Юрий Нестеренко
                        		

					     Тансылу Бекмухаметовой
					     Ольге Гайдаш
					     и всем, кто достоин

			     Крылья

     Меня   зовут   Эйольта   Лаарен-Штрайе.    Это    имя   похоже   на
аристократическое,  но я не дворянка.  Мой родной отец, Тнай Лаарен, был
третьим сыном  зажиточного крестьянина.  Крестьянская жизнь,  однако,  с
детства не казалась ему привлекательной, к тому же он знал, что его отец
не  пожелает  дробить  хозяйство,  и  доля,  выделенная  третьему  сыну,
окажется совсем крохотной.  Поэтому,  едва ему  исполнилось четырнадцать
лет,  он сбежал из дома.  Пару месяцев спустя он добрался до побережья и
нанялся юнгой на  купеческое судно,  уходившее в  северные моря.  Первый
рейс  был  удачен;  несмотря на  то,  что  команде  пришлось сражаться с
непогодой и  дикарями северных джунглей,  судно  возвратилось в  порт  с
грузом диковинных плодов кура и самородного серебра.  Конечно, обогатило
это купца,  а не матросов...  Купец тут же снарядил вторую экспедицию, и
ей  тоже поначалу сопутствовал успех,  но  на  обратном пути корабль был
взят  на  абордаж  илсудрумским капером.  После  жаркого боя  илсудрумцы
одержали победу. Отцу повезло; обычно илсудрумцы с пиратских и каперских
судов,  если  не  надеются получить выкуп,  попросту сажают  пленников в
шлюпки с  захваченного корабля и  бросают посреди океана -  однако в тот
раз  команда капера понесла серьезные потери и  нуждалась в  пополнении,
так  что побежденным было предложено присоединиться к  победителям.  Так
мой отец сделался юнгой на каперском судне "Черная жемчужина".  Три года
судьба хранила его в  штормах и  морских битвах;  он  сражался вместе со
всеми и  получал свою  долю  добычи.  Но  вот,  зайдя в  очередной порт,
капитан  "Жемчужины" узнал,  что  между  Илсудрумом и  Ранайей подписано
очередное -  кажется,  уже четырнадцатое -  соглашение о вечном мире, по
которому  обе  стороны  обязались отозвать патенты  у  своих  каперов  и
совместно бороться  против  морского разбоя.  Капитан  объявил  об  этом
команде  и  добавил,  что  не  намерен подчиняться приказу и  сейчас  же
выходит в море;  однако те из команды,  кому не хватает духу вести жизнь
вольного пирата,  могут забрать свою долю и сойти на берег.  Большинство
осталось на борту,  в  том числе и  отец;  в  самом деле,  жизнь пиратов
отличается от жизни каперов разве что формально. "Жемчужина" вновь взяла
курс на Северное полушарие и  еще несколько лет хозяйничала в  его диких
водах,  грабя и топя уже все суда без разбора - ранайские, илсудрумские,
гантруские и прочие,  не страшась нападать и на прибрежные поселения.  В
конце концов,  однако,  два военных фрегата илсудрумского императорского
флота  выследили и  настигли пиратов.  В  результате отчаянного сражения
"Жемчужина" была  охвачена пламенем и  пошла ко  дну;  уцелевших пиратов
выловили из воды и  в  кандалах привезли на остров Кнурро,  бывший в  те
годы   илсудрумской  колонией.   Будь  "Жемчужина"  ранайским  кораблем,
пленников  наверняка ждала  бы  петля;  но  к  соотечественникам -  хотя
таковыми были не все,  но победители не взяли на себя труд разбираться -
илсудрумцы отнеслись снисходительней и продали их в рабство на плантации
(в  метрополии рабство уже  двести  лет  как  отменено,  но  в  колониях
по-прежнему процветает).  Прошло  долгих  пять  лет,  прежде  чем  рабам
удалось  взбунтоваться,  перебить охрану  и  захватить стоявший в  порту
корабль;  надо ли  говорить,  что  мой отец вновь был среди бунтовщиков?
Снова он  плавал на пиратском судне,  повидав немало диковинных земель и
побывав во многих битвах;  снова,  по мере того,  как копились в  трюмах
сокровища, росла и его доля. Но судьба пирата переменчива; корабль попал
в  жестокий шторм  и  разбился о  скалы.  Лишь  моему отцу  и  двоим его
товарищам  удалось  выбраться  на  берег;  это  был  берег  необитаемого
острова,  где они прожили четыре года,  терпя крайнюю нужду,  ибо остров
был мал и бесплоден.  Один из пиратов там и умер. Но оставшимся двоим на
пятый год повезло -  мимо острова прошло судно, направлявшееся в Ранайу,
которое подобрало потерпевших крушение.
     Вот  так,  почти шестнадцать лет спустя,  отец вернулся на  родину;
вернулся без гроша в кармане,  хотя в лучшие дни своей пиратской карьеры
имел столько серебра,  что  мог  бы  запросто купить всю родную деревню.
Теперь,  однако,  он притащился в нее нищим - чтобы узнать, что отец его
при  смерти,  а  оба  брата  умерли  еще  раньше,  так  что  он  остался
единственным наследником.  Удивительное дело,  но  мирная сельская жизнь
оказалась   более    губительной,    чем    головокружительные   морские
приключения...  Впрочем,  после всех  боевых ран  и  лишений деревенский
покой уже не казался отцу столь несносным, как раньше. Унаследовав дом и
хозяйство,  он в первый же брачный сезон взял в жены Йанату - девушку из
той же  деревни,  мою будущую мать.  Однако ему не суждено было окончить
свои дни на твердой почве, под крышей родного дома. Хозяйство его, и без
того доставшееся ему не  в  лучшем виде после смерти старших братьев,  с
самого  начала  не  заладилось,  а  тут  еще  год  выдался  на  редкость
неурожайным; когда явились кредиторы и сборщики налогов, отец понял, что
дела плохи.  Ему  едва удалось расплатиться по  одним долгам и  добиться
отсрочки по  другим,  и  он решил вновь обратиться к  привычному способу
заработка и опять уйти в море.  Жена умоляла его не делать этого,  но он
говорил,  что это в  последний раз,  и  что теперь он не станет искушать
судьбу  и  ввязываться в  пиратские  авантюры,  а  сходит  в  достаточно
безопасный рейс. Его опыт позволял ему наняться уже не простым матросом,
а  боцманом или  даже  помощником капитана;  купцов  ведь  интересует не
знатность или офицерский диплом, а исключительно мореходное искусство. И
эта должность,  при удаче,  принесла бы  ему пусть и  не  богатство,  но
достаточную сумму денег,  чтобы поправить дела.  Он ушел в плавание,  не
зная,  что оставляет жену беременной,  и больше с тех пор никто не видел
ни его,  ни его корабля.  Таким образом,  я родилась,  должно быть,  уже
после его смерти, и все, что я знаю о нем, я знаю от матери.
     Может быть,  это и  к  лучшему,  что он  не  присутствовал при моем
рождении;  как знать,  чем бы это закончилось...  Хотя, может быть, он и
принял  бы   сторону  мамы,   помогая  ей  выстоять  против  насмешек  и
презрительных  взглядов.   Первое-то   время  односельчане  все   больше
шушукались,   опасаясь  задевать  маму  в   открытую,   ибо  успели  уже
познакомиться с необузданным нравом ее мужа-пирата; но когда все поняли,
что  он  не  вернется,  травля началась с  удвоенной силой;  они  словно
спешили вознаградить себя за недополученное прежде удовольствие... Может
быть,  мама и  уехала бы из родной деревни,  но ехать ей было некуда,  а
главное -  в любом другом месте ее ждало бы то же самое и даже еще хуже,
ведь  этим аньйо она  хотя бы  была не  совсем чужой.  Последние деньги,
оставленные  мужем,   таяли,   хозяйство,   требовавшее  твердой   руки,
продолжало разваливаться,  и маме пришлось все продать и переселиться со
мной в  жалкую хибару на окраине,  где она жила,  кормясь с собственного
огорода.  Лишь изредка ей удавалось заработать шитьем и плетением,  ибо,
хоть  она  и  достигла в  этом немалого умения,  жители деревни избегали
обращаться к ней с заказами.
     Так не могло продолжаться бесконечно;  беда должна была случиться -
и  случилась на  третий  год.  Тогда  в  деревню пришла Багровая Смерть.
Ученые аньйо говорят, что эту страшную болезнь разносят грызуны, которые
во множестве расплодились в  тот год;  но деревенские кумушки,  конечно,
судили иначе.  Они заявили,  что во всем виноваты Йаната и  ее проклятое
отродье.   И  вот  толпа,  вооружившись  косами  и  вилами,  повалила  к
маленькому домику у околицы...
     Ах да,  я  же забыла объяснить,  за что они меня так ненавидели.  Я
привыкла к тому,  что это сразу бросается в глаза,  но ведь вы не видите
меня,  а лишь читаете мой рассказ... Так вот, дело в том, что я родилась
крылатой.
     Такое  иногда случается среди  аньйо.  Очень  редко,  хотя  раньше,
говорят,  это  бывало чаще.  Но  если учесть,  сколько столетий крылатых
сжигали на кострах,  бывало, что и вместе с матерями, ибо считалось, что
крылатые родятся от  прелюбодеяния с  дьяволом...  Теперь,  по  счастью,
пришли иные,  просвещенные времена. Прошло уже больше ста лет с тех пор,
как  Путнуройский Собор признал крылатость обычным уродством,  таким же,
как горбатость или кривоногость,  никак не  связанным с  нечистой силой;
впоследствии один из  крылатых,  Нуйо из  Фаррла,  был  даже причислен к
святым третьего ранга и  считается с  тех  пор покровителем крылатых.  А
тридцать лет  назад  ранайский король  Аклойат III  Добрый даже  уравнял
крылатых в правах с обычными аньйо. Хотя многие - даже из числа тех, кто
сочувствует крылатым и  признает,  что  они  не  виноваты,  что родились
такими -  считают,  что в этом эдикте уже нет нужды. Ибо успехи медицины
сделали операцию по  ампутации крыльев почти безопасной -  от  заражения
крови умирает лишь один из десяти;  ампутация руки или ноги,  к  которым
порою приходится прибегать на войне, оставляет пациенту меньше шансов. И
действительно,   сейчас   большинство  крылатых   оперируют   прямо   во
младенчестве,  и ничто, кроме небольших, с годами практически исчезающих
шрамов на спине уже не напоминает о  том,  что некогда эти аньйо были не
такими,  как все.  Хотя, конечно, операция, особенно у хорошего хирурга,
стоит денег, и беднякам она не по карману.
     Но  маме,  несмотря  на  все  трудности с  хозяйством,  удалось  бы
наскрести денег на мою операцию. Те же соседи, что позже пришли с вилами
и  топорами к  нашему дому,  помогли бы из сочувствия к чужому горю.  Не
могу не признать, что солидарность сельской общины проявляется не только
в травле... Но мама - не захотела. И ее не могли переубедить ни уговоры,
ни насмешки.
     По правде говоря,  большинство тех, кто удаляет крылья своим детям,
поступает правильно.  Потому что  это  не  крылья,  это  одно название -
жалкие культяпки величиной где-то с ладонь, иногда чуть больше. Толку от
них  никакого,  одна  помеха.  Но  у  меня...  я  родилась с  настоящими
крыльями.  В  расправленном состоянии каждое из них в длину больше,  чем
мой рост. Это совсем не создает неудобств при ходьбе или сидении, потому
что они очень компактно складываются за спиной;  вот разве что лежать на
спине подолгу не  стоит -  крылья затекают,  ну так ведь можно лежать на
боку или  на  животе.  И  я  прекрасно понимаю,  почему маме стало жалко
резать такие замечательные крылья. Она рассудила, что в крайнем случае я
смогу сделать это и  сама,  когда вырасту.  И  я  благодарна ей  за  это
решение.  Хотя эти  крылья стали моим проклятьем,  я  бы,  наверное,  не
простила ей, поступи она по-другому.
     Да,  это замечательные крылья.  Ими можно обмахиваться в жару,  ими
можно прикрыться от дождя или солнца,  наконец, когда их расправишь, они
просто красивы,  что  бы  там ни  утверждали те,  кто считает крылатость
уродством. Но... самого главного они не могут. Они не могут поднять меня
в воздух.
     В  детстве я  верила,  что мне просто не  хватает тренировки.  Ведь
когда-то я болталась,  как сосиска, держась руками за крепкую ветку и не
в  силах  подтянуться -  а  потом  научилась подтягиваться по  много раз
подряд.  Вот, наверное, так же и с крыльями... Я размахивала ими часами,
до  полного изнеможения,  я  привязывала к  ним  тяжести...  Все тщетно.
Крылья поднимают ветер,  клубится пыль,  я  даже чувствую,  как при махе
вниз часть моего веса исчезает...  но только часть, и части этой слишком
далеко до целого.
     Когда мне было семь лет,  я спрыгнула с крыши дома - подо мной были
два высоких этажа и  чердак (впрочем,  о своем городском доме я расскажу
чуть позже).  Я решила тогда,  что не могу взлететь с земли,  потому что
моим крыльям не хватает маха; оказавшись же в воздухе, я смогу взмахнуть
ими на полную амплитуду (я, конечно, еще не знала тогда такого мудреного
слова, как "амплитуда"), не боясь зацепить землю. Кстати, это была очень
даже неглупая мысль. Менее умной была идея, что, раз уж существует такой
способ научиться плавать -  когда неумеющего просто сталкивают в воду, и
он  волей-неволей вынужден барахтаться,  чтобы не  утонуть -  то  так же
можно и  научиться летать.  По  правде говоря,  эту  идею  мне  подкинул
Ллуйор; не думаю, что он сделал это со зла - тогда мы действительно были
искренними друзьями,  и он жутко перепугался, когда я рухнула с крыши на
землю -  перепугался,  пожалуй, даже больше, чем я сама, чувствовавшая в
тот момент лишь злость и досаду,  которые заглушали даже боль.  (Ох, как
же трудно рассказывать о себе самой! Вместо того, чтобы выстроить все по
порядку, тянет говорить о многих вещах одновременно; вот и про Ллуйора я
опять забежала вперед.  Впрочем, о нем уже скоро; доскажу уж сначала про
тот свой полет.) По счастью,  мне хватило ума прыгать не на камни двора,
а в сад;  в итоге я подвернула ногу, ушибла в последнем отчаянном взмахе
оба  крыла,  поломала тнуаловые кусты  и  сама  исцарапалась о  колючки.
Доктор Ваайне сказал,  что я  легко отделалась;  и это в самом деле было
так. Ллуйор на моем месте, наверное, сломал бы обе ноги. Моим крыльям не
удалось поднять меня в  небо,  и  все же они затормозили падение.  И это
тогда  стало  для  меня  единственным утешением,  не  позволив  угаснуть
надежде...
     Да,  это  было  непросто -  хранить надежду все  эти  годы,  когда,
казалось,  весь мир объединился против меня.  Как я  ненавидела школьных
учителей,  когда они, строго и чуть ли не обвиняюще глядя в мою сторону,
цитировали  Святое  Троекнижие:  "Всяка  тварь  да  довольствуется долей
своей;  птицам дан простор небесный;  аньйо же не птица, летать не может
(подчеркивали они голосом, воззрившись на меня одну из всего класса), но
доступно ему вознесение духовное..." Ясное дело,  аньйо не птица! У птиц
перья.  А  у меня крылья кожистые,  как у вйофнов.  Вйофны даже и внешне
чем-то похожи на аньйо,  только гораздо мельче, сплошь покрыты шерстью и
вообще,  они всего-навсего зверьки.  Вйофны,  что водятся в наших краях,
совсем мелкие, длиною где-то в пол-локтя, да и ума у них не особо много,
хотя,  конечно,  побольше,  чем у  птиц.  Но  в  диких тропических лесах
Северного полушария обитают куда более крупные и смышленые вйофны; длина
их доходит почти до двух локтей.  Я  видела таких в  городском зверинце,
они сидели и  смотрели на  посетителей большими грустными глазами...  Но
они,  по крайней мере,  могли летать - хотя бы внутри клетки. Я смотрела
на них с  завистью -  не в  том,  конечно,  смысле,  что хотела бы стать
животным,  но ведь можно, к примеру, завидовать долголетию дерева, вовсе
не желая стать растением...  Почему,  ну почему они могут летать,  а я -
нет? Ведь мои крылья ничуть не хуже!
     Однако,  пора, наконец, рассказать, что случилось в тот день, когда
толпа селян ворвалась в  наш дом.  Они бы убили и  меня,  и маму,  но ей
удалось вырваться и  убежать,  держа меня на  руках.  Далеко бы  она все
равно не убежала;  почти трехлетний ребенок весит уже довольно много,  а
среди преследователей хватало здоровых сильных мужчин. Ее почти настигли
на  дороге,  идущей мимо деревни,  но  как  раз  в  это время по  дороге
проезжал всадник.  Эпидемия Багровой Смерти только начиналась,  и дороги
еще не были перекрыты.
     На  нем  был черный бархатный костюм с  алыми отворотами и  высокие
сапоги;  на левом боку висел меч (что выглядело несколько странно,  ведь
дворяне в  наше время почти сплошь перешли на  шпаги,  а  на  солдата он
никак не походил), а справа из-за пояса торчал длинноствольный пистолет,
которого мама в первый момент не заметила.  Она бросилась к этому аньйо,
ища у  него защиты,  хотя и  понимала,  что благородный господин вряд ли
захочет вмешиваться в крестьянские дрязги.
     Однако он не обманул ее ожиданий.
     -Стойте! - властно скомандовал он, и толпа остановилась, хотя он не
касался оружия. -Что вам надо от этой женщины?
     -Господин,  она и  ее дьявольское отродье навели Багровую Смерть на
селение!
     -Она  больна?  -  он  всматривался в  мамины  черты,  ища  признаки
болезни,  но  после доставшихся ей  побоев и  быстрого бега  трудно было
сказать что-то определенное.
     -Здоровехонька, господин! А у нас уже трое умерли!
     -Ну так и оставьте ее в покое! А дьявольским отродьем вы, очевидно,
именуете этого беспомощного ребенка? Нечего сказать, достойный противник
для целой толпы здоровых олухов!
     -Да вы посмотрите, господин! Разве вы не видите?
     Он  склонился в  седле,  протягивая руки,  и  жест  его  был  столь
властным  и  решительным,   что  мама  послушно  отдала  меня  ему.  Это
единственный эпизод того дня,  который я  помню сама,  а не знаю со слов
матери - надо мной склонилось лицо чужого мужчины. Никогда прежде никто,
кроме  мамы,  не  рассматривал  меня  так  близко.  В  первый  момент  я
испугалась,  но  тут  он  принялся осторожно ощупывать мои крылья,  и  я
засмеялась - мне стало щекотно.
     -Удивительно,  -  пробормотал он.  -Такие большие...  Значит, из-за
этого они и хотят тебя убить? - обратился он к маме.
     -Да, господин.
     Он  задумался  на  какой-то  момент.   Толпа  истолковала  это  как
нерешительность и подалась вперед.  Но он вытащил из-за пояса пистолет и
наставил его на селян.  Хотя в пистолете,  разумеется,  была только одна
пуля - если он вообще был заряжен - это подействовало. Недовольно ворча,
наши преследователи попятились.
     -У тебя есть муж или другие дети? - продолжал распрашивать он.
     -Нет,  господин. Мой муж погиб в море, и Эйольта - наш единственный
ребенок.
     -Хорошо.  Моя жена умерла, и мне нужна женщина, которая смотрела бы
за домом и вела хозяйство. Если ты согласна, я увезу тебя в город.
     Окруженная  с  трех  сторон  толпой  погромщиков,   могла  ли  мама
раздумывать?  Она  лишь робко кивнула,  опасаясь,  что  это  предложение
окажется жестокой шуткой.  Но  всадник молча  помог ей  вскарабкаться на
круп своего тйорла,  передал ей  меня и  вновь взялся за рога животного.
Никто из селян не осмелился встать на пути скакуна; лишь какой-то парень
похрабрее в бешенстве прокричал "Багровая Смерть придет за тобой!" и тут
же поспешил спрятаться за спинами соседей.
     -У меня со смертью свои отношения, - усмехнулся всадник и дал шпоры
тйорлу.
     Романтики,  вероятно,  решили бы,  что  он  спас мою  мать,  будучи
очарован ее красотой; но, хотя она действительно красивая - даже сейчас,
а  в те годы и подавно -  вряд ли в такой версии есть хоть капля правды.
Избитая,  в  разодранном платье,  в  тот  миг  она  никак  не  выглядела
очаровательной, да и до брачного сезона было еще далеко. Думаю, при всей
внешней сумасбродности такого поступка,  за  ним  скрывался практический
расчет -  этот  аньйо рассудил,  что  лучше всего взять в  дом  женщину,
обязанную ему  жизнью;  рассуждение тем  более резонное,  что  далеко не
всякая женщина согласилась бы переступить порог этого дома, а переступив
- не  демонстрировать при  каждом удобном случае,  что пошла на  великую
жертву.
     По пути они ни о  чем не разговаривали;  он даже не спросил у мамы,
как  ее  зовут.  Часа через два они въехали в  ворота Йартнара,  столицы
одной  из  одиннадцати  ранайских  провинций.  Был  уже  поздний  вечер;
прощальные лучи  солнца  пробивались между  зубцами  городской стены,  а
голубой серпик Лийи,  напротив,  сиял высоко над северным горизонтом. Но
Лийа  в  этой  фазе  давала слишком мало света,  а  фонари даже в  таком
крупном городе,  как Йартнар,  есть только на центральной улице, поэтому
жители в  большинстве своем спешили по  домам,  оставляя улицы их ночным
хозяевам -  ворам и  грабителям.  Лишь  возле открытых всю  ночь кабаков
призывно горели чадящие факелы, и поминутно хлопавшие двери впускали все
новых и новых гуляк.  Мама, после всех потрясений, выпавших на ее долю в
этот день,  не слишком присматривалась к тому, что делалось на улицах, и
потому не обратила внимание на тех горожан,  что в  испуге шарахались от
их тйорла,  узнав всадника; а если бы и обратила, то скорее приписала бы
эту реакцию своему растрепанному виду... или моим крыльям.
