кто же меня остановит?
- Сама можешь катиться ко всем чертям, но я не позволю тебе забрать
Джонни!
- Он не позволит, вы поглядите на него! - она взялась за ручку
двери, не считая даже нужным обернуться в его сторону. - Ты даже задницу
себе подтереть не в состоянии. Счастливо оставаться, неудачник.
- Стой, я кому сказал! - взревел Джереми, вскакивая с продавленного
дивана. В три прыжка он преодолел разделявшее их расстояние. Женщина уже
открыла дверь и сделала шаг наружу, в неосвещенный коридор, но он
схватил ее сзади за волосы и резко дернул назад. Она вскрикнула.
- Отцепись от меня, ублюдок! - она попыталась вырваться, а затем
лягнула его каблуком туфли по голени. "Сука!" - рявкнул Джереми (должно
быть, это было больно) и со всей силы ударил ее голову о косяк
приоткрытой двери.
Раздался мерзкий хруст. И это хрустело не дерево - во всяком
случае, не только оно.
Тело женщины разом обмякло. Мужчина несколько секунд растерянно
удерживал его за волосы, потом поспешно уложил на пол, одновременно
оттаскивая вглубь комнаты.
Череп был разбит по всей высоте; глубокая вмятина, обозначавшая
трещину, вертикально пересекала лоб, глазницу, скулу и верхнюю челюсть.
Правый глаз выскочил из орбиты большой круглой мутно-кровавой каплей и
повис на щеке, удерживаемый канатиком нервов. Верхняя челюсть была
раздроблена, из-под быстро распухающей кровоточащей губы виднелись
осколки раскрошившихся зубов. Нижняя челюсть не была сломана (хотя тоже
лишилась пары зубов), но ударом ее выбило из суставов, и она криво
торчала налево придавая и без того изувеченному лицу особенно жуткий
вид.
И тем не менее - женщина была еще жива. Она тщетно пыталась что-то
сказать, очевидно, просила вызвать "скорую".
- Я сейчас, - пробормотал Джереми. - Я помогу...
Он быстро поднялся и вышел. Из раны на лбу, глазницы, ноздри и
разбитого рта женщины сочилась кровь, постепенно пропитывая ее светлые
волосы, разметавшиеся вокруг головы. Носки ее туфель подрагивали, ногти
на руках негромко царапали пол.
Вернулся Джереми, но в руках у него был вовсе не телефонный аппарат
и не аптечка первой помощи. В правой руке он держал тяжелый молоток, в
левой - черный пластиковый мешок для мусора. Мужчина присел рядом с
женой; теперь он выглядел уже не растерянным, а деловитым, как человек,
столкнувшийся с хорошо известной и вполне преодолимой проблемой.
Уцелевший глаз женщины расширился от ужаса, когда она поняла, что он
собирается делать.
Джереми натянул мешок ей на голову и затянул горловину вокруг шеи.
А затем принялся со всей силы лупить молотком по тому, что оказалось
внутри. Снаружи бушевала гроза, и ударов почти не было слышно за
раскатами грома. Когда содержимое мешка окончательно утратило всякое
сходство с головой, превратившись в нечто бесформенное, он еще раз
озабоченно проверил, хорошо ли затянута горловина - явно не желая, чтобы
из мешка что-либо вытекло - а затем снова поднялся и вышел. Возможно, на
сей раз он пошел за лопатой, за пилой или за мешком побольше, в который
можно упаковать все тело...
Эмма внезапно осознала, что картинка давно уже не черно-белая, и
вообще все это происходит вовсе не на экране телевизора. А в той самой
комнате, где находится она сама. Каким-то образом убийца до сих пор не
заметил ее - наверное, потому, что был слишком занят. Но теперь, если
она не успеет унести ноги до того, как он вернется...
Она попыталась вскочить с кровати, но тело не слушалось ее - словно
это она лежала мертвая с пластиковым мешком на голове. Внизу хлопнула
дверь - ну точно, Джереми возвращается, прихватив из сарая какой-нибудь
разделочный инструмент. В ужасе и отчаянии Эмма рванулась с новой силой,
и на сей раз ее хватило на то, чтобы скатиться с кровати. Ударившись об
пол, она вскочила в темноте - снаружи уже скрипели половицы под тяжелыми
шагами убийцы - и бросилась в дверь, навстречу этим страшным звукам,
надеясь, что успеет проскочить, ибо другого выхода из помещения все
равно не было.
Она не успела. Дверь распахнулась, и Эмма врезалась в заслонившую
проход мужскую фигуру.
Чтобы узнать, что было дальше, перечислите не менее $10.70 через кнопку ниже.
Текст будет выслан вам на е-мэйл. Вы можете заплатить сразу
за несколько произведений (из расчета $5 за текст повести или рассказа, $10 романа, плюс комиссия PayPal).
Пожалуйста, указывайте в комментарии, за какой текст(тексты) вы перечисляете деньги.
Постоянный адрес этой страницы: http://yun.complife.info/toy.htm