     Они вскоре съехали с  центральной улицы и долго петляли по каким-то
узким закоулкам,  стремительно погружавшимся во мрак, пока наконец тйорл
не  остановился  у   ограды  небольшого  двухэтажного  дома  под  крутой
двускатной крышей,  стоявшего отдельно от других в конце переулка.  Ни в
одном окне не было света.
     -Я буду платить тебе двадцать йонков в месяц, - сказал всадник; это
были  его  первые слова за  два  с  лишним часа.  Сумма была не  слишком
щедрой,  хотя и не особенно скупой; но, в любом случае, маме выбирать не
приходилось.  Она бежала из родной деревни без гроша,  и  даже платье ее
теперь годилось только на помойку.
     -Как будет угодно благородному господину, - ответила она.
     -Я не дворянин,  - усмехнулся он. - Мое имя Кйотн Штрайе. Ты можешь
называть меня "мастер Штрайе".
     В  первое время  на  основании этого титула она  считала его чем-то
вроде цехового старшины или главы торговой палаты; впрочем, его уклад не
походил на  образ  жизни вечно занятого ремесленника или  купца.  Мастер
Штрайе далеко не  каждый день выходил из  дома,  да и  у  себя никого не
принимал, за исключением своего друга доктора Ваайне. (Доктор проявил ко
мне  живейший интерес и  попросил у  мамы позволения тщательно осмотреть
меня;  закончив осмотр,  он громогласно объявил,  что я  -  замечательно
здоровый ребенок.  Мама расплакалась,  услышав эти слова; он был первым,
кто  не  называл  меня  уродом  -  без  разницы,  с  отвращением  или  с
сочувствием.  Мастер Штрайе,  впрочем,  тоже проявлял ко  мне сдержанную
симпатию, но она походила скорее на интерес к диковинной зверушке - так,
по  крайней мере,  казалось маме тогда.)  По  своему образу жизни Штрайе
напоминал аньйо свободной профессии,  художника или  музыканта,  которые
тоже  любят  обращение "мастер";  однако в  доме  не  было  ничего,  что
указывало  бы  на  подобные  занятия.  Была  там,  правда,  превосходная
библиотека (ее  качество мама,  не  будучи тогда  грамотной,  оценить не
могла,  но  впечатляло уже  количество заставленных книгами  шкафов),  и
хозяин дома  часто  просиживал целые  дни  за  чтением;  однако сам  он,
похоже,  ничего не писал. Мама терялась в догадках относительно рода его
занятий,  но  спросить боялась,  полагая,  что  если  бы  он  хотел,  то
рассказал бы сам.  По некоторым обмолвкам она,  впрочем,  поняла, что он
состоит на государственной службе;  служба эта, как видно, была не очень
обременительна,  ибо он  ходил на нее нечасто и,  как правило,  довольно
скоро возвращался домой.
     Ситуацию могла бы прояснить приходящая служанка,  нанятая в  помощь
маме  (ибо  одной  ей  было  бы  слишком  трудно  управляться с  уборкой
двухэтажного дома),  но  старуха оказалась на  редкость неразговорчивой.
Распрашивать мальчишку-посыльного из лавки,  приносившего продукты, маме
показалось и  вовсе неудобным,  тем  более что и  тот не  расположен был
поболтать,  а норовил,  получив деньги, тут же исчезнуть; обычно он даже
не  заходил в  дом,  рассчитываясь на пороге.  Конечно,  такое поведение
могло бы насторожить маму,  но она никогда прежде не жила в  городе и не
знала  местных обычаев,  а  потому  думала,  что  у  городских просто не
принято болтать с  соседями. Волей-неволей она вела столь же  уединенный
образ жизни, что и ее хозяин - и даже более, чем он: ведь к нему хотя бы
приходил доктор Ваайне.  Впрочем,  у мамы была я -  и,  наверное, именно
это,  а  не  робость  перед  незнакомой городской жизнью,  было  главной
причиной,  по  которой  она  не  пыталась нарушить свое  затворничество.
Заведи она  знакомство с  соседками -  и  рано или  поздно те  узнали бы
правду о ее ребенке,  а у мамы уже был горький опыт отношений с прежними
своими деревенскими подругами.  Впрочем,  со  времени моего рождения она
успела уже привыкнуть обходиться без общества других, и после почти трех
лет  травли  нынешняя  спокойная жизнь,  отделенная высоким  забором  от
недружелюбного окружающего мира, вполне ее устраивала.
     Ее отношения с  мастером Штрайе были поначалу сугубо деловыми.  Он,
правда,  пару раз распрашивал ее обо мне,  но в остальном их разговоры -
если  это  слово тут  вообще уместно -  касались лишь  того,  что  нужно
сделать по дому.  Но как-то раз мама зашла протереть пыль в  библиотеку;
Штрайе был там,  он сидел у  окна и читал.  Она не сразу заметила его за
книжными шкафами, а заметив - извинилась и хотела уйти, чтобы прибраться
позже, но он остановил ее: "Нет, Йаната, ты мне не мешаешь. Напротив, ты
очень кстати.  Подай-ка мне, пожалуйста, второй том Йирклойа. Он стоит в
том  углу  на  третьей полке."  Мама взглянула в  указанном направлении,
понадеявшись,  что нужная книга выделяется цветом,  но  увы -  почти все
корешки на  полке  были  сходных серо-коричневых оттенков.  Ей  пришлось
смущенно сознаться,  что она не умеет читать. "Действительно, я мог бы и
сам об этом догадаться, - проворчал Штрайе. -Но это никак не годится для
аньйо,  ведущей мое хозяйство,  -  и прежде, чем мама успела обмереть от
страха,  что ей сейчас откажут от места,  добавил:  -  Хочешь,  я  научу
тебя?"
     Разумеется,  мама согласилась.  Так начались их  уроки;  Штрайе был
приятно  удивлен маминой сметливостью и  полушутя,  полусерьезно говорил
"такими   темпами   мы   скоро   перейдем  и   к   иностранным  языкам!"
Действительно,  со временем мама освоила и илсудрумский, тем более что у
нее имелся кое-какой задел -  она нахваталась слов от  отца за  время их
недолгого брака -  но  чтение на этом языке давалось ей тяжело,  и  она,
насколько  я   помню,   никогда  не  читала  по-илсудрумски  для  своего
удовольствия.
     Но  до  илсудрумского очередь дошла позже;  в  тот год ей было чему
поучиться и по-ранайски.  Естественно, никаких букварей в доме Штрайе не
было,  и маме (как впоследствии и мне) волей-неволей приходилось учиться
читать по серьезным книгам,  которые хозяин не без умысла ей подсовывал;
сперва это  были  исторические труды,  а  потом,  когда она  уже  вполне
освоилась с  чтением  и  вошла  во  вкус,  в  ход  пошли  и  философские
сочинения.  Штрайе  обсуждал  с  ней  прочитанное,  разъяснял непонятные
места, иногда откровенно забавляясь ее наивностью, а иногда, напротив, с
большим интересом и  даже удивлением выслушивая ее свежие и оригинальные
суждения.  Возможно,  поначалу эти занятия и  были для него чем-то вроде
каприза  и  развлечения,  но  со  временем он  стал  замечать,  что  ему
действительно интересно  беседовать со  своей  служанкой (что,  конечно,
было немыслимым еще полгода назад, когда она была всего лишь неграмотной
деревенской простушкой);  порой  такие  беседы затягивались до  глубокой
ночи, до часа, когда багровая Лла льет свой зловещий свет на притихшую в
страхе землю, и даже королевские стражи не выходят на улицу без амулета,
отгоняющего нечистую  силу;  когда  с  болот  доносится  замогильный вой
твурков,  и тйорлы,  слыша его сквозь сон, испуганно вздрагивают ушами и
переступают  копытами  в  своих  стойлах.   Но  мама  даже  не  замечала
наступления  этой  поры,   когда,   по  деревенским  поверьям,   всякому
добропорядочному аньйо следует спать,  дабы рыщущие в  ночи духи тьмы не
приметили его  душу.  Она уже не  чувствовала себя скованной в  обществе
Штрайе,  хотя по-прежнему уходила к  себе,  когда к тому приходил доктор
Ваайне -  коего она все еще стеснялась,  несмотря на  его жизнерадостный
нрав.
     Однако эти интеллектуальные посиделки не  отменяли ее обязанностей.
Однажды  она  стирала  сорочку  хозяина  (обычно этим  занималась вторая
служанка,  но в  тот день старуха была больна),  и  ей бросилось в глаза
большое темно-красное пятно на  манжете.  И  хотя она попыталась убедить
себя,  что  это красные чернила или,  может быть,  вино,  но  ее  тонкое
обоняние  неумолимо  подтверждало,  что  это  кровь,  и  притом  свежая.
Некоторое время мама стояла,  глядя на манжету и проводя по ней пальцем;
затем решилась,  опустила рубашку в  таз,  вытерла руки и отправилась на
поиски хозяина.
     Штрайе  отдыхал в  гостиной;  он  сидел  в  своем  любимом глубоком
кресле, вытянув ноги, скрестив руки на груди и полуприкрыв глаза.
     -Простите, мастер, - обратилась к нему мама, - вы поранились? Может
быть, надо сходить за доктором, или я сама могу сделать вам перевязку?
     -Поранился? - он удивленно открыл правый глаз. - С чего ты взяла?
     -У вас кровь на рубашке, в которой вы вернулись со службы.
     -А, это... Это не моя кровь. Это профессиональное.
     -Профессиональное?    -   маме   очень   не   хотелось   верить   в
напрашивающееся объяснение.
     -Ты разве до сих пор не знаешь?  - он открыл второй глаз и повернул
к ней голову.  - Ну что ж, тогда пора тебе узнать. Я - королевский палач
Йартнара.
     Мама только тихо охнула и  осталась стоять,  глядя на него;  она не
знала,  что сказать. Не то чтобы это стало для нее полной неожиданностью
- она давно подозревала неладное, но прежде гнала от себя эти мысли...
     -Да,  и вот еще что,  - добавил он, как ни в чем не бывало. -Раз уж
между  нами  не  осталось  секретов...  Положение служанки  недостаточно
прочное,  а тебе и девочке нужна опора.  В свою очередь, я тоже не хотел
бы однажды услышать,  что ты нашла себе другое место.  Так что, полагаю,
будет лучше для нас обоих, если я возьму тебя в жены.
     Брачный сезон давно миновал, так что это предложение никак не могло
быть продиктовано вспышкой страсти. Но мама все равно смотрела на него в
полной растерянности.
     -Вы... шутите, мастер? - сказала она наконец.
     -Нисколько, - ответил он. -Кстати, можешь называть меня Кйотн. Если
ты, конечно, согласна.
     -Да... Кйотн, - произнесла она, сама удивляясь тому, что говорит.
     Впоследствии мама так и  не  могла объяснить мне,  почему она тогда
согласилась -  ведь  буквально за  несколько секунд до  того  этот аньйо
вызывал у нее ужас, затмивший даже воспоминания об их долгих беседах над
книгами.  Может  быть,  она  была  просто слишком ошеломлена этими двумя
откровениями,  последовавшими одно за  другим...  Скорее,  впрочем,  тут
иное. Она не говорила этого прямо, но я догадываюсь... Тот ужас, который
она почувствовала,  узнав о профессии Штрайе,  не был страхом перед ним;
скорее это был страх за него.  Она почувствовала острую жалость к аньйо,
вынужденному  заниматься  столь  чудовищным,   по   ее  мнению,   делом,
обреченному на вечное отвращение окружающих...
     Вообще  нет  ничего глупее,  чем  эти  предрассудки по  отношению к
палачам,  делающим полезную и  необходимую работу.  Особенно в обществе,
где так почитаются солдаты! Ведь солдат убивает законопослушных граждан,
пусть  и  чужеземцев -  причем нередко его  собственной стране от  этого
больше вреда,  чем пользы;  палач же  очищает общество от  преступников,
совершая  безусловное  благо  -  и  общество  платит  ему  самой  черной
неблагодарностью!   И   добро  бы   это  относилось  лишь  к   темным  и
невежественным аньйо -  так  ведь нет,  образованные и  благородные чаще
всего   рассуждают  ничуть   не   умнее!   Редким  исключением  оказался
единственный друг моего отчима,  доктор Ваайне.  Когда я,  уже много лет
спустя,  спросила его об этом, он с усмешкой ответил, что они с мастером
Штрайе -  фактически коллеги.  "Только я  лечу отдельных аньйо,  а  он -
общество в  целом,  -  пояснил доктор.  -Но  обоим нам приходится,  ради
исцеления,   применять  огонь  и  железо,   причинять  боль  и  отсекать
неизлечимые члены...  Кроме того,  в профессии каждого из нас мастерство
достигается познанием  устройства и  свойств  тела  аньйо."  Собственно,
последнее обстоятельство и  стало  поводом для  их  знакомства -  доктор
покупал у палача тела казненных для анатомических исследований;  об этом
я  узнала еще позже,  а  затем,  в  тайне от  мамы,  и  сама напросилась
присутствовать при таком исследовании - и могу с гордостью заметить, что
выдержала это зрелище с  честью,  а под конец даже немного ассистировала
доктору.
     Конечно, я не хочу сказать, будто всякий ранайский палач имеет дома
превосходную  библиотеку,   читает  философские  труды   и   говорит  на
нескольких языках. Большинство палачей, особенно в провинциальной глуши,
обычно и  впрямь не  слишком отличаются от  того образа грубого мужлана,
который приписывает им  молва.  Но  ведь и  с  солдатами та же история -
рядовой  пехотинец и  даже  командир какого-нибудь  заштатного гарнизона
обычно не  отличается образованием и  манерами,  в  отличие от блестящих
офицеров гвардии.  Столичные королевские палачи -  даже если речь лишь о
столицах провинций -  это  своего  рода  гвардия  палаческой гильдии;  в
отличие  от  палачей  муниципальных,  они  состоят не  в  штате  местной
полиции,   а   в  штате  Королевской  Тайной  Канцелярии  и  подчиняются
непосредственно  Канцлеру-Хранителю.   Естественно,  место  королевского
палача не достается кому попало -  им может стать лишь настоящий мастер,
готовившийся к  этой должности с  детства.  В обязанности каждого такого
мастера входит подготовка преемника; и хотя формально должность палача в
Ранайе не является наследственной (в отличие,  например,  от Илсудрума),
но,  как правило,  в  ученики берут кого-нибудь из родственников.  Так в
нашем доме появился Ллуйор (вот наконец я добралась и до него!)
     Он  приходился отчиму кем-то  вроде троюродного племянника.  Обычно
мастер берет  ученика не  раньше,  чем  тот  достигнет двенадцатилетнего
возраста, но Ллуйор рано остался сиротой, и никто из более близкой родни
не  захотел вешать на  себя  обузу,  так  что,  если бы  Кйотн Штрайе не
согласился взять его к себе, ребенка просто вышвырнули бы на улицу. Надо
ли говорить, что все они, как и положено добропорядочным аньйо, искренне
презирали своего родича-палача и  избегали встречаться с ним без крайней
необходимости?
     Итак,  Ллуйор стал жить у нас,  когда ему шел всего девятый год,  а
мне -  седьмой.  Он был старше на два года,  и он был мальчишкой, но я к
тому времени уже умела читать,  знала всех ранайских королей,  начиная с
Кайллана Завоевателя,  и вообще чувствовала себя в доме хозяйкой. Нельзя
сказать,  чтобы отчим меня баловал - это было вообще не в его характере;
теперь я понимаю,  что он был добр ко мне и,  наверное, даже любил меня,
но  внешне  это  скрывалось  за  его  всегдашней спокойной  холодностью,
которая,  возможно, была все же не лучшим способом обращения с ребенком.
Он  ни  разу не  ударил меня,  даже не  повысил голоса -  но,  когда мне
доводилось  провиниться,  он  пригвождал  меня  к  месту  таким  ледяным
взглядом,  что,  право же, я предпочла бы получить оплеуху, зато потом -
прощение и ласку. Но ласки не было; за все время, наверное, он лишь пару
раз погладил меня по голове;  обычно же, когда он бывал мной доволен, то
говорил лишь что-нибудь вроде "хорошо,  ты делаешь успехи".  Может быть,
поэтому я  никогда не считала его родным отцом -  хотя скорее в  глубине
моего сознания просто сохранились какие-то  воспоминания о  самых первых
годах жизни,  когда никакого "отца" еще не  было или когда мама называла
его "мастер Штрайе". Ведь сравнивать-то мне было не с кем. До десяти лет
я прожила полной затворницей,  общаясь лишь с матерью, отчимом, время от
времени - с доктором Ваайне и, в последние годы, с Ллуйором.
     Впрочем,  я от этого не страдала. Мне не разрешалось мешать отчиму,
когда он  читает или отдыхает,  но  в  остальном дом и  сад были в  моем
полном распоряжении.  Включая,  разумеется,  и библиотеку;  когда я была
слишком маленькой,  то просто не доставала до полок и не могла натворить
бед,  а к тому времени, как подросла, мне уже внушили должное почтение к
книгам. И все же в том возрасте книги еще не могли увлечь меня надолго -
однако у  меня хватало других развлечений.  Уже сам дом,  с его высокими
стрельчатыми окнами,  широкой  каменной лестницей,  старинной громоздкой
мебелью  (монументальные ножки  столов  возвышались  подобно  колоннам),
тяжелыми портьерами, за которыми было так удобно прятаться, потемневшими
от  времени картинами на  стенах  и  башнеобразными напольными часами  в
гостиной казался мне огромным рыцарским замком. А еще в доме был чердак,
в  чьем  пыльном  сумрачном  чреве  на  протяжении  нескольких поколений
скапливался всевозможный хлам;  для  меня это  был неисчерпаемый кладезь
сокровищ.  Запах затхлости и  нагретого солнцем дерева казался мне самым
романтическим на свете.  Я просиживала там часами,  вытаскивая то старый
плащ с  завалявшейся в кармане монетой времен Паарна II,  то потрепанный
кожаный доспех с  бронзовыми бляшками,  то  истертый гобелен со  сценами
охоты  на  твурков  (от  него  поднималось особенно много  пыли,  и  мне
нравилось смотреть,  как  пылинки,  сверкая,  клубятся  в  луче  солнца,
падающем через  небольшое полукруглое окно),  то  какую-нибудь  домашнюю
утварь,  а  то и вовсе предметы,  назначение которых мне было неизвестно
(как я потом узнала,  среди них были и отслужившие свое небольшие орудия
пыток). Когда мне надоедало копаться во всех этих вещах, я усаживалась в
массивное кресло без  ножек  или  на  окованный железом сундук и  просто
фантазировала; в своих мечтах я становилась то королевой в тронном зале,
то  предводительницей пиратов  в  заваленной трофеями капитанской каюте.
Может быть,  для роли грозной повелительницы мне и  недоставало реальных
подданных,  но я с успехом заменяла их воображаемыми. Нередко я ложилась
на живот возле самого окна,  утыкаясь носом в пыльное стекло; я смотрела
вниз на землю и взмахивала крыльями, и мне казалось, что я лечу...
     Другим замечательным местом был сад.  Кто-то из прежних палачей - а
дом не принадлежал семье Штрайе, он был собственностью Тайной Канцелярии
и переходил от одного королевского палача к другому - так вот, кто-то из
предшественников отчима был  страстным садоводом и  проводил чуть ли  не
все свободное время,  подравнивая клумбы,  собирая вредителей и  фигурно
подстригая кусты  и  деревья;  однако отчим был  совершенно равнодушен к
этому занятию и  позволил саду прийти в  запустение.  Надо ли  говорить,
каким подарком это стало для меня!  Плитки аллеи,  сквозь трещины и щели
которых буйно пробивалась трава,  были для меня дорогой к заколдованному
замку;  в  джунглях буйно разросшихся кустов прятались свирепые северные
дикари,  а  деревья,  на  которые я  взбиралась,  становились то мачтами
адмиральского корабля, то сторожевыми башнями колониального форта...
     В общем,  мне никогда не было скучно наедине с собой.  И,  пожалуй,
первой моей  реакцией на  весть  о  скором прибытии Ллуйора было  что-то
вроде укола ревности: как это, делить все мои богатства с кем-то еще? Но
затем  мысль о  возможности заполучить товарища по  играм наполнила меня
радостным возбуждением, и я уже не могла дождаться, когда отчим привезет
его.
     И вот он стоял на пороге -  бледный худенький мальчик в унылой,  не
раз штопаной одежде,  с серой котомкой на плече.  Его покойные родители,
хотя и  принадлежали не  к  трущобной голытьбе,  а  к  вполне почтенному
ремесленному сословию,  никогда не жили в достатке, а с тех пор, как его
отцу-сапожнику проломили голову в пьяной драке,  дела и вовсе пошли хуже
некуда.  Мать Ллуйора вскоре слегла и  больше уже  не  встала;  после ее
смерти мальчику остались одни  долги.  Вы,  может  быть,  ждете от  меня
рассказа,  что  отчим помогал своим дальним родственникам в  это тяжелое
время -  но  это не  так.  Он ими вовсе не интересовался.  О  незавидной
участи Ллуйора он  узнал  лишь  тогда,  когда  к  нему  обратилась тетка
мальчика, исчерпавшая все другие способы пристроить сироту, не обременяя
при этом себя.
     Ллуйор, разумеется, был заблаговременно строго предупрежден отчимом
насчет моей крылатости -  но ему было не до дразнилок. Во-первых, он еще
не отошел после смерти родителей, а во-вторых, зная, что отдан в ученики
к палачу, считал свое будущее ужасным и беспросветным. (Я, кстати, тогда
еще не знала, в чем состоит профессия отчима.) Мать перед смертью строго
заповедовала сыну помнить о  достоинстве его сословия и не смешиваться с
голытьбой и  попрошайками,  но Ллуйор потом признался мне,  что поначалу
всерьез обдумывал идею сбежать и  сделаться лучше нищим побирушкой,  чем
палачом.  Он сказал, что отказался от этой идеи из-за меня... но, думаю,
на самом деле, попав к нам в дом, он просто рассудил, что сбежать всегда
успеет,  а пока грех не попользоваться сытой и комфортной жизнью,  какой
он не знал с рождения.
     Итак,  несмотря  на  превосходство в  возрасте  и  принадлежность к
"сильному полу" (дурацкое выражение, которое, однако, долго казалось мне
естественным),  он был полностью деморализован.  (А это мудреное слово -
"деморализован" - я тогда уже знала! Вычитала из исторических хроник. "К
четвертому часу баталии противник был полностью деморализован.") Поэтому
Ллуйор  практически  без  сопротивления согласился  с  моим  лидерством.
Думаю, мои крылья тоже сыграли тут свою роль. Когда я увидела его, то на
радостях взмахнула ими  -  у  меня  еще  долго сохранялась эта  дурацкая
привычка,  прежде чем я  научилась себя контролировать -  и он вытаращил
глаза.  Но не от гнева и не от страха,  а -  от восторга. Я-то, впрочем,
находила это вполне естественным.  Я всегда считала, что тем, у кого нет
крыльев,  их сильно не хватает, и что они нам просто завидуют. Во всяком
случае,  я  не видела другого объяснения для их злобы.  О  злобе мне уже
было  известно -  воспоминания о  дне  бегства  из  деревни  практически
стерлись,  но мама в осторожных выражениях кое-что рассказала мне, когда
объясняла,  почему мне нельзя выходить за ворота.  Тем не менее,  знание
это оставалось абстрактным - я и в мыслях не допускала, что Ллуйор может
испытывать ко мне какую-то неприязнь из-за крыльев.
     Короче говоря,  мы  подружились.  Вы  можете сказать,  что это было
предопределено -  дружба двух отверженных,  крылатой и будущего палача -
но не забывайте, мы были маленькими и не задумывались над столь мрачными
вещами.  Нам просто нравилось играть вместе. Королева наконец заполучила
себе подданного,  а пиратская атаманша -  боцмана.  Хотя, разумеется, не
всегда в наших играх мы выступали на одной стороне; нередко я в качестве
кровожадного северного дикаря набрасывалась на него из кустов,  или он в
роли вражеского генерала атаковал мои позиции. Бывало, впрочем, что игра
заканчивалась моим сердитым замечанием,  что  "генералы так  не  воюют",
после  чего  следовала лекция с  изложением основ  стратегии и  тактики,
почерпнутых мной из исторической литературы -  изложением,  естественно,
очень  наивным и  часто  совершенно ошибочным,  но  он  слушал,  забывая
закрыть рот.  Проверить он все равно не мог, поскольку в свои восемь лет
все еще не умел ни читать, ни писать.
     Вскоре,  однако,  я  убедилась,  что  мой  авторитет  для  него  не
безграничен.  Летом я всегда ходила босиком;  не потому, разумеется, что
королевский палач Йартнара экономил на обувке для дочери,  а  просто мне
так нравилось.  Поскольку со двора я никогда не выходила, родители (буду
называть их  так,  хоть Штрайе мне и  не родной) не имели ничего против.
Ллуйор появился в  нашем доме весной и  не  знал об  этой моей привычке.
Солнце с  каждым днем пригревало все сильней,  и  я с нетерпением ждала,
когда можно будет сбросить надоевшие за зиму башмаки.  И  вот,  когда я,
наконец,  впервые в том году пробежалась, смеясь от удовольствия, босыми
ногами по  нагревшимся с  утра  плиткам аллеи  и  лихо  вскарабкалась на
дерево,  где уже ждал меня Ллуйор -  я  вдруг заметила,  что мой генерал
смотрит на меня совсем не так,  как полагается смотреть на королеву. Тут
уже мне пришлось выслушать лекцию о том,  что босиком ходят только нищие
голодранцы и неотесанная деревенщина.  Очевидно, его устами в тот момент
говорили  его  отец-сапожник,  взиравший  на  мир  через  призму  своего
ремесла, и мать, которая, умирая в полной нищете, наказывала сыну во что
бы то ни стало "сохранять достоинство сословия". Тогда, впрочем, я этого
не понимала. В первую минуту я сочла, что он городит совершенную чепуху,
о чем ему немедля и сообщила;  однако,  вопреки обыкновению, он вовсе не
признал  свое  поражение.  С  растущим  удивлением  я  поняла,  что  мой
авторитет стремительно тает в  его глазах;  я  снова посмотрела на  свои
свесившиеся с ветки ноги,  и мне вдруг показалось,  что в этом зрелище и
впрямь есть что-то унизительное и  неприличное.  Я  неуклюже спрыгнула с
ветки,  ушибив при  этом  пятку,  и,  прихрамывая,  поспешила в  дом  за
башмаками, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
     Так выяснилось,  что не только я  имею влияние на него,  но и он на
меня.  И,  пожалуй,  ни  тогда,  ни  потом в  его влиянии не было ничего
полезного.  Лишь  позже  я  осознала простую  истину  -  чем  меньше  вы
симпатизируете  другим,   тем   меньше  у   вас   шансов  заразиться  их
предрассудками.
     В том году было уже поздно отдавать Ллуйора в школу -  ведь учебный
год  начинается зимой -  но  отчима,  разумеется,  не  устраивала полная
неграмотность будущего ученика, и он попытался заниматься с ним сам, как
когда-то с  моей матерью,  а  потом со мной.  Но Ллуйора не интересовали
премудрости чтения и  счета;  он  кое-как исполнял урок из  страха перед
своим строгим наставником (королевский палач все еще внушал ему трепет),
но думал лишь о  том,  как бы побыстрее улизнуть играть во двор.  Я  же,
напротив, со временем все чаще наведывалась в библиотеку. Мне было всего
семь,  когда я стала замечать,  что миры двора и чердака,  исследованные
мной  к  тому времени до  последнего камушка и  пылинки,  уже  не  столь
бескрайни,  как  казалось мне  раньше -  а  по  сравнению со  вселенной,
открывавшейся на страницах книг,  просто мелки и,  пожалуй, даже скучны.
Конечно,  до  философских трудов я  тогда еще не  доросла,  да и  вообще
многие  "взрослые" книги,  которые  я  пробовала  читать,  казались  мне
слишком нудными,  однако меня интересовали уже не только описания битв и
географических  открытий,  но  и  хитросплетения интриг  всяких  древних
королей и  князей.  Постепенно из  всего  этого  чтения и  моих  игр  "в
королеву"  сложилась  идея  моей  собственной  страны,   которую  я,  не
мудрствуя лукаво,  назвала "Эйонайа";  я нарисовала ее подробную карту и
стала сочинять ей  историю,  записывая ее летописи с  древнейших времен.
Эти "хроники",  должно быть,  до сих пор валяются где-то на чердаке дома
королевского палача в Йартнаре...
     Ллуйор,  естественно,  был привлечен к  этой затее,  и поначалу она
увлекла его не  меньше,  чем меня,  но  ему быстро наскучил мой чересчур
академический подход. Он и настоящих-то правителей никак не мог выучить,
а  тут  ему  предлагалось запомнить придуманных.  Пусть даже он  сам мог
участвовать в их создании - однако забывал он их с такой же легкостью, с
какой сочинял,  и  на другой день его новая версия эйонайских событий не
имела ничего общего с  зафиксированной в  хрониках накануне -  с  чем  я
никак не могла примириться,  а когда он упорствовал, сердилась и кричала
на него.  В конце концов он заявил,  что это глупая игра, и что он лучше
пойдет на улицу гонять мяч с  мальчишками.  Сказано это было,  очевидно,
чтобы уязвить меня -  ведь ему-то  никто не  запрещал уходить со  двора.
Хотя на  самом деле он  этим правом практически не  пользовался,  ибо не
знал - а точнее, знал - как соседские мальчишки примут ученика палача. И
в тот раз тоже дальше ворот он не ушел.  Я благородно не стала заострять
на этом внимание,  но больше уже не звала его играть в Эйонайу,  ставшую
отныне моей  и  только моей.  Последние эйонайские хроники были записаны
мною в возрасте тринадцати лет...
     Тем не менее,  Ллуйор оставался моим другом,  с  которым я делилась
самым сокровенным -  в том числе,  конечно,  моей тоской по полету. Да и
трудно было бы  ее  скрывать -  он  ведь не  раз  видел,  как я  пытаюсь
натренировать крылья.  Я  уже пробовала удержаться в  воздухе,  прыгая с
малой высоты с деревьев,  но Ллуйор предложил радикальный метод - прыжок
с  крыши,  о  котором я  уже  рассказывала.  Разумеется,  я  не  сказала
родителям,  чья  это была идея -  да  и,  в  конце концов,  я  была сама
виновата,  что  послушала его  и  настолько уверилась в  успехе,  что не
задумалась о  возможных мерах безопасности.  Представьте себе,  мне было
даже совсем не  страшно прыгать -  тем более что у  меня уже был немалый
опыт полетов во сне...
     В  тот год Ллуйор пошел в первый класс (поначалу отчим хотел отдать
его сразу во второй, как уже умеющего читать и писать, но, трезво оценив
склонность подопечного к учебе,  решил этого не делать). Как и следовало
ожидать, будущего ученика палача там встретили неласково. А если учесть,
что и сам процесс учебы, мягко говоря, не доставлял ему удовольствия, то
неудивительно,  что школу он в конце концов бросил.  Правда,  сказать об
этом дома Ллуйор не решился;  он уходил с  утра как будто на занятия,  а
сам целый день играл на улице с  мальчишками,  с  которыми все-таки свел
знакомство (они жили в  другом районе Йартнара и  не  знали,  что  он  -
ученик палача).  Среди этих мальчишек были и другие прогульщики, и самые
натуральные босоногие оборванцы,  у  родителей которых  просто  не  было
денег на школу - но им-то он не читал никаких проповедей о недостойности
подобного поведения...
     Естественно,   спустя  какое-то   время  все   это  открылось.   И,
естественно,  Ллуйору сильно не поздоровилось.  Как я уже говорила, меня
отчим никогда не бил, но его тогда все-таки выпорол, сказав, что ученику
палача  следует иметь  о  боли  не  только  теоретическое представление.
Досталось ему (уже на словах) и  от мамы,  и от меня.  Больше всего меня
возмутило даже не то,  что он бросил школу,  а то, что он врал всем нам,
включая и  меня,  своего лучшего друга.  И  когда я высказывала ему свое
возмущение (мы сидели вдвоем на чердаке,  точнее,  я сидела,  а он после
полученной  взбучки  предпочел  лежать  на  пузе,  подстелив  гобелен  с
охотниками) - он обозленно заявил, что врут все вокруг, "и дядя Кйотн, и
твоя мать тоже".  Когда же я  потребовала доказательств,  он с довольным
видом выложил, что Кйотн Штрайе - вовсе не мой родной отец.
     Поскольку я  давно это  подозревала,  шоком для меня эта новость не
стала,  однако услышать это было неприятно -  опять же,  не  столько сам
факт, сколько то, что от меня это скрывали. В тот же день я вызвала мать
на откровенный разговор и  добилась от нее правды.  Тогда же она впервые
рассказала мне многое из того,  что я уже поведала вам...  Я не сказала,
от  кого узнала,  но вычислить было нетрудно,  так что Ллуйору досталось
еще и за это,  хотя я и просила его не наказывать.  Но отчим ответил "он
заслуживает наказания,  потому что сделал это не из любви к правде, а со
зла" - и был, в общем-то, прав.
     С   тех  пор  в   наших  отношениях  с  Ллуйором  наступило  резкое
охлаждение. Я еще пыталась вернуть его дружбу, но это было бессмысленно.
Дело  было  не  только в  той  ссоре -  просто наши интересы все  больше
расходились.  У меня были книги,  у него - уличные друзья-мальчишки с их
примитивными играми.  От  них он набрался идей типа "с девчонками дружат
только сопляки", а заодно и насчет крылатых - от "бесовского отродья" до
"уродов".  Если бы он проболтался в своей компании обо мне,  это ударило
бы по его статусу куда сильнее, чем положение ученика палача.
     Последнее обстоятельство,  кстати,  он  со  временем сумел обратить
себе на пользу.  Ему снова пришлось пойти в школу - со следующего года и
опять в первый класс,  ибо он слишком много пропустил. При этом он, хотя
и не выделялся физической силой среди сверстников,  оказался на два года
старше новых одноклассников -  в  этом возрасте разница существенная,  и
теперь уже  немногие решались его  задирать.  Он  же,  в  свою  очередь,
превратил свое проклятие в  свой козырь и  агрессивно заявлял,  что он -
будущий королевский палач  и,  когда  вырастет,  поотрубает головы  всем
обидчикам,  а  учиться  пытать  будет  уже  с  двенадцати  лет  (что  не
соответствовало действительности -  с  этого возраста ученик палача лишь
учится обращаться с  оружием).  И  нашлись те,  что предпочли заручиться
дружбой столь  грозного субъекта,  а  прочие  решили  держаться от  него
подальше.
     До  открытой вражды между нами  дело  не  дошло,  хотя  я  замечала
неприязнь в  его взгляде -  да и  сама была зла на него:  менее всего мы
склонны прощать другим свое  в  них  разочарование.  Установилось что-то
вроде вооруженного нейтралитета -  мы  просто старались не замечать друг
друга. Встречались мы теперь разве что за обедом и ужином.
     Мне  было  десять,  когда меня  отдали в  школу (сразу в  четвертый
класс).  Раньше в  этом не было необходимости -  я  и  так знала гораздо
больше, чем изучали в младших классах. В принципе, отчим и дальше мог бы
учить  меня  сам  или,  в  крайнем случае,  нанять приходящих учителей -
доходы  королевского палача  позволяли (он  получал  не  только  хорошее
жалование, но и деньги от родственников преступников, которые платили за
то,  чтобы смерть приговоренного была максимально легкой;  если приговор
не  требовал обратного,  это не возбранялось.  Это не значит,  что отчим
вымогал деньги или специально причинял казнимому дополнительные мучения,
если  не  получал  платы  -  просто  он  не  считал  зазорным  принимать
благодарность за хорошо сделанную -  и, между прочим, нелегкую - работу.
"До  чего безобразно устроены наши тела,  -  говорил он  как-то  доктору
Ваайне,  -  мало того, что они не способны нормально жить, не изводя нас
болезнями,  так они еше и  не  способны нормально умирать,  не  причиняя
лишних страданий!") Так вот,  причина,  по которой меня отдали в  школу,
была иной:  отчим счел,  что я не могу провести затворницей всю жизнь, и
мне надо когда-то учиться общению с  другими аньйо.  Сама я  была только
за,  ибо к  этому времени вечное сидение дома,  несмотря даже на  книги,
начало меня тяготить,  и  я жаждала новых знакомств и впечатлений.  Мама
была  против -  она  догадывалась,  какой прием меня ожидает.  Но  отчим
считал,  что если я не научусь стоять за себя сейчас, то потом уже будет
поздно -  а его мнение в доме, естественно, было решающим (не говоря уже
о том, что он был прав).
     Я  не  представляла себе,  что меня ждет (споры между родителями на
сей счет происходили не в  моем присутствии,  и я узнала о них позднее).
Я,  конечно,  уже была в курсе,  что существуют аньйо,  которые не любят
крылатых,  и  что таких даже много -  в частности,  приятели Ллуйора или
жители деревни,  где мы  когда-то  жили.  Но  я  полагала,  что подобные
предрассудки - удел исключительно глупых и необразованных аньйо, и что в
школе,  где учатся дети цеховых старшин и дворян, мне не придется с этим
столкнуться;  ну разве что найдется пара-тройка дураков, но на них можно
просто не обращать внимания.  К тому же я была уверена,  что,  как и при
знакомстве с  Ллуйором,  мои  обширные познания произведут впечатления и
помогут мне найти друзей.
     Мое  появление в  классе произвело фурор.  Поначалу я  не  заметила
признаков враждебности;  они окружили меня и глазели, как на ярмарочного
уродца,  а  я  наивно приняла это за восхищение...  Когда меня попросили
помахать крыльями,  я  охотно это  исполнила;  я  честно отвечала на  их
вопросы, думая, что им и вправду интересно, и не чувствуя издевки; когда
мои ответы встречали смехом,  я смеялась вместе со всеми, думая, что они
просто очень веселые ребята;  и  даже когда меня в первый раз дернули за
крыло,  я  натянуто улыбнулась,  хотя  мне  было больно...  Ну  а  потом
началось.
     В  той школе,  как и  в  большинстве школ Йартнарской провинции (за
исключением закрытых привилегированных пансионов),  девочки  и  мальчики
учились вместе,  но мало общались друг с  другом.  У мальчишек были свои
компании,  со своими вожаками и любимыми жертвами,  у девчонок свои.  Но
мое появление нарушило этот порядок. Против меня ополчились все.
     Меня ненавидели вдвойне -  за то,  что я крылатая,  и за то,  что я
дочка палача.  Фамилия "Штрайе" не слишком распространенная, но все-таки
мой  отчим -  не  единственный ее  обладатель в  городе,  и  я  могла бы
соврать,  что  не  имею  к  нему  отношения,  но  сочла это  ниже своего
достоинства (впрочем,  они  бы  все  равно выследили,  куда я  иду после
школы... но это я поняла уже потом). Я даже не стала говорить им, что он
мне не родной отец.
     Я надеялась,  что моя прилежная учеба переломит ситуацию.  Наивная!
Теперь меня ненавидели еще и  за  то,  что я  отличница.  Отличников они
вообще не любили - как же, разве могут они стерпеть, что кто-то оказался
умнее их!  -  а  уж крылатой они тем более не могли простить столь явной
демонстрации превосходства.  И хуже того...  учителя, в которых я видела
свое последнее прибежище, которые должны были защищать меня и как лучшую
ученицу,  и  просто  как  вверенного их  попечению ребенка -  эти  самые
учителя,  проникнутые  духом  Святого  Троекнижия,  сочли  своим  долгом
"избавить  меня  от  гордыни".  Будь  я  жалкой  и  убогой,  что  вполне
соответствовало бы их представлению о крылатости как об уродстве,  я бы,
наверное,  заслужила их искреннее сочувствие;  но я осмеливалась учиться
лучше  "нормальных" детей,  отстаивать  свое  достоинство и  спорить  со
старшими -  а это,  разумеется,  была гордыня. К слову сказать, никто из
них так ни разу и не объяснил,  что плохого в гордыне - ссылки на Святое
Троекнижие  не  в  счет,  ибо  там  содержатся лишь  утверждения,  а  не
доказательства.  Не могу сказать,  что учителя явно поощряли травлю - но
маленькие  чудовища,   именуемые  обычно  детьми,   прекрасно  чувствуют
настроение взрослых.
     В классе было несколько аньйо, тайно сочувствовавших мне, но они не
осмеливались пойти  против  остальных;  максимум,  что  они  могли  себе
позволить -  это неучастие в травле;  впрочем,  спасибо им и за это.  Из
числа  же  мучителей  особое  рвение  проявляли бывшие  любимые  жертвы,
стремившиеся выслужиться перед стаей и скотски благодарные ей за то, что
она наконец избрала другую мишень -  а  заодно отыгрывавшиеся на  мне за
свои прошлые унижения...
     Они не оставляли меня в покое даже после уроков -  трое или четверо
увязывались за  мной,  чтобы,  в  лучшем случае,  кричать на  всю  улицу
дразнилки,  а  в худшем -  кидаться грязью или камнями.  Я оказывалась в
безопасности лишь  возле  дома  -  близко  подходить к  дому  палача они
боялись... Приходя домой, я швыряла сумку с книгами, взбегала на чердак,
раскладывала перед  собой старые орудия пыток -  к  тому  времени я  уже
поняла,  что это такое -  и  предавалась мечтам о мести.  Я представляла
себе,  как  мои  враги  корчатся и  вопят от  боли,  как  они  умоляют о
пощаде...   но,   разумеется,   никакой   пощады   не   получают.   Увы,
действительность была совсем иной...
     Я  не хочу и  не буду рассказывать обо всех издевательствах,  через
которые мне  пришлось пройти.  Достаточно сказать,  что  мне до  сих пор
снятся сны,  в  которых я сражаюсь со своими мучителями.  И я до сих пор
желаю им смерти. Да. До сих пор.
     Поначалу я  еще надеялась,  что надо просто перетерпеть,  и от меня
отстанут;  но в конце концов я не выдержала и заявила отчиму, что больше
не пойду в школу. "Что ж, - ответил он, как всегда, спокойно, - не ходи.
Но  тогда ты  всю жизнь просидишь дома,  боясь выйти на улицу.  Ты этого
хочешь?" "Нет, - ответила я, подумав, и добавила: - Научи меня драться!"
"Вот это те слова, которые я хотел от тебя услышать", - улыбнулся он.
     Ллуйору было уже двенадцать,  и  отчим занимался с ним,  обучая его
боевым навыкам.  Королевский палач должен владеть оружием не  хуже,  чем
хороший солдат.  Ошибаются те, кто думает, будто палачу приходится иметь
дело лишь с  беспомощным противником.  Во-первых,  во  время казни может
случиться всякое - от попыток освободить приговоренного силой до подкупа
стражников и тюремщиков.  Во-вторых -  и это,  пожалуй,  даже важнее - в
повседневной  жизни  палач  вовсе  не  застрахован  от  мести  родных  и
сообщников казненных.  Когда-то палачи делали свою работу в масках;  это
практикуется и  сейчас,  если под  рукой не  оказывается профессионала и
приговор приходится исполнять случайному аньйо  -  но  для  королевского
палача такая маскировка лишена смысла,  все и  так знают,  кто он и  где
живет.  Конечно,  при желании можно было бы организовать все так,  чтобы
палач оставался анонимным -  но тогда логично было бы требовать такой же
маскировки и для судей, и для других участников процесса, а это уже было
бы  унизительно для королевского правосудия.  "В  конце концов,  я  тоже
утверждаю смертные  приговоры -  так  что  ж  мне  теперь,  править  под
маской?"  -  сказал в  свое время король Аклойат II,  отвечая на петицию
палачей.   Но  короля  защищают  гвардия  и  Тайная  Стража,  палачу  же
приходится  полагаться  только  на  себя...   Правда,  за  покушение  на
королевского палача закон карает столь же строго,  как и за покушение на
высокопоставленного сановника. Королевские палачи причислены к чиновному
сословию,  хотя работа их по большей части физическая,  и они,  по идее,
должны считаться ремесленниками.
     Вообще-то, поскольку день рожденья Ллуйора, как и у всех аньйо, был
летом, свои тренировки он начал уже давно - к тому моменту прошло больше
полугода.  Но прежде у  меня не возникало желания к нему присоединиться.
Особенно зимой,  когда,  проснувшись поутру и выглянув в окно, я видела,
как  отчим  гоняет  Ллуйора голым  по  пояс  вокруг  дома  и  заставляет
растираться  снегом.  С  великим  удовольствием  и,  признаюсь,  не  без
злорадства в  адрес  своего  бывшего друга  я  юркала  обратно в  теплую
постель,  радуясь,  что мне не грозят подобные экзекуции.  Да и  вообще,
если  в  более  раннем  возрасте мне  и  нравилось лазать по  деревьям и
фехтовать с  Ллуйором на  палках,  то  теперь книги привлекали меня куда
больше, чем физические упражнения.
     Но вот все переменилось,  и  я по собственной воле присоединилась к
тренировкам.  Отчим не давал мне спуску, не делая поправок ни на пол, ни
на  возраст.  После  занятий ныли  все  мышцы,  я  ходила  в  синяках от
пропущенных ударов,  но ненависть придавала мне силы,  и я быстро делала
успехи.  Вскоре Ллуйор,  по-прежнему превосходя меня в силе, уже уступал
мне в ловкости и знании приемов - что, очевидно, дало ему дополнительный
повод для неприязни, но это меня уже мало заботило.
     В школе,  кстати,  от него не было никакой пользы. Из-за всех своих
пропусков он  учился только в  третьем классе,  в  то  время как я  -  в
четвертом, на год опережая своих сверстников; но все равно, на переменах
он не раз видел,  как мне достается,  и  ни разу не вступился,  хотя это
даже не  потребовало бы  от  него особого геройства -  ведь мои обидчики
были моложе его. Он делал вид, что просто не замечает происходящего, а я
ни разу не унизилась до того, чтобы попросить его о помощи.
     Какое-то время в классе все оставалось по-прежнему. Я понимала, что
все  вместе они все равно сильнее меня,  а  потому постепенное улучшение
моих бойцовых качеств не произведет должного впечателения. Ответный удар
надо было наносить внезапно и сокрушительно.  Умом-то я это понимала, но
знали бы  вы,  как трудно было сносить издевательства,  не пуская в  ход
свежевыученных приемов! И я до сих пор горжусь, что мне это удалось.
     И вот,  наконец,  я решила,  что пора.  Удар, разумеется, следовало
наносить по одному из вожаков;  всех их я ненавидела одинаково, и потому
чувства не  помешали мне  сделать разумный выбор -  то  есть предпочесть
самого слабого противника.  Так что я не стала связываться с мальчишками
(хотя,  скорее всего,  сумела бы отдубасить и их,  пусть и не без ущерба
для  собственной  физиономии),   а  выбрала  Йанату  Тниирен.   Да,  эта
зловредная маленькая дрянь с  визгливым голосом была тезкой моей матери,
что  злило меня еще  сильнее...  Когда она в  очередной раз дирижировала
толпой своих подружек и  прихлебательниц,  я  предложила ей  встретиться
после уроков.  Ее это ужасно позабавило,  и она,  конечно,  согласилась;
полюбоваться    на     потешное    зрелище    показательного    избиения
"уродки-палачки" на пустыре за школой собрался,  естественно, почти весь
класс.  Едва  Тниирен  с  гаденькой  улыбочкой подошла  ко  мне,  как  я
набросилась на нее.
     Она,   разумеется,  ожидала,  что  я  буду  драться  по-девчоночьи,
бестолково махая руками и царапаясь,  и никак не думала, что в первую же
секунду получит удар ногой в живот,  а потом -  сразу же кулаком снизу в
челюсть...  Не  прошло и  минуты,  как  она,  громко вереща и  заливаясь
слезами,   позорно  бросилась  бежать,  но  я  догнала  ее,  повалила  и
продолжила избивать.  Я уже знала, где на теле аньйо расположены болевые
точки,  и метила именно туда. Все было, как в моих мечтах: она корчилась
и визжала "Не надо,  пожалуйста, Эйольточка, не надо!!!" "Ах, так значит
теперь я Эйольточка?" - рычала я, молотя по ее ненавистной роже...
     Одноклассники даже не сразу поняли, что происходит, тем более что я
в  экстазе била по воздуху крыльями,  поднимая тучи пыли;  когда же двое
мальчишек  попытались  нас  разнять,  я  попросту  отшвырнула  их.  Лишь
вчетвером  им   удалось  оттащить  меня  от  моей  жертвы.   Та  лежала,
всхлипывая,  в пыли и даже не пыталась подняться; лицо ее превратилось в
сплошной кровоподтек.
     Ее   отец,   йартнарский  дворянин,   попробовал  потом  предъявить
претензии и  даже заявился с  этой целью в  наш дом,  но  отчим спокойно
заметил ему, что с удовольствием побеседует, только не здесь, а в покоях
Тайной Канцелярии.  Как видно,  за  Тнииреном-старшим и  впрямь водились
какие-то  грешки -  может быть,  и  вполне невинные,  но  страх сам себя
кормит -  так что он  сразу заявил,  что его не так поняли,  и  поспешно
откланялся.
     Тниирен-младшая после перенесенного публичного позора утратила свое
лидерство среди девчонок класса.  Что  интересно -  с  тех пор,  если ей
случалось обращаться ко  мне (чего она вообще-то  избегала),  она всегда
звала меня Эйольточкой.
     Задевать меня больше никто уже не осмеливался.  У меня было сильное
искушение подкарауливать их  по одному и  воздавать каждому по заслугам,
но я поняла,  что это мне уже не сойдет с рук.  Ну что ж,  довольно было
уже и того, что они оставили меня в покое.
     Разумеется,  теперь они ненавидели меня еще больше. Хотя, не будь я
крылатой -  у меня, пожалуй, был бы неплохой шанс самой стать вожаком, и
те,  кто вчера травил меня,  теперь искали бы  моего покровительства (не
могу сказать,  впрочем, что это доставило бы мне удовольствие - они были
мне просто противны).  Но,  конечно же,  крылатой они не  могли простить
торжества  над  собой.   И  даже  те,   что  прежде,  хотя  и  украдкой,
осмеливались выражать мне  сочувствие,  не  стали теперь моими друзьями.
Может быть, им было стыдно прежнего малодушия, и они не хотели выглядеть
подлизами... хотя, по-моему, они просто рассуждали так же, как и учителя
- пока я  отвечала их  представлениям об убогости,  они меня жалели,  но
когда я  осмелилась как следует постоять за себя,  они сочли это чуть ли
не  неприличным,  и  жалость их переместилась на избитую и  сброшенную с
пьедестала  Тниирен.   В  общем,   та  же  извращенная  логика,  которая
заставляет   добродетельных   аньйо    презирать   служащих   закону   и
справедливости палачей и сочувствовать кровавым душегубам,  отправляемым
на казнь.  Так что в итоге вокруг меня образовался вакуум; одноклассники
делали вид,  что меня не существует,  а я делала вид,  что не существует
их.  Иногда,  впрочем,  я искоса наблюдала за ними.  Меня позабавило,  к
примеру,  как  быстро  прежние любимые жертвы  были  вновь  возвращены к
своему статусу - не помогли, стало быть, заслуги по травле "уродки"...
     Ну  да дьявол с  ними со всеми!  Общение с  живыми аньйо лишний раз
показало мне,  что книги -  куда лучшие товарищи.  Может быть, и отчим в
юности пристрастился к чтению из-за отчуждения со стороны окружающих...
     Мои тренировки продолжались,  и  к  четырнадцати годам я уже вполне
неплохо  владела шпагой  и  легким  мечом,  метала  ножи  и  стреляла из
пистолета.  Был  у  меня и  свой личный тйорл по  имени Йарре -  подарок
отчима на тринадцатилетие.  Мама чуть не упала в обморок,  когда впервые
увидела меня верхом на  этом подарке.  Ибо  Йарре менее всего походил на
смирную скотинку,  на которой пристало учиться ездить юной девушке. Нет,
то  был  великолепный могучий  зверь,  шестьсот фунтов  литых  мускулов,
перекатывающихся  под  лоснящейся  черной  шерстью,  с  гордо  вскинутой
головой и размахом рогов в три локтя -  словом,  из тех,  что способны в
одиночку отбиться от  целой стаи твурков.  Конечно,  он  не  был  совсем
необъезженным,  иначе просто убил бы меня - но норов свой показал сразу.
В  первый раз я  не  продержалась на нем и  минуты.  Беспомощно взмахнув
крыльями,  я грохнулась на землю и скривилась от боли.  Йарре,  как ни в
чем не бывало,  стоял на месте,  являя собой воплощенное спокойствие,  и
лишь   поглядывал  на   меня  искоса  круглым  коричневым  глазом.   Мне
показалось, что он ухмыляется.
     Разумеется, я приняла вызов. И, разумеется, три минуты спустя снова
валялась в пыли.
     В общем, к концу дня я была вся в синяках и ссадинах, но расстались
мы  с  Йарре противниками,  уважающими друг друга.  На  следующий день я
возобновила свои попытки,  и  к вечеру,  наконец,  покинула седло тогда,
когда этого захотела я,  а не он -  но прошло еще несколько дней, прежде
чем Йарре окончательно признал мою власть.
     С тех пор нередко - особенно когда становилось тоскливо - я седлала
Йарре и  скакала прочь из Йартнара.  Прочь от его узких улочек и  душных
грязных переулков,  прочь  от  помойных канав  и  зловонных кабаков,  от
развешанного во  дворах белья и  сушащихся на  балконах перин,  от серых
сырых стен и  угрюмых башен -  прочь от  бесчисленных аньйо,  кишевших в
городе,  словно черви в  трупе.  Мы с  Йарре мчались по зеленым холмам и
перелескам,  не ища дорог и не разбирая направления, и солнце, плававшее
в  лужах,  летело брызгами из-под  его копыт,  а  мои крылья наполнялись
ветром, и мне казалось, что я лечу над землей...
     Поначалу мы возвращались домой довольно скоро, но со временем стали
забираться все дальше и дальше,  туда,  где на много миль вокруг не было
никакого жилья,  даже  одиноких хуторов.  Я  чувствовала,  когда быстрая
скачка  переставала  доставлять  Йарре  удовольствие,  и  позволяла  ему
перейти на шаг.  Он неспешно шагал по брюхо в  траве,  а я,  сидя у него
спине,  щурилась на  солнце сквозь листву и  срывала на  ходу  с  гибких
ветвей  кетнала  кисло-сладкие  ягоды.  Потом  я  спрыгивала с  седла  и
оставляла Йарре пастись,  а сама бродила по залитым светом полянам,  или
купалась в безымянной речке,  или просто валялась на траве,  думая,  как
было бы  здорово остаться последним аньйо на  свете.  Не  в  том смысле,
конечно, что я желала зла маме или отчиму - но когда-нибудь потом, когда
их уже не будет...
     Маму,   кстати,   пугали  эти  мои  экспедиции.  Оно  и  понятно  -
тринадцатилетняя девчонка,  да  еще крылатая,  скакала куда-то в  глушь,
совсем  одна...  Но  мы  с  отчимом  убеждали ее,  что  бояться  нечего.
Заблудиться я не могла -  Йарре всегда безошибочно находил дорогу домой,
а  его  рога и  копыта,  на  худой конец -  быстрые ноги,  были надежной
защитой и от лихих аньйо,  и от диких зверей. Да и сама я могла постоять
за себя -  в  эти поездки я  отправлялась с  длинным кинжалом на поясе и
двумя парами метательных ножей за пазухой.
     Как-то  раз мы забрались слишком далеко,  чтобы вернуться засветло.
Но и это меня не беспокоило -  тйорлы хорошо видят в темноте.  Что же до
суеверий относительно "часа Лла", то мне никогда и в голову не приходило
верить в подобные глупости;  до того,  как пошла в школу, я о них даже и
не слышала.
     Мне понравилось скакать в темноте под звездами, мимо черных лесов и
испуганно  притаившихся во  мраке  деревень,  где  редко-редко  светился
какой-нибудь  огонек.  Глупые аньйо,  считающие ночь  царством смерти...
Ночь  полна  жизни.  Звенели  цикады,  иногда  доносился протяжный голос
ночной  птицы,  в  воздухе стоял  пряный аромат неведомых цветов,  а  на
западе  разгоралось зарево,  словно солнце решило повернуть обратно.  Но
это не солнце, это багровая Лла поднималась над горизонтом, свершая свой
вечный путь с запада на восток.  Церковники утверждают, что Лла движется
в  обратную сторону,  потому что она -  вотчина дьявола,  который и  тут
захотел  пойти  наперекор  богу.   Теория  по-своему  стройная:  на  Лла
находится ад,  и ее багровый свет -  это отблески адского пламени,  а на
голубой Лийе  располагается рай,  и  Лийа меньше,  чем  Лла,  потому что
спасенных меньше, чем прОклятых. Вот только телескоп, изобретенный сотню
лет назад, показал, что никаких таких адских огней на Лла нет. Правда, в
телескопы видны  круглые  штуки,  которые  при  известной фантазии можно
принять за  гигантские котлы,  но доктор Ваайне говорит,  что это просто
кольцевые горы,  вроде кратеров вулканов.  Что ж, если это и вулканы, то
давно потухшие.  Да  и  на  Лийе  не  удалось разглядеть никаких райских
садов, хотя ее поверхность вообще видна гораздо хуже...
     Но,  разумеется,  отнюдь не все аньйо в курсе достижений науки. Уже
не  так далеко от города мне попались на дороге припозднившиеся путники.
Заслышав топот копыт, они обернулись, а затем опрометью бросились в лес.
Не  иначе,  решили,  что это сама Принцесса Ночи,  Рожденная-без-матери,
дочь  дьявола  Атнорай объезжает свои  владения.  Конечно,  внушительные
размеры моего  тйорла и  его  горящие в  темноте глаза  могли  произвети
впечатление  при  внезапной  встрече  на   ночной  дороге,   а   уж  мои
распростертые крылья и подавно... Я счастливо расхохоталась, подняв лицо
к рдеющему лику Лла.
     После  этого  я  часто возвращалась домой затемно -  тем  более что
близилась осень, и дни становились короче. В наши цивилизованные времена
городские ворота уже не  запирают на  ночь,  и  стражники лишь провожали
меня подозрительными взглядами, но и они скоро привыкли. Мать ворчала по
поводу моего позднего возвращения,  но я была избавлена от необходимости
отвечать,  ибо  за  обе щеки уписывала оставленный мне ужин.  А  потом я
брала лампу,  какую-нибудь книгу и  шла  к  себе в  комнату.  Засыпала я
обычно под утро, уронив книгу на постель...
     Зимой мне пришлось отказаться от  поездок за  город.  Во-первых,  я
вообще терпеть не  могу холод,  а  уж  тем  более ледяной ветер в  лицо.
Во-вторых,  скачка по снежной целине - не слишком приятное занятие и для
тйорла.  Кроме того,  одежда...  С крыльями связано одно неудобство: они
слишком велики, чтобы их можно было просунуть в какое-то подобие рукавов
- или даже специальных вырезов, если без посторонней помощи. Поэтому мою
одежду приходится перекраивать так, чтобы спина оставалась голой от плеч
и  до середины.  Это не считается неприличным,  но в нелетние месяцы это
просто  холодно.  Приходится надевать поверх сложенных крыльев плащ  или
меховую накидку (в  куртке я  выгляжу попросту горбатой) -  и  какой  бы
широкой накидка ни была, крыльям все равно тесно. Попробуйте надеть шубу
так,  чтобы ваши  руки оказались прижатыми к  телу,  и  так  ходить.  Не
слишком удобно? Вот то-то и оно. Поэтому зимой я стараюсь не выходить из
дома без необходимости.
     Потом,  разумеется,  вместе с  Новым  годом пришла весна,  пригрело
солнце,  потянулись с севера птицы и все такое -  вы, наверное, как и я,
не  раз  писали  обо  всем  этом  в  школьных диктантах.  Застоявшийся в
тйорлене Йарре был рад снова вырваться на свободу, и мы опять скакали по
полям  и   лесам...   Через  пять  дней  после  моего  четырнадцатилетия
исполнился год нашей с  ним дружбы,  и  как раз тогда случилось то,  что
потом перевернуло всю мою жизнь.
     В   те  дни  стояла  редкостная  жара;   даже  я,   при  всей  моей
теплолюбивости,  признавала,  что  это  перебор.  Ночью я  проснулась на
скомканных и  влажных от  пота  простынях,  не  зная,  куда  деваться от
духоты;  в голове со сна ворочались остатки какого-то тягучего бреда.  Я
встала  с   постели,   подошла  к   открытому  окну  и  несколько  минут
обмахивалась крыльями,  но  теплый воздух почти не  приносил облегчения.
Тогда, все еще не до конца очнувшись от сонной одури, я натянула из всей
одежды одни лишь кожаные штаны для  верховой езды и,  как  была,  босая,
выскользнула из  комнаты,  беззвучно  сбежала  по  лестнице  во  двор  и
распахнула двери  тйорлена.  Йарре  вытянул  ко  мне  морду  и  тихонько
протрубил;  ему  тоже было несладко в  душном сарае.  Я  оседлала его  и
вывела на улицу...
     Мы  мчались  прочь  от  города,  рассекая ночь,  и  встречный ветер
наконец-то охлаждал наши разгоряченные тела. Было совершенно темно - Лла
уже успела зайти,  а  Лийа еще не взошла.  Я  понятия не имела,  куда мы
скачем,  целиком  доверившись Йарре.  На  сей  раз  он  выбирал открытые
пространства;   может  быть,   даже  его  зоркого  ночного  зрения  было
недостаточно, чтобы в такой час ориентироваться среди деревьев, а может,
он  просто понимал,  что в  темноте я  не  успею увернуться от  хлещущих
веток.  Не удивлюсь,  если верно именно второе; тйорлы, они очень умные.
Наконец он  перешел на  шаг.  К  этому времени мои глаза уже более-менее
привыкли к  мраку,  и  я  могла различить далеко впереди гребень леса на
фоне чуть более светлого неба,  а слева - какую-то возвышенность. Мы же,
судя по всему,  находились посреди обширного луга.  Я  легонько потянула
Йарре за рога, предлагая совсем остановиться, и осторожно сползла по его
боку,  пробуя землю ногой,  словно воду:  не  приземлиться бы  на острые
камни!  Но  ступня коснулась лишь  мягкой травы,  и  я,  без  дальнейших
колебаний,  спрыгнула.  Трава была чуть прохладной,  но без единой капли
росы;  было все еще слишком тепло. Пожалуй, я была бы непрочь окунуться,
но,  кажется, водоема поблизости не было, и поэтому, пройдясь по лугу, я
просто легла в траву, раскинув крылья и глядя в звездное небо.
     Звезды!  Теперь,  когда им не мешал свет лун,  они сверкали во всем
своем великолепии;  была хорошо видна Небесная Дорога, а Глаза Твурков -
их еще называют Медленными звездами -  походили на крупные брильянты.  Я
привычно  отыскала  взглядом  Вожака,  пытаясь  заметить,  насколько  он
сместился  относительно ближайших Неподвижных звезд.  В  древности аньйо
верили,  что, когда Небесная Стая настигнет Путника, идущего по Небесной
Дороге,  наступит конец света.  Это,  конечно,  глупое суеверие,  и даже
церковь осудила его...  Значительно ниже,  почти над  горизонтом,  горел
теплый желтоватый огонек Кайо - единственной из Быстрых звезд, видимых в
это время.  Быстрых звезд,  или планет,  всего три, и они - не настоящие
звезды.  В телескоп видны их круглые диски,  и ученые уже давно пришли к
выводу,  что  это  -  такие  же  миры,  как  наш,  а  причудливые петли,
выписываемые ими на  небосводе,  объясняются их движением вокруг солнца.
Но почему движется по небу Небесная Стая и чем, кроме этого движения, ее
звезды отличаются от  неподвижных -  ученые спорят до  сих  пор.  Доктор
Ваайне говорил,  что,  скорее всего,  на самом деле движутся все звезды,
просто Глаза  Твурков расположены ближе  других,  и  потому их  движение
можно заметить даже за время краткой жизни аньйо.  И  это подтверждается
тем фактом,  что многие из Медленных звезд ярче Неподвижных.  А на самом
деле все настоящие звезды - это такие же солнца, как наше...
     Услышав в первый раз все эти объяснения -  "такие же миры, такие же
солнца" -  я, конечно же, спросила доктора, живут ли там такие же аньйо.
"Думаю, да, - ответил он. -Такие же... или чуть другие."
     Чуть другие!  Он и  не догадывался,  какую бурю во мне породили его
слова.  Сколько раз до этого я  задавалась безответным вопросом,  откуда
все-таки взялись крылатые и  почему даже такие из  них,  как я,  имеющие
настоящие крылья,  не могут летать! И вот теперь я поняла! Где-то там, в
звездных  мирах,  живет  другая  раса  -  крылатые аньйо.  Когда-то  они
прилетали в  наш бескрылый мир.  Должно быть,  они застали здесь брачный
сезон,  и от них осталось потомство. Потом они улетели, или, может быть,
их  убили из  злобы и  зависти.  И  большинство их  детей и  внуков тоже
погибло.  Но  некоторые,  которые  больше  походили  на  обычных  аньйо,
уцелели.  Однако давно известно, что свойства предков могут передаваться
через много поколений.  И  поэтому в нашем мире до сих пор еще рождаются
крылатые...  Но наш мир чем-то отличается от того,  другого,  и  поэтому
здесь даже  самые сильные крылья не  могут поднять аньйо в  воздух.  Вот
если бы  мне удалось вернуться туда,  на планету,  которую я  могла бы с
куда большим основанием называть своей родиной...
     Я уже не в первый раз думала об этом,  глядя на звезды -  и как раз
теперь, когда они были видны так отчетливо, я столь же отчетливо поняла,
что мне до  них никогда не  добраться.  И  что мои надежды на то,  что я
смогу летать,  когда стану взрослой, столь же призрачны. Если бы кому-то
из   крылатых  это  удалось,   об   этом  сохранились  бы  упоминания  в
исторических хрониках.  Но  их  не  было;  старинные обвинения церковных
судов,  утверждавших,  что крылатые-де по ночам летают на шабаш, вряд ли
стоит принимать всерьез...
     Я почувствовала, что глаза мои наполняются слезами острой жалости к
себе.  Здесь,  посреди ночного луга, никто не мог увидеть моей слабости,
но  я  старательно растянула губы в  улыбке,  как  делала всегда,  когда
хотелось заплакать.  Но это не помогло;  слезы покатились по щекам,  и я
принялась со  злостью  стирать их  руками.  Звезды  дрожали,  двоились и
расплывались...
     Наконец  я  проморгалась и  насухо  вытерла  глаза.  Но  звезды  не
успокоились.  Точнее,  не  успокоилась одна  из  них  -  она  продолжала
двигаться.
     Мне уже приходилось видеть метеоры,  но  это был не метеор.  Метеор
подобен искре от костра,  гаснущей через несколько секунд.  А эта звезда
двигалась спокойно и  уверенно,  не  меняя яркости.  Я  следила за  ней,
наверное, целую минуту, а потом вскочила на ноги.
     -Йарре!
     Он подошел,  дожевывая траву. Я взлетела в седло и саданула пятками
по  мохнатым  бокам:  "Йо!"  Должно  быть,  несколько  обалдев  от  моей
внезапной прыти,  он  скакнул вперед,  а  потом  помчался своим  обычным
аллюром.
     Но,  как  бы  быстро  ни  бежал  мой  тйорл,  звезда была  быстрее.
Медленно,  но неотвратимо она уползала от зенита к  горизонту,  двигаясь
(как я сообразила к этому времени) на северо-запад.  И еще... может, это
мне лишь казалось, но она спускалась по небу не так, как обычные звезды,
когда они заходят -  заходят для нас,  но  в  то  же  время восходят для
кого-то на западе;  она же как будто и  в самом деле становилась ближе к
земле.
     На нашем пути встала темная громада леса,  и  Йарре двинул головой,
предлагая скакать в  объезд.  Но я  упрямо сжала его рога:  вперед!  Над
головой замелькали сучья и  листья,  и  вскоре первая ветка обожгла меня
ударом по голому телу.  Я  пригнулась к холке Йарре,  но через несколько
минут выпрямилась опять,  чтобы не потерять из виду звезду, мелькавшую в
просветах листвы.  Я пыталась прикрываться от ударов веток крыльями,  но
они, между прочим, тоже отнюдь не лишены чувствительности...
     Где-то   у   нас  за  спиной  взошла  Лийа,   обозначив  призрачным
голубоватым светом стволы деревьев и бросив на землю сетку черных теней.
Ориентироваться в  лесу стало легче,  но звезды уже не было видно -  она
опустилась слишком низко.  Мне оставалось лишь надеяться,  что Йарре, не
имевший понятия,  куда  и  зачем  мы  скачем,  сумеет все-таки  удержать
направление.  Странно,  но мысль о  том,  что направление может изменить
сама звезда, не пришла мне в голову.
     Наконец лес кончился,  и  я  снова увидела ее -  уже почти у самого
горизонта.  В  отчаянье я  снова и  снова погоняла Йарре,  хотя он и так
делал все, что мог. Мы пересекли огороженное пастбище (Йарре дважды лихо
сиганул  через  ограду),   промчались  по  единственной  улице  какой-то
деревни,  вызвав переполох в  нескольких птичниках,  затем нам повезло -
некоторое время мы  скакали по  хорошей дороге,  но потом она свернула в
сторону,  под  копыта  легли  поля,  затем  пришлось  форсировать  вброд
неширокую реку (я к  тому времени уже давно не страдала от жары,  и вода
показалась мне отвратительно холодной),  потом слева ощерились зубцами в
лунном  свете  стены  какого-то   города...   Звезда  уже   скрылась  за
горизонтом;  я еще раз ненадолго увидела ее с вершины пологого холма, но
прежде, чем мы поскакали вниз, она исчезла окончательно.
     Лийа  светила уже  не  сзади,  а  слева,  да  и  вообще небо начало
светлеть;  редкие  облачка,  появившиеся к  утру,  подкрасились розовым.
Близился рассвет.
     Йарре  повернул  ко  мне  голову  и  посмотрел  взглядом,  значение
которого трудно было не понять:  "Если тебе угрожает опасность,  я готов
скакать и  дальше,  но  если  нет,  то  давай передохнем,  или  ты  меня
загонишь".  Может  быть,  звезда  опустилась  всего  в  нескольких милях
отсюда!  Но что, если она пролетит еще сто, или триста, или тысячу миль?
Да с чего я вообще взяла, что она собирается спуститься на землю?
     Я  вдруг  вспомнила,  что  вид  у  меня  не  самый  подходящий  для
путешествий среди бела дня. И что дома никто не знает, где я.
     -Ладно,  Йарре, - сказала я, отпуская его рога. -Отдохни, и поехали
домой.
     Когда мы въехали в Йартнар,  солнце поднялось уже достаточно высоко
и чувствительно припекало.  Я куталась в крылья,  словно в плащ,  но все
равно и стражники у ворот,  и аньйо на улицах провожали меня удивленными
и насмешливыми взглядами,  а то и выкриками.  Я еще лелеяла надежду, что
дома пока не обнаружили мое отсутствие - отчим обычно вставал поздно, да
и  мама  за  годы городской жизни растеряла свои крестьянские привычки -
но,  разумеется, надежде этой не суждено было сбыться. Едва я въехала во
двор,  как мама бросилась навстречу, глядя на меня расширенными от ужаса
глазами. Что и говорить, видок у меня был колоритный - полуголая, босая,
исхлестанная ветками,  с  лесным мусором,  запутавшимся в  волосах...  Я
поспешно заверила,  что со мной все в  порядке,  и  что я "просто ездила
купаться".
     Мне,  разумеется,  пришлось выслушать от  отчима  несколько ледяных
констатаций насчет безрассудных поступков,  но, хотя он был, как обычно,
прав,  на  сей раз я  пропустила его слова мимо ушей.  Мне не  терпелось
увидеться с  доктором Ваайне и рассказать ему обо всем;  из троих аньйо,
которым я  могла  довериться,  он,  хотя  основным его  занятием и  была
медицина,  разбирался в  астрономии лучше всех.  Прежде ни с  ним,  ни с
родителями я не делилась своей идеей о крылатых аньйо со звезд; это была
моя и  только моя мечта,  слишком несбыточная,  чтобы признаваться в ней
кому-то еще.  Но теперь,  когда я  сама видела летящую звезду...  Все же
ложная гордость удержала меня  от  того,  чтобы  пойти к  доктору Ваайне
самой,  и несколько дней я ждала, когда он появится у нас дома. Впрочем,
еще сильнее в эти дни я ждала известий о небесных гостях, приземлившихся
где-то  на  северо-западе.  Но все было спокойно;  не то что официальные
известия,  но даже и необычные слухи не беспокоили Йартнар.  Наконец нас
навестил доктор Ваайне (к  тому времени я  уже  была готова симулировать
какую-нибудь болезнь,  чтобы ускорить его приход,  что было бы, конечно,
верхом  глупости  -  можете  представить,  в  каком  состоянии  я  тогда
находилась!).  Улучив  момент,  я  с  как  можно  более  небрежным видом
рассказала ему  о  летучей звезде,  которую видела ночью  (назвав точную
дату,  но  умолчав,  разумеется,  что  несколько часов  гналась за  этой
звездой,  не разбирая дороги).  Доктора это известие заинтересовало;  он
пожалел,  что в ту ночь мирно спал, вместо того чтобы наблюдать за небом
- но  потрясенным он  не  выглядел.  По  его  мнению,  это  был  большой
метеорит,  летевший по очень пологой и высокой траектории - и, возможно,
действительно так и  не  упавший на  землю.  Я  открыла было рот,  чтобы
высказать свою гипотезу, но мне тут же ярко представилось, как позабавит
она доктора,  и  как он,  не  расставаясь со своей добродушной улыбкой и
приговаривая "видите ли,  барышня...",  в  три минуты не  оставит от нее
камня на камне.  Так что рот мой так и  закрылся,  не издав ни звука.  Я
продолжала ждать сенсационных вестей,  но дни шли за днями,  а их все не
было;  под конец я уже и сама начала сомневаться,  действительно ли была
эта  бешеная скачка под  звездами,  или я  просто уснула тогда,  лежа на
лугу,  и мне все это привиделось.  "Йарре,  - спрашивала я, заглядывая в
его большие коричневые глаза,  -  Йарре, ты помнишь?" Но тйорлы, увы, не
умеют говорить.
     Наступила осень;  листья  в  последней агонии окрасились чахоточным
румянцем, и с каждым днем все больше их сухих скрюченных трупов устилало
землю.  Печально завывая,  тянулись на север стаи птиц. Близился брачный
сезон и, соответственно, осенние каникулы.
     Несмотря на каникулы, я никогда не любила это время. Прежде всего -
из-за холода,  вечно хмурого неба,  тоскливых осенних дождей; так было в
детстве,  когда я  ничего толком не знала о брачных сезонах.  По крайней
мере,  на  отчима и  маму эти сезоны особо не  влияли -  я  не  замечала
перемен в их поведении. Иное дело - другие аньйо...
     Я,  конечно,  понимаю, что аньйо должны как-то продолжать свой род.
Но  неужели  нельзя  делать  это  с  достоинством,  не  впадая,  подобно
животным,  в безумие и исступление?  Высоким штилем выражаясь,  противно
видеть,  как свет разума в  глазах аньйо (и без того у многих не слишком
яркий)  затмевается липким  блеском  вожделения...  Конечно,  сейчас  не
времена древней дикости.  Цивилизованные страны делают все, чтобы свести
ущерб от брачных сезонов к минимуму. Любые сделки, заключенные в брачный
сезон,  считаются недействительными;  в  это  время правители не  издают
указов,  послы не  ведут переговоров,  не заседают суды,  даже палачи не
исполняют свою службу - все сколь-нибудь серьезные дела откладываются на
потом,   когда  к  аньйо  вновь  вернутся  спокойствие  и  здравомыслие.
Школьников тоже распускают на  каникулы,  хотя на них,  исключая старшие
классы, брачные сезоны еще не действуют - зато действуют на учителей. Но
все  равно  с  каждым  таким  сезоном  насилие  захлестывает мир.  Число
преступлений возрастает более чем в десять раз;  именно в это время чаще
всего вспыхивают мятежи; и, хотя у большинства правителей хватает ума не
развязывать в  этот период войн,  однако те  войны,  которые уже  идут к
этому времени,  не прекращаются,  а становятся куда более жестокими -  и
для солдат, и для мирного населения...
     Справедливости ради отмечу,  что  во  время брачных сезонов создана
немалая часть  ранайской и  вообще  мировой поэзии.  Но  мне  никогда не
нравились эти  истеричные вирши,  пропитанные похотливым безумием.  Куда
интереснее читать рассудительные философские стихи, написанные даже теми
же поэтами, но в более подходящее время.
     Впрочем,  брачные сезоны действуют не на всех -  я уже упоминала, в
частности,  своих родителей.  Они и  поженились в  другое время.  Доктор
Ваайне говорит,  что нет ничего глупее,  чем жениться в брачный сезон. В
самом деле,  все понимают,  что в этот период лучше избегать серьезных и
ответственных дел, а разве брак - это не серьезное и ответственное дело?
Хотя доктор Ваайне, насколько мне известно, вообще никогда не был женат.
     Не знаю, может быть, я унаследовала спокойный нрав по этой части от
матери (уж точно не от пирата Лаарена), а может, прав отчим, говоривший,
что природа лишь дала аньйо возможность для зачатия в  это время -  и не
более,  а до исступления они доводят себя сами.  Так или иначе,  хотя по
мере взросления у  меня и  стали проявляться сезонные признаки -  ну там
набухающие губы и  все  такое -  никакого многократно описанного поэтами
"жара" или хотя бы  "томления в  крови" я  не чувствую -  в  этот период
точно так  же,  как и  в  другие дни.  Мои дуры-одноклассницы,  конечно,
считали,  что я лишь корчу из себя недотрогу,  а на самом деле мечтаю об
обратном, да только на крылатую ни один парень не позарится. Ну да что с
них  возьмешь,  они  способны судить о  других исключительно по  себе...
Доктор Ваайне говорит, что брачные сезоны вообще на женщин влияют слабее
- ведь  их  роль  пассивна,  у  животных самцы дерутся за  самку,  а  не
наоборот.  Но я так думаю,  тут сыграло свою роль и то,  что я с детства
воспитывалась не на романтических сказках,  а  на серьезных книгах,  где
никогда   не    воспевалось   любовное   помешательство,    зато   часто
демонстрировались его пагубные последствия для целых народов (особенно в
старину,  когда правила,  о которых я уже говорила,  еще не были приняты
повсеместно). Так или иначе, я этому рада и горжусь, что сохраняю голову
на плечах все тринадцать месяцев в году.
     Так вот,  школу в  очередной раз распустили на каникулы,  я  сидела
дома,  и размеренный шелест дождя за окном навевал на меня тоску.  Отчим
говорил,  что тоска и  скука -  удел бездельников,  и  я честно пыталась
следовать его наставлениям, штудируя учебник гантруского (илсудрумским и
старокйарохским я  к  тому  времени  уже  владела  совершенно свободно).
Однако взгляд то  и  дело невольно соскальзывал со  строчек,  и  сложные
конструкции гантруской грамматики совершенно не задерживались в  памяти.
В  конце  концов  я  просто  подперла тяжелую голову  руками  и  сидела,
уставившись в окно,  по которому ползли бесконечные змеи дождя.  За этим
занятием меня и застал Ллуйор.
     -Скучаешь? - осведомился он.
     -Что за манера -  входить без стука,  - ответила я неприязненно, не
меняя позы.  К  этому времени мы практически не общались -  разве что во
время совместных тренировок,  если драку,  пусть даже и  учебную,  можно
называть общением.  Ллуйору было  уже  шестнадцать,  он  считался совсем
взрослым,  хаживал в кабак со своими прежними уличными дружками,  и даже
отчим,  не  терпевший спиртного,  не  мог  ему этого запретить.  Меня он
считал малявкой и по возможности это подчеркивал - словно бы отыгрываясь
за  времена детства,  когда,  несмотря на  два  года разницы,  именно он
смотрел на  меня  снизу вверх...  Я,  впрочем,  тоже не  упускала случая
позлорадствовать,  если ему  доводилось вернуться из  кабака с  подбитым
глазом -  впрочем,  такое случалось редко,  мало кому, даже и по пьянке,
хотелось связываться с будущим йартнарским палачом.
     -Да ладно тебе, - отозвался он неожиданно дружелюбным тоном. - Мы ж
не чужие. Чем тут киснуть, пойдем разомнемся, а? Мне партнер нужен.
     Только тут я  посмотрела в его сторону и увидела,  что он при мече.
Фехтование на  мечах я  не  любила.  Хотя Ллуйор был старше,  и  он  был
парень,  я  часто побеждала его  на  шпагах,  благодаря своей ловкости и
гибкости.   Но  более  тяжелый  меч  давал  ему,   как  более  сильному,
преимущество - если только мне не удавалось провести ловкий прием сразу,
затяжной поединок я,  как правило,  проигрывала.  А совладать с Ллуйором
быстро было непросто -  все-таки уроки отчима и ему пошли впрок,  причем
здесь он достиг куда больших успехов, чем в области школьных наук.
     Еще  двести лет  назад мечи  были  основным оружием,  но  ныне  они
практически вышли из  моды.  Солдаты все  еще пользуются ими -  все-таки
огнестрельное оружие слишком долго перезаряжать,  да  и  порох с  пулями
имеют свойство кончаться;  впрочем,  даже и  в  армии уже далеко не  все
части имеют на вооружении мечи.  В  обычной же жизни аньйо с мечом можно
встретить  крайне  редко;   чаще  всего  это   консерваторы  из   старой
аристократии,  упорно не желающие признавать "новомодных" веяний -  даже
если  этим  веяниям уже  не  первое столетие.  Изобретение пороха лишило
смысла тяжелые доспехи,  а  значит,  и для холодного оружия настала пора
легких шпаг и рапир.
     Однако мне не  удалось отделаться от упражнений с  мечом с  помощью
этих  соображений.  Выслушав меня,  отчим с  усмешкой ответил,  что  мои
доводы  красивы  и   логичны,   но   вряд  ли   покажутся  убедительными
вооруженному мечом противнику.  Конечно,  меня,  в  отличие от  Ллуйора,
никто  не  заставлял учиться владеть мечом -  также,  как  и  шпагой,  и
метательными ножами,  и пистолетом. Обычной ранайской девушке и в голову
не придет брать в руки оружие...
     Но у обычной ранайской девушки нет крыльев.
     В общем,  мне не хотелось давать Ллуйору шанс взять надо мной верх,
и я предложила ему обратиться к отчиму.
     -Он злится на меня, - поморщился Ллуйор. -Говорит, не для того учит
меня  боевому искусству,  чтобы я  применял его  в  кабацких драках.  Ну
подумаешь,  ну выпил с друзьями,  что ж мне,  уж и поразвлечься нельзя -
всю жизнь только и думать о том, как аньйо пытать и жизни лишать?
     -А зачем тебе тогда лишний раз упражняться на мечах?  - усмехнулась
я.
     -Да так,  скучно же... - логика никогда не была его сильным местом.
-Пойдем, а?
     -Не хочу, - буркнула я.
     -А на шпагах?
     Это было уже что-то новенькое. Он прямо-таки подлизывался ко мне, и
я  не  могла  понять,  зачем ему  это  надо.  Впрочем,  у  меня  тут  же
шевельнулась надежда,  что,  может быть, ему и в самом деле надоела наша
вражда,  и он решился первым сделать шаг навстречу... Увы - я, наверное,
никогда не  отучусь от  дурной привычки думать о  других лучше,  чем они
того заслуживают.
     -Куда мы пойдем? - сказала я. -Дождь на дворе.
     (Отчим не  признавал плохой погоды для тренировок и  всегда выгонял
нас  на  улицу,  но  проделывать подобное по  своей  воле  мне как-то не
хотелось.)
     -А мы на чердаке, - ответил Ллуйор. - Места хватит.
     И вот, словно много лет назад, мы вновь поднялись вместе на чердак.
Я  давно не была там и  даже удивилась,  каким тесным и маленьким он мне
показался.   Мы   кое-как   разгребли  старый   хлам,   освобождая  себе
пространство для поединка, и скрестили шпаги.
     Бой был жарким,  без поддавков.  При счете 8:5 в мою пользу Ллуйор,
наконец,  отсалютовал мне и опустил оружие,  признавая свое поражение. Я
стояла, обмахиваясь крыльями, а он, как в былые годы, вытащил из сундука
гобелен с  охотниками и  улегся,  заложив руки за  голову.  Ллуйор лег с
краю, явно оставляя место для меня, и я села рядом.
     -Помаши еще,  -  попросил он;  как видно, никак не мог остыть после
физических упражнений в душном помещении.  Я чувствовала запах его пота,
и мне было неприятно - но ради этого внезапного воскресения былой дружбы
я решила не обращать внимания, понимая к тому же, что от меня в этот миг
тоже пахнет отнюдь не цветами тнуала.
     Разговор,   однако,  не  клеился.  Ллуйор,  должно  быть,  стыдился
возвращаться к  детским воспоминаниям и  в  то  же  время  понимал,  что
истории из нынешней его жизни мне вряд ли понравятся. Я тоже не знала, о
чем  с  ним  говорить после всех этих лет отчуждения.  Наконец продуктом
растущей неловкости стал  его  вопрос,  что  я  сейчас  читаю.  Читала я
Йирклойа,  и  вряд  ли  Ллуйору это  могло быть  сильно интересно;  этот
философ,  несмотря на весь свой ум и эрудицию (за которые,  в частности,
его  так  ценил  отчим),  отличается на  редкость нудным и  тяжеловесным
стилем изложения,  так что даже битва с  учебником гантруской грамматики
казалась    мне    предпочтительней   распутывания    полуторастраничных
йирклойевских фраз. Вероятно, девушки, читающие Йирклойа, встречаются не
намного чаще,  чем девушки,  владеющие мечом. Но - тут уж мне совсем нет
дела  до  дурацких половых предрассудков,  пусть даже  это  чтение и  не
доставляло  мне  удовольствия.   Культурный  аньйо  должен  знать  труды
Йирклойа - хотя бы для того, чтобы иметь право с ними не соглашаться.
     Тем не менее,  Ллуйор спросил,  и я ответила.  Радуясь, что нашлась
хоть  какая-то  тема  для  разговора,  я  принялась  излагать  (стараясь
держаться  доступного  ему  уровня)  идеи  основоположника  негативизма,
попутно  приводя и  свои  возражения (ну  и  что,  что  мне  было  всего
четырнадцать? Тот, кто считает, что мыслить самостоятельно вправе только
взрослые,  не  научится самостоятельно мыслить никогда.)  Ллуйор вежливо
слушал какое-то время,  но потом не выдержал и, перебив меня на середине
фразы,  сообщил,  что тоже читает книгу.  Стараясь, чтобы это не звучало
саркастически,  я поинтересовалась, что это за книга, и он с готовностью
процитировал  какой-то  пошлейший  стишок  -   из  тех,  что  я  недавно
упоминала.  Видя  мою  скептическую,  чтобы  не  сказать  -  брезгливую,
реакцию,  он  обиженно заметил,  что  стихи куда лучше,  чем философская
скука.  "Может быть,  писания Йирклойа и скучны,  -  признала я,  следуя
врожденной правдивости,  -  но  лучше уж  скучная мудрость,  чем скучная
глупость".
     -Как  говорят  твои  любимые философы,  -  решил  проявить эрудицию
Ллуйор, - теория проверяется практикой.
     И прежде, чем я поняла смысл его слов, он вдруг сгреб меня в охапку
и впился губами в мои губы.
     Я даже не знаю,  что было более омерзительно - ощущение чужой слюны
во рту или эти липко блестящие похотью глаза,  которые я впервые увидела
столь близко и отчетливо.  Спазм подступил к горлу,  я чувствовала,  что
меня сейчас стошнит. Я рванулась, отталкивая Ллуйора, но он не отпускал.
Тогда я  ударила его  кулаком в  скулу -  как  учил меня отчим,  резко и
сильно,  как била бы смертельного врага; да он и был для меня в этот миг
смертельным врагом.  Его  голова мотнулась,  зубы клацнули,  и  он  осел
назад;  должно быть,  удар был  так силен,  что на  пару секунд сознание
Ллуйора помутилось.  Я  вскочила,  выхватывая платок и тщательно вытирая
губы;  но  этого было недостаточно,  мне  нужно было срочно прополоскать
рот,  и  вообще,  хотелось как можно скорее вымыться,  словно одним этим
взглядом он вымазал меня в чем-то гадком с головы до ног. Я перепрыгнула
через него и, подхватив валявшуюся шпагу, бросилась на лестницу.
     -Дура!  -  неслось мне вслед.  -Дура перепончатая! Принца ждешь? Да
кому ты, уродина, нужна?
     Я  буквально ссыпалась вниз по  лестнице и  на площадке налетела на
отчима.  Он,  конечно же,  спросил,  что  случилось,  но  я  лишь что-то
промычала,  мотнув  головой  -  мне  не  хотелось говорить,  пока  я  не
прополощу рот - и побежала в сторону ванной.
     Потом,  конечно,  я все рассказала отчиму - не вижу никаких причин,
по которым мне не следовало бы этого делать.  Впрочем, пока я мылась, он
уже нашел Ллуйора и вынудил его во всем сознаться. Тот, конечно, выражал
оскорбленное недоумение -  "ничего не  было,  я  ее просто поцеловал,  и
вообще,  сейчас же брачный сезон,  а ей уже четырнадцать".  По ранайским
законам  четырнадцать действительно считается нижним  пределом  брачного
возраста для женщин.  Изнасилования, этого отвратительного преступления,
совершающегося лишь  во  время брачных сезонов,  тоже не  было -  хотя я
уверена,  что,  не окажи я столь решительное сопротивление, Ллуйор довел
бы свое намерение до конца.  Однако формально перед законом он был чист;
тем  не  менее,  для отчима это происшествие стало последней каплей.  Он
заявил,  что обучение Ллуйора закончено, и тому остался последний этап -
самостоятельная казнь,  после чего он должен будет покинуть дом и  жить,
как ему будет угодно,  пока место королевского палача Йартнара не станет
вакантным.  "И  вот что,  молодой аньйо,  -  добавил отчим.  -Не вздумай
сделать вид перед чиновниками Канцелярии,  что не умеешь казнить. Это не
поможет тебе задержаться в  доме -  я  просто объявлю тебя в принципе не
способным к  этой работе.  На  меня это навлечет известные неприятности,
как на не справившегося с обязанностью подготовки преемника,  но ты,  не
получив   сертификата  палача,   вообще   останешься   без   средств   к
существованию." Ллуйор,  как видно, сразу понял, что просить и унижаться
бессмысленно; он лишь мрачно пробурчал что-то, но, когда отчим предложил
ему повторить погромче,  сделать это не осмелился.  В обычное время года
следующей казни можно было бы  ждать долго -  бывает,  что за  полгода и
больше в  столице и  окрестностях не совершается ни одного преступления,
заслуживающего столь сурового возмездия;  но в брачный сезон,  как я уже
говорила,  преступность резко  растет,  причем  преступления чаще  всего
совершаются без  особого ума  и  раскрываются быстро -  так что не  было
сомнений,  что первая казнь состоится сразу же  по окончании сезона,  то
есть меньше, чем через месяц.
     За это время мы с Ллуйором не встречались практически ни разу, хотя
и  продолжали  жить  под  одной  крышей.  Прекратились  даже  совместные
тренировки -  отчим теперь занимался со  мной,  но  не  с  ним.  И  вот,
наконец,  пришел день,  когда  Ллуйор должен был  доказать комиссии свою
профессиональную состоятельность. Ему выпало казнить женщину, осужденную
за  отравление мужа.  Сама я  не  пошла на  это смотреть (я и  отчима-то
видела за  работой лишь один раз,  и  то  в  тайне от матери),  но позже
узнала,  что Ллуйор проделал свою работу с явным наслаждением -  один из
членов   комиссии   даже   сделал   ему   замечание  за   излишнюю,   не
предусмотренную приговором жестокость.  Тем не  менее,  он  получил свой
сертификат и  отныне мог исполнять должность палача в любой из провинций
Ранайи; однако для того, чтобы занять место королевского палача Йартнара
(со  всеми  причитающимися  правами  и  привилегиями),   ему  надо  было
дождаться,  пока  отчим  освободит этот  пост.  Ллуйору  была  выплачена
предусмотренная  законом  сумма,   которой  хватило  бы  месяца  на  три
умеренной жизни -  после чего ему  предстояло самому заботиться о  своем
обеспечении.  В  наш  дом он  уже не  вернулся;  получив сертификат,  он
издевательски  поклонился  отчиму  и  поспешно  зашагал  прочь,   быстро
скрывшись в ближайшем переулке.
     Я почувствовала большое облегчение,  узнав, что больше не увижу его
- по крайней мере,  в ближайшие годы,  ибо отчим был здоров и крепок и в
отставку не собирался. И все же в глубине души осталось какое-то смутное
беспокойство.
     Как  всегда,  вместе с  зимой  (как  будто ее  одной недостаточно!)
начался новый  учебный год  -  однако на  сей  раз  утешительная новость
заключалась в том,  что для меня этот школьный год был последним.  Я все
чаще  задумывалась,  чем  займусь после  выпуска.  Хорошо  бы,  конечно,
поступить  в  королевский  университет -  я  надеялась,  что  уж  там-то
компания подберется поумнее,  чем в  школе -  но это было не так просто.
Хотя  Аклойат III  и  издал эдикт,  разрешающий женщинам получать высшее
образование  (так  же,  как  другим  указом  он  разрешил  то  же  самое
крылатым), и эдикты эти до сих пор не отменены, но на практике тем, кому
долгие века отказывали в равных правах, по-прежнему чинятся всевозможные
препоны.  Казалось бы,  чего  проще -  принимать экзамены только в  виде
письменных  работ,  помеченных не  именами,  а  номерами;  тогда  каждый
получит только ту оценку, которую заслуживает. Нет - "священные традиции
ранайских университетов требуют,  чтобы всякий,  претендующий на высокое
звание студента,  прошел личное собеседование с  профессорами",  а потом
гадай,  за что тебе снизили оценку -  за то, что у тебя в голове, или же
за  то,  что у  тебя за спиной либо в  штанах,  извините за грубость.  А
поскольку у меня сразу в двух последних местах не то, что положено иметь
добропорядочному студиозусу согласно  "священным традициям"...  Нет,  я,
конечно, надеялась, что моей голове удастся пересилить все остальное, но
тут возникала еще одна проблема,  а именно плата за обучение. Пока отчим
исполняет свою должность,  сложностей с  этим не  будет,  но зависеть от
него не  хотелось.  Не  лучше ли  для начала найти какую-нибудь работу и
самой накопить себе денег на образование?  Конечно, перспектива шить или
готовить меня не прельщала;  не слишком-то я это и умела, да и как бы не
поглупеть на  такой  работе.  Идеально было  бы  устроиться секретарем к
какому-нибудь ученому; вот где можно не только заработать, но и провести
время с пользой для ума...
     Все эти мои планы опрокинулись в  одночасье за пять декад до Нового
года.   Именно  тогда  мальчишка-посыльный  из  лавки  (несколько  более
разговорчивый,  чем его предшественник пятнадцатилетней давности) принес
в наш дом весть о пришельцах со звезд.
     Точнее говоря,  принес он весть о  бродяге,  явившемся в  наш город
откуда-то с  запада и ныне сидящем в ближайшем кабаке и рассказывающем о
пришельцах.  Конечно, любой здравомыслящий аньйо решил бы, что это всего
лишь  байка,   придуманная  бродягой  в  надежде  заработать  бесплатную
выпивку; но я-то видела летящую звезду...
     Надеясь,  что  бродягу еще  не  напоили до  полного бесчувствия,  я
поспешно сунула ноги в  сапоги,  набросила меховую накидку,  подвесила к
поясу шпагу и  кинжал (все-таки  кабак -  не  самое безопасное место) и,
невзирая на протесты матери, выбежала на улицу.
     Бродяга все еще был там -  сидел в самом центре, окруженный плотным
кольцом слушателей.  Большинство из них, конечно, ему не верили - однако
охотно  ставили  угощение  за  то,   что  "складно  врет".  Я  с  трудом
протолкалась сквозь эту веселящуюся толпу.
     -...  почти,  значит, как аньйо, - рассказывал он, должно быть, уже
по десятому разу, - только головы у них большие, круглые и без волос...
     -Без  волос?  -  удивилась я.  Никогда не  слышала,  чтобы крылатые
страдали повышенной склонностью к облысению.
     Рассказчик покосился на меня,  недоумевая,  должно быть, что совсем
юная девчонка, судя по одежде - из благородных, делает в таком месте.
     -Ну да,  без волос,  -  снизошел он до ответа.  -Блестят на солнце,
головы-то.
     "Ладно,  блестят так блестят,  может, они специально бреются, как у
нас священники", - подумала я и задала более важный для меня вопрос:
     -А летать они умеют?
     -Ясное дело,  умеют,  - он, должно быть, поражался моей глупости. -
Со звезд они пешком пришли, что ли?
     Несколько аньйо засмеялись.
     -Я не про то,  -  нетерпеливо пояснила я. - Со звезд они, наверное,
на воздушном корабле прилетели...
     -Не на корабле, - бродяга наставительно поднял палец и отхлебнул из
кружки.  -В башне они прилетели.  В большой-большой башне,  выше,  чем у
любого замка, а снизу у нее огонь пыхает и гром грохочет.
     -Вот ведь плетет и  не краснеет!  -  хохотнул сочный бас у меня над
ухом.
     -Как это не  краснеет?  -  удивился второй шутник.  -Ты  на нос его
посмотри!
     -Без башни!  - крикнула я, перекрывая общий хохот. -Без башни, сами
по себе, они летать умеют? Ну, как птицы или вйофны...
     -Умеют, - размашисто кивнул бродяга, двигая по столу пустую кружку.
Кто-то  с  готовностью налил ему еще.  -Летают по небу так,  что ни одна
птица не угонится.
     -Значит, и крылья у них есть? - уточнила я, чувствуя, как колотится
сердце.
     -Ну,  знамо дело,  есть!  -  я,  должно быть, была в его глазах уже
совсем законченной идиоткой.  -Раз летают, значит, есть! Как без крыльев
летать-то?
     -Так, как башня летает, - мстительно возразила я.
     -Нну... так то башня... - протянул он с явной растерянностью.
     После этих слов у  меня зародилось твердое подозрение,  что  сам он
пришельцев не видел, а лишь пересказывает дошедшие до него слухи. Тем не
менее, других источников информации не было, и я продолжала наседать.
     -Так ты сам их видел?
     -Как тебя! - уверенно ответил он.
     -И говорил с ними?
     Он на мгновение задумался, и я окончательно поняла, что он врет.
     -Так они по-нашему-то не разумеют,  -  вывернулся он.  -Как с  ними
говорить-то?
     -Ну ладно, а где это было? Где эта их башня?
     -Башня-то? За морем она. На острове.
     -За каким морем? На каком острове? - наседала я.
     -За морем? Ну, этим... Илсудрумским...
     -Нет такого моря! Может, Ирсалийским?
     -Ну да, точно, Ирсалийским! Подумаешь, уж и оговориться нельзя...
     -На северо-западе, значит, которое?
     -Где же еще?
     -Вот и врешь! Ирсалийское море на юге!
     Снова послышались смешки.  "Ишь,  как она его... ученая, видать", -
прокомментировал кто-то в толпе.
     -Мужики,  да уберите вы эту девку!  -  взмолился бродяга.  -Что она
рассказывать не дает!
     Большинство встретило этот вопль души хохотом,  но кое-кто, похоже,
и впрямь был готов выполнить просьбу.
     -На  самом  деле  я  знаю,  что  ты  говоришь  правду!  -  поспешно
воскликнула я. Несколько аньйо, включая и самого рассказчика, воззрились
на меня с удивлением.  -Просто ты сам там не был и не видел,  так?  Тебе
рассказали.
     -Ну,  так...  -  неохотно пробурчал бродяга,  утыкаясь в кружку. Он
понимал, что его бенефис на сегодня окончен.
     -Кто и где рассказал? - продолжала допрос я.
     -Матрос один... в ллойетском порту...
     Это походило на правду. Ллойет находится на северо-западе.
     -Он их сам видел?
     -Говорит, что сам...
     -Все-таки,   какое  море  и  остров?   Постарайся  вспомнить!  -  я
перечислила ему  моря  и  крупные острова,  лежащие к  северо-западу  от
нашего   континента.   Чувствовалось,   что   бродяге  хочется  соврать,
согласившись с первым попавшимся названием,  но,  один раз уже попавшись
на удочку, он не решился вновь испытывать мою проницательность.
     -Да не помню я, - сокрушенно покачал он головой.
     -Ладно, не расстраивайся, - я положила перед ним серебряный. Кто-то
хмыкнул,  кто-то  присвистнул,  удивляясь такой  щедрости.  -Если  вдруг
вспомнишь, приходи к дому Штрайе, что в Старокаменном переулке. Спросишь
Эйольту. Получишь еще денег. Только смотри, не врать!
     Ну конечно же,  произошло то, что должно было произойти. Как только
я  назвалась,  вокруг меня  начала сама собой образовываться пустота.  В
толпе зашушукались,  и я явственно различила пару раз прозвучавшее слово
"палач". Как только я уйду, они сразу объяснят бродяге, КТО живет в доме
Штрайе,  после чего,  разумеется,  этот аньйо не  решится приблизиться к
нашему дому и за вдесятеро большую сумму. Проклятые предрассудки!
     Тем не менее,  три дня я жила надеждой,  что он все-таки вспомнит и
придет.  На четвертый день к нам наведался доктор Ваайне.  Я перехватила
его  на  входе и  выложила новости,  напомнив о  виденной мной  летающей
звезде.  Но,  как  оказалось,  дополнительные потверждения  ему  уже  не
требовались.
     -Да,  барышня, похоже, вы и в самом деле видели небесный корабль, -
покивал он.  -Я получил письмо из Королевского научного общества, до них
тоже уже  дошли эти сведения.  Наш почтенный коллега из  Илсудрума,  чья
добросовестность не  вызывает  сомнений,  пишет  о  небесных пришельцах,
высадившихся как раз в  те дни на одном из островов к  западу от Гантру.
Он,  правда, не наблюдал их лично, но ссылается на заслуживающие доверия
гантруские источники.
     К  западу  от  Гантру!  За  полмира от  нас!  Впрочем,  можно  было
догадаться,  судя по  тому,  как долго шли сведения...  А  я-то пыталась
угнаться за ними на тйорле... Ох, ну почему я такая несчастная?!
     Спустился отчим -  он  видел,  как  доктор Ваайне шел по  дорожке к
дому,  и недоумевал, почему тот не поднимается. Я впервые рассказала ему
все. Оказалось, он тоже уже знает.
     -Моей работы напрямую это пока что не касается, - сказал он, - но я
слышал,  что  первые  донесения поступили в  Тайную  Канцелярию еще  две
декады назад.  Правда,  со  ссылкой на непроверенные источники.  Имеется
директива пресекать слухи,  как могущие вызвать смущение в умах -  этого
твоего болтуна, должно быть, уже упекли в тюрьму за бродяжничество, хотя
точно не  знаю,  этим занимаются муниципалы...  Но  если все это правда,
скоро придут новые подтверждения, и скрыть новости не получится...
     -О  чем ты говоришь!  -  возмущенно воскликнула я.  -К  нам прибыли
гости из другого мира,  а  ваша Канцелярия только и  думает,  как бы это
скрыть!
     -Да,  мне бы тоже не хотелось,  чтобы эти господа пытались наложить
свои длинные руки на  то,  что  в  принципе не  могут контролировать,  -
согласился доктор Ваайне. -Хотя, с другой стороны, их тоже можно понять.
Фактически мы сейчас в  том же положении,  в каком были северные дикари,
когда к их континенту пристал первый ранайский корабль. Не могу сказать,
чтобы жизнь большинства дикарей после этого изменилась к лучшему...
     -Думаете,  они  хотят  нас  колонизовать?  -  эта  мысль как-то  не
приходила мне в голову.
     -Кто знает?  -  развел руками доктор.  -Может быть,  они собираются
завоевать нас,  может быть -  торговать с нами, хотя не представляю, что
мы  можем предложить народу,  умеющему летать меж  звездами...  А  может
быть,  пока мы тут гадаем и волнуемся, они уже давно улетели и больше не
вернутся.
     Судя  по  его  тону,  несмотря на  все  свое  научное  любопытство,
последний вариант он считал не самым худшим - но для меня не было ничего
ужаснее.  Столько лет в  тайне даже от себя самой верить в  несбыточное,
вдруг дождаться его и снова навсегда упустить?! Нет, только не это! Я не
верила,  что пришельцы прибыли как завоеватели,  но даже если так... что
ж, они должны узнать во мне свою. И если для того, чтобы вернуться в мой
по-настоящему родной мир,  мир  крылатых,  мне  придется сражаться в  их
рядах против армии Ранайи - я готова и на это.
     Но  надо  спешить.  Сколько времени прошло  с  посадки их  летающей
башни?  Конец лета... осень и брачный сезон... зима на середине... шесть
месяцев!  И для того,  чтобы добраться туда,  понадобится не меньше... В
нашем мире  ни  один корабль не  стал бы  так  долго задерживаться возле
новооткрытой земли.  Но тут все-таки не остров,  даже не материк - целая
планета! Пусть, о, пусть они дождутся меня!
     Я была в таком возбуждении,  что готова была прямо сейчас броситься
на улицу,  оседлать Йарре и скакать к городским воротам.  Каждая секунда
промедления казалась мне катастрофой.  Но я  все же напомнила себе,  что
мне  придется пересечь половину мира.  Половину мира!  Не  каждый  моряк
может похвастаться столь дальним путешествием.  И,  конечно же,  к  нему
стоило как следует подготовиться.
     Я ничего не сказала отчиму. В тот момент я еще не решила, покину ли
дом,  бывший мне родным все эти годы,  тайно,  оставив лишь письмо - или
прощальное объяснение все-таки состоится;  но даже и  во втором случае я
намеревалась открыться  не  раньше,  чем  буду  полностью  готова.  Хотя
вообще-то все доводы были в пользу тайного отъезда. Во-первых, я все еще
была несовершеннолетней,  и  родители имели не  только моральное,  но  и
юридическое право задержать меня, если понадобится - силой. Во-вторых...
я представляла себе,  насколько тяжелой будет сцена прощания (особенно с
мамой), и не была уверена, что останусь столь же твердой в своем решении
ехать.  Однако и  тайный отъезд казался мне предательством...  Я  готова
была предать свою страну, но не своих близких.
     В общем,  думать обо всем этом было неприятно,  и я отложила это на
потом,  а  пока распрашивала доктора и  отчима о  том,  что им известно.
Известно им,  однако, было немного - слишком скупы и, вероятно, искажены
были первые сведения, дошедшие до нас через два континента и океан. Хотя
способность пришельцев летать вроде бы подтверждалась.  Может быть,  мне
следовало дождаться более точных сведений -  ведь пока я  даже не знала,
где именно высадились пришельцы!  -  но время не терпело;  я решила, что
узнаю  все  необходимое по  дороге.  Первой своей  промежуточной целью я
наметила Ллойет;  если бы  мне удалось сесть там на  корабль,  идущий на
запад,  то  не  пришлось бы даже пересекать посуху илсудрумскую границу,
чего мне  не  слишком хотелось.  Мир между Ранайей и  Илсудрумом все еще
сохранялся (несмотря на вечные трения вокруг северных колоний),  но меня
беспокоила другая проблема -  насколько я знала,  илсудрумские законы не
признавали равноправия крылатых.  Илсудрумская империя вообще и древнее,
и консервативнее Ранайского королевства.
     Обдумала я,  впрочем,  и  еще  одну  возможность -  если цель моего
путешествия находится так далеко на западе,  то, может быть, ближе будет
путь в обратном направлении, на восток? Я долго рассматривала и измеряла
ниткой глобус в библиотеке;  не зная точных координат летающей башни,  я
не  могла однозначно ответить на  этот вопрос.  Но  по  дороге на восток
пришлось бы пересекать совсем дикие земли,  в  том числе Великую пустыню
Гвайорат,   да  и   восточных  языков  я   не  знала,   так  что  решила
придерживаться первоначального плана.
     В  тайне от родных я готовилась к путешествию три дня -  не столько
покупая вещи, сколько продавая их. Я рассудила, что путь мой, по крайней
мере  пока,  лежит через цивилизованные страны,  и  удобнее будет делать
покупки в  пути по  мере необходимости,  чем тащить за  собой громоздкую
поклажу. Мне пришлось продать не только всю одежду, кроме той, в которой
я  планировала отправиться в путь,  но и принадлежавшие мне лично книги.
Увы,  выручить за все это удалось немного (когда я заикнулась в одной из
лавок  о  прибавке,  оценщик заявил,  что  он  вообще  не  должен ничего
покупать у такой маля... - тут он покосился на шпагу у меня на поясе - у
столь  юной  особы  без  разрешения  ее   родителей,   и   мне  пришлось
отступиться).  Мои сбережения,  скопленные за  прошлые годы,  также были
скудны -  отчим предпочитал покупать вещи,  о которых я просила,  нежели
выдавать мне  наличные.  Так что теперь всего моего состояния хватило бы
разве что на  дорогу до Ллойета,  а  вот оплатить проезд на корабле было
бы,  скорее всего,  уже нечем.  Я знала,  где в доме хранятся деньги,  и
понимала, что могу взять определенную сумму, не нанеся ущерба семье - но
красть у собственных родителей? В то же время чем дальше, чем отчетливей
я понимала, что не могу открыться им.
     В  общем,  на  четвертый день я  все  еще  пребывала в  мучительных
раздумьях,  так и не зная,  на что решиться,  и ругая себя за это. Отчим
рано ушел из дома -  в  тот день должна была состояться очередная казнь;
кажется,  момент для  отъезда был  подходящим.  И,  даже  если я  возьму
деньги, никакие упреки меня уже не настигнут - ведя я уезжаю навсегда...
Навсегда.  Пожалуй,  впервые я  поняла это со всей отчетливостью.  И это
простое слово показалось мне страшнее всех опасностей пути.
     Пока  я  терзалась  сомнениями,   внизу  послышался  какой-то  шум.
Хлопнула  дверь,  зазвучали незнакомые голоса  на  лестнице...  затем  я
услышала, как громко вскрикнула мать.
     Я  выскочила из  своей  комнаты  и  увидела,  как  двое  стражников
поднимают  по   лестнице  носилки.   Следом  шел  еще  один;   четвертый
незнакомец,  одетый в гражданское платье,  что-то говорил плачущей маме.
На носилках,  укрытый плащом,  лежал отчим;  лицо его было неестественно
бледным, в углу рта засохла струйка крови. Глаза были закрыты.
     -Он мертв?! - кинулась я к пришельцам.
     -Жив,  но  без  сознания.  Он  серьезно ранен,  -  ответил одетый в
гражданское,  как выяснилось,  врач, волею судьбы оказавшийся неподалеку
от места трагедии.
     Все произошло,  когда отчим, исполнив свои обязанности, возвращался
домой.  Бандиты в масках напали на него в узком переулке,  где, несмотря
на  дневной час,  не  оказалось народу;  их  было  пятеро  или  шестеро.
Несмотря на внезапность нападения, отчим сумел зарубить двоих и, судя по
оставшимся на  снегу следам крови,  ранил еще  одного;  но,  уже когда в
конце  переулка  показалась  пара  прохожих,   тут  же   бросившихся  за
стражниками,  одному из преступников удалось нанести роковой удар. Когда
подоспел патруль,  отчим был еще в сознании,  но он не узнал нападавших;
он  лишь распорядился нести его домой и  послать за  доктором Ваайне,  а
затем лишился чувств.  Его перевязали в  доме жившего на  соседней улице
врача, а затем принесли сюда.
     Отчима осторожно уложили в  его  спальне.  Прибыл доктор Ваайне,  о
чем-то озабоченно пошушукался с  коллегой;  затем тот,  получив плату за
свои услуги, откланялся. Ваайне велел маме вскипятить воды и погнал всех
из комнаты. Двое стражников остались на всякий случай караулить внизу.
     Не  знаю,  сколько прошло времени,  прежде чем доктор снова вышел к
нам,  неодобрительно покачивая головой.  "Пока он  жив,  но шансов очень
мало.  Клинок прошел насквозь,  повредив позвоночник.  Даже  если  Кйотн
выкарабкается,  он  уже не сможет ходить."  Мама,  заставившая было себя
успокоиться,   вновь  расплакалась.  Я  чувствовала,  что  у  меня  тоже
предательски влажнеют глаза, и зло стискивала зубы, пытаясь подавить это
проявление слабости. Мне было в этот миг труднее, чем маме. Мне хотелось
плакать не только от жалости к  отчиму -  хотя в тот момент,  увидев его
умирающим,  я поняла, что все-таки любила его. Но не менее острой была и
моя жалость к маме,  которой вслед за мужем предстояло теперь потерять и
дочь.
     Ибо ничто на  свете не  могло отвратить меня от желания вернуться в
мир крылатых.
     В  тот миг я  твердила себе,  что это расставание не  окончательно,
что,  возможно,  я  еще прилечу в  Йартнар со  своими новыми друзьями со
звезд,  и что, может быть, они согласятся взять маму с собой на летающую
башню,  и мы заживем счастливо там,  на небе...  Конечно, это были очень
детские, очень наивные мечты, но они помогли мне удержаться.
     Я не заплакала.
     Явился дознаватель из Тайной Канцелярии. Он спрашивал нас, нет ли у
нас подозрений о  личностях злоумышленников.  Мы ответили,  что не знаем
ничего конкретного и  можем лишь предположить,  что это месть сообщников
кого-то  из  казненных.   Дознаватель  подтвердил,  что  следствие  тоже
склоняется к этой версии,  тем более что в это утро отчим как раз казнил
главаря банды,  охота  за  которым шла  уже  не  первый  год.  Затем  он
поинтересовался у  доктора перспективами и,  услышав,  что отчим в любом
случае уже не сможет исполнять свои обязанности,  сообщил нам, что семье
будет выплачена компенсация,  но  в  то же время дом должен быть передан
новому королевскому палачу,  а потому нам следует позаботиться о поисках
нового жилья.  Услышав об этом, я вдруг поняла, что кое-какие подозрения
у меня имеются.  В самом деле,  кто,  как ни Ллуйор, был заинтересован в
смерти отчима, дабы унаследовать дом и доходную должность? И он имел зуб
на отчима,  и даже высказал вслух угрозу, когда тот отказал ему от дома.
Да  и  кабацкие дружки Ллуйора наверняка были немногим лучше бандитов из
ныне обезглавленной шайки... Все это я немедленно высказала дознавателю,
не  обращая внимания на удивленный и  осуждающий взгляд матери,  которой
подобная мысль явно казалась слишком чудовищной.  Чиновнику, однако, моя
гипотеза показалась вполне правдоподобной,  и  он заявил,  что Ллуйор не
вступит в должность, пока не будет проведено полное расследование.
     Однако я  не  могла дожидаться,  чем  все это кончится.  Я  приняла
твердое решение ехать на следующий день.
     Не  стану пересказывать все подробности разговора,  состоявшегося у
меня с матерью наутро.  Сами понимаете,  приятным и легким этот разговор
не  был.  Сначала она просто не могла поверить,  что я  говорю серьезно,
потом,  конечно,  решила, что моя затея - обычная подростковая блажь, от
которой я, по здравом размышлении ("ну ты же умная девочка!"), откажусь.
Не могу не признать, что со стороны это действительно выглядело безумием
- мне еще не исполнилось пятнадцати, а я собиралась одна "на край света"
(до  чего  же  живучи  в  языке  неграмотные  выражения!),   к  каким-то
пришельцам из чужого мира, о которых ходят лишь смутные слухи и которые,
на самом деле, совсем необязательно настроены дружелюбно. Упомянуты были
и  мой  родной отец,  тоже сбежавший из  дома в  четырнадцать лет ("и ты
знаешь, чем он кончил"), и отчим, находящийся в столь тяжелом положении,
и грядущие сложности со сменой жилья и началом, фактически, новой жизни,
где без моей помощи не  обойтись,  и  как-то совсем жалко,  почти смешно
прозвучавший на фоне всей этой тяжелой артиллерии аргумент, что мне надо
закончить школу. Все это было верно, но, каким был призрачным ни был мой
шанс попасть в мир крылатых,  я не собиралась его упускать.  "Но ты хоть
понимаешь, что, прежде чем ты до них доберешься, с тобой могут сотворить
такое,  что  школьные беды покажутся ерундой?  Ведь нас с  тобой чуть не
убили в  родной деревне!  А тут -  чужие аньйо и другие страны,  где нет
наших мягких законов..."  Я  возразила,  что ни в деревне,  ни в школе у
меня не было оружия,  а теперь есть,  и я умею им пользоваться.  Но этот
довод,  похоже,  лишь  напугал маму  еще  больше,  так  что  я  поспешно
добавила,  что не стану показывать свои крылья там, где не надо. В конце
концов она поняла,  что ни увещевания,  ни слезы не могут изменить моего
решения,  и что, даже обратись она в полицию, я все равно сбегу, так что
лучше  отпустить меня  добром и  дать  денег на  дорогу.  "Ты  жестокая,
Эйольта",  -  сказала она.  "Не моя вина,  что я родилась крылатой среди
бескрылых",  -  возразила я.  Кажется, мама поняла это как личный упрек,
хотя я вовсе не это имела в виду.
     Наконец сборы были закончены;  я  оделась и спустилась по лестнице,
по которой мне столько раз доводилось сбегать во двор...  Отчим так и не
пришел в сознание,  и я не стала заходить в его комнату.  Во-первых, это
было бессмысленно,  а во-вторых...  я боялась,  что это может поколебать
мою решимость.  Точно так же  я  не окидывала взглядом стены,  портьеры,
старинные картины,  не пыталась сохранить в  памяти каждую частицу этого
дома  -  нет,  я  старалась делать все  так,  словно уезжала на  обычную
загородную прогулку.  Я  вышла во  двор и  вывела Йарре из тйорлена.  Он
возмущенно фыркнул,  выражая недовольство холодом и  снегом,  щекотавшим
ему нос,  но,  пройдясь лихим аллюром вокруг двора, повеселел - все-таки
это было приятнее, чем простоять всю зиму в сарае.
     Мы  с  мамой  обнялись (если  вам  когда-нибудь  доведется обнимать
крылатого,  берите его за плечи,  а не за крылья), потом некоторое время
стояли молча.
     -Ты хоть вернешься? - спросила она наконец.
     -Да, - ответила я.
     Мы обе знали, что это неправда.
     Я   снова   почувствовала  влажное  тепло  в   глазах  и   поспешно
отвернулась,  шагая к  тйорлу.  Словно поняв мое настроение -  а  может,
просто  желая  поскорее согреться -  Йарре  сразу  же  припустил крупной
рысью.  Я не оглядывалась, а спустя буквально несколько секунд это уже и
не имело смысла -  снег,  валивший большими белыми хлопьями, скрывал все
кругом,  подобно густому туману.  Наверное,  он  очень  быстро замел мои
следы в переулке...
     Вечером  этого  дня  я  впервые в  жизни  заночевала в  придорожной
гостинице.  Наутро,  проснувшись в незнакомой постели, я в первый момент
не могла понять,  где нахожусь;  лишь подойдя к окну и выглянув во двор,
где на истоптанном снегу двое слуг запрягали в сани бурого тйорла, я все
вспомнила - и, кажется, только в этот момент действительно поверила, что
уехала из дома навсегда.
     Первые дни  пути обошлись без неприятных приключений -  хотя и  без
них поводов для мрачных раздумий у меня было предостаточно.  Я не просто
покинула родной дом;  я уехала,  не зная,  что будет с отчимом,  к каким
выводам  придет  следствие  относительно  Ллуйора...   Даже  природа  не
радовала -  сырой холодный ветер,  мокрый снег, унылые зимние пейзажи...
как  это все не  походило на  счастливые летние дни,  когда мы  с  Йарре
уносились прочь от  города!  Теперь я  была от Йартнара уже во много раз
дальше, чем во время самой дальней из тех прогулок...
     Все же и  в  эти дни у меня бывали радостные минуты.  Это случалось
вечером,  иногда на закате,  а иногда уже и в сумерках,  когда я наконец
добиралась до очередного трактира.  Так славно было,  намерзшись и устав
от долгого пути верхом,  ввалиться в  теплое помещение,  где в  огромном
очаге  весело трещит пламя,  вдоль  стен  уютно мерцают огоньки масляных
светильников,  аромат  смолистого  дерева  смешивается с  восхитительным
запахом  жареного  мяса,   а   над   столами  плывет  негромкое  гудение
разговоров!  Я  топала сапогами на пороге,  стряхивала снег с плаща,  и,
подав знак трактирщику, блаженно вытягивалась на свободном стуле поближе
к очагу.  Бывало,  что за этим следовала легкая заминка -  трактирщик не
мог поверить,  что столь юная особа путешествует в одиночестве,  и ждал,
пока войдут остальные путники.  Но,  наконец, убедившись в своей ошибке,
сам  хозяин или  кто-то  из  слуг спешил ко  мне,  я  королевским жестом
протягивала ему  серебряную монету и  заказывала "комнату на  одного,  с
камином и горячей водой" -  пока что у меня было достаточно денег, чтобы
это себе позволить. "И позаботьтесь о моем тйорле." "Ужин в номер подать
прикажете?" -  почтительно осведомлялся трактирщик уже без всяких скидок
на возраст (мои деньги внушали ему еще большее почтение, чем моя шпага).
"Нет,  я поужинаю в общем зале",  - неизменно отвечала я. Дело было не в
том,  что  после многочасового пути по  снежной пустыне мне  было так уж
приятно общество других аньйо (хотя,  признаюсь,  не без этого, но разве
что в  первые минуты) -  просто я надеялась,  прислушиваясь к разговорам
путешествующих, разузнать что-нибудь новое о пришельцах.
     Но увы, тут меня ждало разочарование! Они говорили о чем угодно - о
последнем урожае и  ценах на пиво,  об охоте на твурков и ревматизме,  о
женах,  детях и тйорлах, о столичных модах и недавних покупках, с особой
охотой обсуждали сплетни из  жизни губернатора провинции,  йартнарской и
столичной   знати,    с   несколько   большей   осторожностью   (обратно
пропорциональной,  впрочем, количеству выпитого) - из жизни королевского
двора... однако событие, которое казалось мне едва ли не самым важным во
всей истории нашего мира, похоже, не занимало их совершенно! Я просто не
могла в  это  поверить.  У  меня мелькнула было мысль,  что они попросту
боятся говорить на  эту  тему  (я  помнила слова  отчима о  директиве по
пресечению слухов) -  но,  слыша,  как  они запросто перемывают косточки
королевской семье,  я  была  вынуждена отвергнуть это  объяснение.  Они,
должно быть,  и в самом деле считали, что пиво, масти тйорлов или ломота
в  суставах,  третью зиму подряд одолевающая тетку чьей-то жены,  важнее
прибытия пришельцев со звезд!
     Несколько раз я,  потеряв терпение,  пыталась сама завести разговор
на  интересующую меня тему,  но натыкалась в  ответ на пренебрежительное
"байки!"  (как  будто  все  местные  и  столичные сплетни,  которые  они
обсуждали,  были святой истиной) или,  в  лучшем случае,  "ну,  это дела
заморские,  пусть гантрусы сами с  ними разбираются".  Лишь один тощий и
неопрятный субъект с  потасканным лицом (по  виду  -  типичный спившийся
подмастерье) проявил интерес к  разговору и  заявил,  что хорошо бы этим
чужезвездным летунам убраться подобру-поздорову,  откуда приперлись,  "а
заодно и наших крылатых пусть с собой прихватят - воздух чище будет". От
этого типа  разило пОтом и  пивом,  и  у  меня  было  сильнейшее желание
объяснить ему,  без  кого именно воздух будет чище -  но  я  сдержалась.
Скандал мне был не нужен,  а разоблачение -  тем более.  Потому-то, даже
садясь у  очага в общем зале,  я не снимала свой подбитый мехом плащ,  а
только расстегивала его.  Лишь позже,  поднявшись в свой номер и заперев
дверь изнутри,  я могла,  наконец, дать свободу крыльям - это был второй
блаженный момент моего вечера...
     Когда  я  проснулась на  следующее после разговора с  тем  кретином
утро,  комната была залита ярким солнечным светом.  Я  выглянула в окно;
небо,  впервые за  время моего путешествия,  очистилось от туч,  и  снег
весело искрился на  солнце.  Не  скажу,  впрочем,  что  это  сильно меня
обрадовало: зима - настолько идиотское время года, что даже солнце в эту
пору означает не тепло,  а холод.  Даже белый дым из труб сельских домов
поднимался как-то по-особенному,  так что с первого взгляда на него было
ясно - на улице мороз. Однако делать было нечего, я оделась и спустилась
вниз.
     -Уезжаете,  барышня?  -  спросил меня  трактирщик и,  не  дожидаясь
очевидного ответа,  добавил:  -  Я бы на вашем месте повременил. В такую
погоду ехать опасно.
     -Неужели так холодно?  -  скептически осведомилась я. В этот момент
кто-то из постояльцев вошел в трактир; из открытой двери дохнуло ледяным
воздухом, и в солнечном луче сверкнула снежная пыль.
     -Не  просто холодно,  -  ответил трактирщик.  -Днем  будет  сильная
метель.
     -По-моему,  небо ясно,  и ветра почти нет, - возразила я, вспомнив,
как поднимался дым.
     -Так то сейчас, - настаивал он. -У меня с вечера кости ноют, говорю
вам, буря идет.
     Я  пожала  плечами.  К  подобному  способу  предсказания  погоды  я
относилась скептически и, кроме того, у меня было подозрение, что хозяин
просто хочет удержать выгодного клиента еще на день. Да и так ли страшна
метель?  Я  уезжала из дома в сильный снегопад,  и ничего.  В этой части
королевства дороги хорошие, и жилье встречается часто...
     В  общем,  я  распрощалась с  трактирщиком,  который неодобрительно
качал головой, и вышла на улицу. Мороз тут же впился мне в лицо ледяными
иголками.  Я  поплотнее закуталась в  меховой плащ,  нахлобучила шапку и
натянула теплые рукавицы. Слуга вывел из тйорлена Йарре, выпускавшего из
ноздрей  густые  струи  пара.  Тйорл  с  беспокойством крутил  головой -
похоже, ему погода тоже не нравилась. Тем не менее, я запрыгнула в седло
и выехала со двора.
     Вскоре селение осталось позади,  и  дорога углубилась в  лес.  Было
очень тихо;  лишь снег негромко поскрипывал под копытами Йарре. Несмотря
на всю мою неприязнь к зиме,  я не могла не залюбоваться снежным нарядом
деревьев;  мириады легких сверкающих кристалликов одели не только каждую
ветку,  но даже каждую иголочку,  превратив ее в серебряную стрелку.  Во
всем лесу не осталось иного цвета, кроме белого. Доктор Ваайне, глядя на
такую  картину,  вероятно,  отметил  бы,  что  она  возникает вследствие
резкого   падения   температуры,   вызывающего  быструю   кристаллизацию
атмосферной  влаги,   и   что   вторжение  холодных  масс   воздуха  при
столкновении с  теплыми чревато погодными катаклизмами;  но  я  тогда не
подумала обо всем этом.
     Затем  дорога стала  подниматься,  и,  выехав из  леса  на  гребень
выгнутого подковой холма, я впервые ощутила резкий порыв ледяного ветра.
Оглянувшись через плечо, я увидела тяжелую, отечного цвета тучу, которая
ползла с  юго-запада.  В долине передо мной лежала маленькая деревенька,
всего  в  десяток дворов;  когда  я  добралась до  нее,  по  дороге  уже
стелилась  поземка,  закручивая  в  воздухе  мгновенные  снежные  вихри.
Постоялого двора в  деревне не было,  и  я не стала в ней задерживаться,
зная  по  карте,  что  дальше будет большое село,  где  можно дать отдых
тйорлу,  погреться и пообедать.  До него оставалось менее восьми миль, а
заночевать я  рассчитывала уже в  Каарве -  первом на этой дороге городе
Лланкерской провинции.
     Когда  я  проезжала  мимо  последнего  дома  деревеньки,   дородная
крестьянка, вышедшая на порог вытряхнуть на снег одеяло, окликнула меня:
"Куда едешь,  не видишь, метель собирается!" Но я отмахнулась от нее так
же,  как от трактирщика.  Выросшая в  городе,  я  просто не представляла
себе,   что  какой-то   ветер  со  снегом  может  представлять  реальную
опасность, особенно для моего могучего тйорла.
     Метель настигла меня милях в  трех за деревенькой.  Только что лишь
отдельные снежинки  кружились в  воздухе  -  и  вдруг  на  нас  с  Йарре
обрушился  настоящий снежный  шквал.  Я  пригнулась к  седлу,  прикрывая
рукавицей левую щеку от жестокого ветра,  но это помогало мало. Снег сек
лицо,  набивался за шиворот;  на глазах у меня выступили слезы.  Однако,
даже  проморгавшись,  я  не  стала видеть лучше -  все  вокруг заволокло
сплошное белое марево, сквозь эту кашу ничего нельзя было разглядеть уже
в десятке локтей.  Йарре повернул голову вправо, отворачиваясь от ветра;
казалось,  он предлагал вернуться в деревню.  Но мы отъехали уже слишком
далеко,  да  и  вообще,  я  не  хотела сдаваться,  а  потому лишь упрямо
стиснула коленями его бока, погоняя тйорла вперед.
     Мне  оставалось полагаться лишь на  его  чутье.  Йарре,  как  и  я,
никогда не бывал в этих местах,  но,  в конце концов, если верить карте,
дорога шла  практически прямо...  Новый порыв ветра швырнул мне  в  лицо
ледяную крупу, я зажмурилась и попыталась еще ниже натянуть шапку.
     Йарре шагал все медленней. Ветер, дувший прежде в левый бок, теперь
изменил  направление и  задувал  спереди.  Я  потерла рукавицей немеющее
лицо,  затем,  чувствуя, что это не помогает, расстегнула верхний крючок
накидки (холод сразу ворвался за пазуху),  стащила с шеи шарф и обмотала
им   голову  по   самые  глаза.   Кожу  лица  начали  покалывать  иголки
возвращающейся чувствительности, зато за шиворот снег полез еще охотнее,
как я ни куталась.
     Слева  из  снежной  круговерти вынырнул  какой-то  куст.  Ветер  со
свистом трепал его  голые  прутья...  Откуда посреди дороги куст?!  Я  в
испуге оглянулась и только тут заметила, что Йарре ступает уже по колено
в снегу.  Сбились!  Я уже готова была высказать тйорлу все,  что думаю о
его способности,  твурки его задери,  идти по прямой дороге -  но, когда
ваш  рот  замотан шарфом,  ругаться не  очень удобно.  Так что мои мысли
приняли более конструктивное направление.  Ветер слева,  значит,  Йарре,
отворачиваясь от него,  невольно забрал вправо. Нужно взять круче против
ветра, и тогда мы снова выедем на дорогу.
     Я  почти легла на  спину тйорлу,  прячась за его рогатой головой от
ярости вьюги.  Внезапно мне стало стыдно за мою вспышку злости на Йарре.
Ведь у него даже нет рук,  чтобы прикрыть морду от ветра и снега,  и его
короткая шерсть не такая теплая, как мой меховой плащ... Я погладила его
по холке, прося прощения, но он, наверное, даже не почувствовал, занятый
борьбой с беснующейся стихией.
     А меж тем холод начинал пронимать меня и сквозь плащ.
     Йарре шел  вперед против ветра,  упрямо опустив голову,  так  что я
едва могла дотянуться до его рогов и,  в конце концов,  просто обхватила
его за шею. Он прошел еще немного и остановился. Неужели выбился из сил?
Нет,  просто  впереди лежали непроходимые сугробы,  которые даже  тйорлу
были по  грудь...  То ли мы,  не заметив,  вновь миновали уже занесенную
дорогу, то ли ветер дурачил нас, меняя направление.
     Я  приподнялась на  стременах, тщетно пытаясь разглядеть что-нибудь
сквозь метель.  Увы, все мои книжные познания были совершенно бесполезны
в этой ситуации... "Йарре! - крикнула я, едва слыша собственный голос за
воем  и  свистом бури.  -Ищи  дорогу!"  Тйорл развернулся правым боком к
ветру и  двинулся в  новом направлении.  Через некоторое время путь  нам
преградил какой-то  овраг;  у  меня мелькнула мысль,  что  в  ложбине мы
сумеем укрыться от вьюги,  но склоны были слишком круты,  и от этой идеи
пришлось  отказаться.  Я  вновь  предоставила Йарре  выбирать дальнейший
путь;  сначала он шагал вдоль оврага, потом тот остался в стороне. Снова
вокруг не было ничего,  кроме бушующей бури; Йарре брел вперед, с каждым
шагом глубоко проваливаясь в снег, но теперь, по крайней мере, ветер дул
нам практически в  спину.  Впрочем,  у  меня все равно не попадал зуб на
зуб.
     Внезапно мне показалось,  что в  стороне от нашего пути я различила
сквозь  пелену  метели  смутные  очертания домов.  Неужели  мы  все-таки
выехали к селу? Или, может, это покинутая нами деревенька? Теперь я была
бы счастлива попасть и  в нее...  Видение длилось одно мгновение,  потом
его  скрыли  новые  снежные  волны,  но  я  была  уверена,  что  мне  не
померещилось.  Я  решительно потянула тйорла за рог,  вновь разворачивая
круто к ветру. "Вперед, Йарре! Жилье близко!"
     Он,  похоже,  не  разделял моего  оптимизма,  однако  повиновался и
покорно двинулся сквозь сугробы, прокладывая себе путь в снегу по брюхо.
Велико было искушение поискать дорогу, которая должна быть где-то рядом,
раз рядом населенный пункт,  и которая хотя и заметена снегом, но все же
не  настолько глубоко  -  однако  я  помнила,  чем  кончились предыдущие
поиски,  и решила не рисковать.  Собственно, у меня не было уверенности,
что мы и теперь движемся правильно,  но темные силуэты вновь мелькнули в
разрывах снежного марева.
     Не знаю, какое расстояние мы одолели так против ветра - может быть,
милю,  может,  две-три  сотни локтей.  Однако,  когда Йарре,  уже  почти
выбившись из сил,  добрался до того, что я считала селением, выяснилось,
что  никаких домов там  нет в  помине.  Это была маленькая редкая рощица
посреди голой равнины,  продуваемая всеми ветрами и потому непригодная в
качестве убежища.
     Тут  мне  пришла  в  голову  мысль,  до  которой  мне  следовало бы
додуматься уже на краю оврага.  Пусть рощица не могла нас укрыть, но она
была ориентиром! И, если она обозначена на карте (в чем, впрочем, у меня
были   большие  сомнения),   это   позволит  хотя  бы   определить  наше
местоположение. Как знать, может быть, жилье и вправду где-то рядом.
     Окоченевшими даже в  рукавицах руками я  принялась распутывать узел
своей дорожной сумки.  Сделать это  мне  никак не  удавалось,  так что в
конце  концов я  сняла  рукавицы и  сунула их  за  пояс.  Теперь котомку
удалось развязать,  но руки закоченели окончательно.  Едва я  вытащила и
развернула карту,  как  очередной порыв  ветра вырвал ее  из  негнущихся
пальцев и унес прочь, в снежную мглу.
     Я послала Йарре в погоню,  но,  разумеется,  безуспешно.  Отчаянный
рывок через сугробы привел лишь к тому, что мы вновь затерялись в буре и
не могли даже вернуться к  рощице,  а тйорл без толку растратил силы.  И
снегу вокруг намело уже столько,  что,  куда бы мы ни ехали, вряд ли нам
удалось бы продвинуться далеко.
     Если  прежде моими чувствами были в  основном злость и  досада,  то
теперь меня охватил настоящий ужас.  Холод сковал все тело;  я,  похоже,
уже  не  чувствовала пальцев ног,  да  и  кожа  между  шапкой  и  шарфом
полностью онемела.  До меня,  наконец,  дошло, что я не просто сбилась с
дороги - а что я могу погибнуть, умереть в самом буквальном смысле этого
слова прямо здесь,  на  крохотном по географическим меркам пятачке между
несколькими населенными пунктами, может быть, в какой-нибудь полумиле от
жилья! И мой заледенелый труп так и пролежит под снегом до весны...
     Я  вспомнила жуткую историю из  жизни Йорпа Тнааксена,  знаменитого
путешественника и  исследователя южных земель.  Однажды на пути к лагерю
его застиг страшный буран,  его тйорл выбился из сил, и самому Тнааксену
грозила верная гибель.  Тогда он взрезал тйорлу живот и забрался внутрь.
Тепло  внутренностей помогло ему  пережить буран и  дождаться товарищей,
которые  отправились его  искать,  когда  непогода стихла...  Впервые  я
прочла эту историю в детстве, когда у меня еще не было Йарре, но и тогда
она произвела на  меня очень тяжелое впечатление.  Тнааксен даже не  мог
избавить несчастное животное от страданий -  он был заинтересован, чтобы
тйорл прожил как можно дольше, и тот, действительно, умер не сразу. Я не
осуждала путешественника,  понимая,  что у  него не было другого выхода,
но...  Я потом несколько дней не могла есть мясо -  при взгляде на самые
аппетитные куски мне все мерещились эти окровавленные, но все еще живые,
пульсирующие внутренности.
     И менее всего я ожидала,  что сама окажусь в подобной ситуации! Там
были  высокие широты,  суровые и  дикие южные земли,  где  снег лежит по
двенадцать месяцев в году - а здесь привычный умеренный климат и чуть ли
не центр Ранайского королевства!  Однако,  в отличие от Тнааксена,  меня
даже никто не собирался искать...
     И  все же  я  совершенно не собиралась поступать так с  Йарре!  Что
угодно, только не это!
     Однако мысль  об  этом  навела меня  на  другую идею.  Непослушными
руками я  кое-как  расстегнула верхние крючки плаща  (не  тронув нижние,
чтобы ветер не разметал полы).  Метель сразу ворвалась под накидку, но я
и так уже промерзла насквозь и почти не заметила этого.  Я разделалась с
застежкой жакета,  отряхнула от  снега  шерсть Йарре  и  легла на  спину
тйорла, плотно прижавшись к нему; теперь наши тела разделяла лишь тонкая
ткань рубашки,  и  я  надеялась,  что живое тепло его могучего организма
согреет  меня.   Вскоре  мне  и  впрямь  стало  теплее;  одновременно  я
почувствовала,  до  чего же  меня вымотала эта борьба со стихией;  глаза
слипались сами  собой,  невыносимо хотелось  спать...  Я  понимала,  что
уснуть на  морозе -  это  смертельно опасно,  но  Йарре все  еще куда-то
шагал,  и размеренные движения его большого тела укачивали, успокаивали,
убаюкивали...
     И  вскоре не осталось уже ни холода,  ни ветра,  ни снега;  я снова
оказалась в Йартнаре,  и со мной были мама,  молодая и веселая, и отчим,
живой и  здоровый,  и  Ллуйор,  девятилетний мальчик.  "Ты же  взрослый,
Ллуйор",  -  сказала я.  "Нет,  - ответил он, - это была просто игра, ты
что,  забыла?  Мы играли в  принцессу и злодея.  Мы же друзья,  Эйольта,
друзья на всю жизнь!" "А ты не ранен?" -  обратилась я к отчиму. "Нет, -
ответил он,  -  тебе это просто приснилось. А теперь ты проснулась, и мы
всегда  будем  вместе."   И   они   все   трое   рассмеялись  над   моей
недогадливостью.  "А то,  что я не умею летать,  мне тоже приснилось?" -
спросила я с надеждой.  "Конечно,  -  ответила мама,  -  ты же прекрасно
летаешь."  И я расправила крылья,  и взмахнула ими,  и без всяких усилий
поднялась над полом;  тогда я тоже засмеялась, сделала круг по комнате и
вылетела в  окно.  Стоял  чудесный летний день,  и  всюду  цвели большие
цветы,  похожие на цветы тнуала,  только разноцветные; я поднималась все
выше и  выше,  и  теплый ласковый ветер нес меня над цветущей землей,  и
никогда в жизни я не испытывала такого полного всеобъемлющего счастья...
Отчим, мама и Ллуйор бежали за мной по земле, и их голоса доносились все
слабее,  но меня это не беспокоило - я понимала, что налетаюсь и вернусь
к  ним,  и  мы опять будем вместе.  "Правильно рассуждаете,  барышня,  -
сказал доктор Ваайне.  -А сейчас позвольте представить вам пришельцев со
звезд."  Я  повернула голову и увидела крылатых аньйо,  мужчин и женщин,
которые летели сбоку от меня и махали мне руками.  Двое подлетели совсем
близко и  подхватили меня.  "Осторожней,  держите!"  -  напутствовала их
третья аньйо.  Я  хотела ответить,  что в  этом нет нужды,  ибо я и сама
прекрасно умею  летать,  но  тут  один из  пришельцев-мужчин скептически
осведомился:  "Да он живой ли?" "Живой, вишь, дышит", - ответил ему один
из  державших.  "Ну,  повезло парню,  считай,  второй  раз  родился",  -
откликнулся другой пришелец.  "Какой парень,  глаза протри!  - возразили
ему неожиданно визгливым голосом.  -Девка это!" "Да ну?  - удивился тот.
-А шпага-то?" "Из благородных,  видать",  -  уважительно предположил еще
кто-то.  Я хотела пояснить им,  что,  согласно ранайским законам,  право
носить шпагу, помимо дворян и солдат, имеют также королевские чиновники,
члены   городских  магистратур,   профессора  и   студенты   королевских
университетов,  купцы трех  высших категорий и  ремесленники в  ранге не
ниже мастера -  а  также дети всех перечисленных с возраста 13 лет.  Под
детьми,  разумеется,  обычно подразумевают сыновей,  но в законе это,  к
счастью, не прописано. Однако я с удивлением обнаружила, что язык мне не
повинуется,  и  изо рта вырывается лишь какое-то мычание.  Да и  вообще,
солнечный свет  как-то  померк,  небо,  цветущая земля  и  парящие аньйо
исчезли,  осталось лишь ощущение,  что  меня куда-то  несут,  и  чувство
непривычной  легкости.  Но  я  чувствовала,  что  нужно  лишь  приложить
небольшое усилие, чтобы вновь вернуться в летнее небо.
     -Кладите  сюда,  -  напутствовал  первый  из  женских  голосов.  -И
снимайте одежду. Сайкре, где спирт?
     Я почувствовала -  все еще с трудом осознавая, что происходит - как
меня  кладут  на  что-то  мягкое,   стаскивают  сапоги,  чулки,  верхнюю
одежду...  Потом  меня  перевернули на  живот.  А  затем  вдруг раздался
оглушительный визг.
     От  этого визга я  окончательно проснулась.  И  поняла,  что готова
убить  визжавшую.  Не  только потому,  что  ее  голос  был  на  редкость
противен, но в первую очередь потому, что она отняла у меня, быть может,
самый чудесный сон в моей жизни.
     Впрочем,  у  меня не  было сил не  только кого-то  убить,  но  даже
открыть глаза.
     -Фу-ты,  дура,  Сайкре,  -  произнес после  короткой паузы  тот  же
женский голос,  что отдавал распоряжения и раньше. - Чего разоралась? Ну
крылья,  ну и что?  Не ее вина,  что она такой родилась. Судьба, значит,
такая. Тебе бы судьба выпала - и ты бы такой была.
     -Господь с  вами,  хозяйка,  экие  вы  ужасы говорите,  -  испугано
откликнулась визгливая Сайкре. - Нечистой силы вы не боитесь.
     -Цыц,  дура!  -  прикрикнула хозяйка.  -Какая нечистая сила? Али не
знаешь,  что и  по церковному,  и по мирскому закону крылатые нам теперь
равны?  Вишь,  шпага у ней,  и деньги,  верно, водятся... вон, кошель-то
тяжелый.  Может, графа какого дочка, у них ведь тоже крылатые рождаются.
Мы за ней хорошо ухаживать должны.  Йашна,  Китнайа,  не стойте столбом,
разотрите ее!  А,  да что с вас взять,  лучше я сама. А вы воду и чистое
белье несите.
     И жесткие сильные руки принялись растирать меня спиртом,  так что в
скором времени вся моя кожа горела;  но я по-прежнему лежала без сил, не
открывая глаз,  и  хотела только одного -  чтобы меня оставили в покое и
позволили  вновь  провалиться  в   черноту  сна.   Несколько  раз   меня
переворачивали, я чувствовала прикосновение теплой воды, потом махрового
полотенца и чистого белья;  наконец моя мечта исполнилась - меня накрыли
теплым одеялом и потушили свет.
     Следующие несколько дней выпали у  меня из памяти.  Серо-коричневое
вязкое марево бреда сменялось черной пустотой небытия;  лишь иногда я на
какие-то  мгновения  осознавала,  что  больна,  что  лежу  в  незнакомой
комнате,  и жадно глотала прохладную воду из чашки, поднесенной кем-то к
губам.  Но вот, наконец, в одно прекрасное солнечное утро... знаю, знаю,
что это пошлый штамп,  но  что же делать,  если так оно и  было на самом
деле - я проснулась. Именно проснулась, а не очнулась. Некоторое время я
просто лежала,  глядя на пылинки, порхающие в солнечном луче, и привыкая
к  вернувшейся реальности мира,  потом высвободила руку из-под  одеяла и
потрогала лоб - он был влажный, но прохладный. Жара больше не было.
     Я  была еще очень слаба,  и  даже от  этого движения у  меня слегка
закружилась голова.  Тем не менее, подоткнув подушку, я отважилась сесть
на постели.  Комната,  где я находилась, была обставлена безвкусно, но с
претензией:  пузатый,  непропорционально  громоздкий  комод,  аляповатый
портрет  короля  в  тяжеленной  раме,  явно  купленный  на  какой-нибудь
сельской ярмарке,  два стула с высоченными спинками,  подсвечники в виде
пухлых  детских  ручек...  К  потолку  была  прибита неизменная икона  -
"молясь,  аньйо должен поднимать глаза к небу".  Дурацкий обычай - давно
известно, что Земля круглая, и, значит, аньйо, молящиеся в разных частях
света и  смотрящие при этом в  небо,  смотрят на самом деле в совершенно
разные стороны.  Получается,  большинство смотрит неправильно?  Или  бог
окружает Землю со всех сторон?  Может быть, он нас попросту проглотил, и
весь наш мир,  а заодно и прочие миры,  находятся у него в желудке?  Эта
еретическая мысль показалась мне весьма забавной, и я рассмеялась.
     Окинув взглядом комнату, я перешла к собственной персоне и откинула
одеяло.  С удивлением обнаружила на себе пижамные брюки -  вещь дорогую,
вошедшую в  моду  совсем  недавно и  считающуюся чуть  ли  не  атрибутом
роскоши;  дома я никогда не надевала пижамы,  и не потому, что дорого, а
потому,  что неудобно - что может быть глупее, чем одеваться, чтобы идти
спать?  А вот выше пояса на мне ничего не было -  неудивительно,  откуда
здесь взяться пижамной куртке,  подходящей для крылатой? Я заметила, что
изрядно исхудала -  ребра торчали, как корни из лесной тропинки. Еще бы,
сколько дней ничего не ела...  мелькнуло смутное воспоминание,  что меня
поили  теплым  бульоном,  но  теперь  бы  я  явно  отведала  чего-нибудь
посолиднее.
     Словно в  ответ на  мои  мысли о  еде,  дверь,  почти не  скрипнув,
отворилась,   и  вошла  плотная  широколицая  женщина  средних  лет,   с
упрятанными под чепец волосами.
     -Очухалась,  наконец?  - приветствовала она меня. -Прав был доктор,
говорил,  что кризис прошел...  Ну, считай, счастливо отделалась. И сама
живая,  и руки-ноги целые. Шутка ли, на таком морозе недолго без пальцев
остаться. Кровь у тебя горячая, видать...
     -Что это за место? - прервала я поток ее словоизлияний.
     -Место-то?  Это, девочка, село Кутна, трактир "Серебряный тйорл". А
ты куда ехала?
     -Йарре! - вспомнила я, игнорируя ее вопрос. -Мой тйорл! С ним все в
порядке?
     -В  порядке,  сперва-то  еле на ногах держался,  как тебя довез,  а
сейчас стоит у нас в тйорлене,  хрумкает за двоих...  Ты ему теперь прям
памятник должна поставить, кабы не он, не быть бы тебе живой...
     -Я  должна его повидать!  -  я  вскочила с  кровати,  но  не успела
сделать и шага, как меня повело в сторону. Пытаясь сохранить равновесие,
я рефлекторно взмахнула крыльями, но все равно вынуждена была опуститься
на постель.
     -Лежи уж,  рано тебе еще  бегать-то,  -  ворчливо заметила женщина,
подходя к кровати.  До этого она держалась так,  словно в моей внешности
нет ничего необычного -  думаю,  не столько даже из вежливости,  сколько
потому,  что  насмотрелась на  мои крылья,  пока я  лежала в  бреду.  Но
теперь,  когда я  пустила их в ход,  от меня не укрылся огонек интереса,
вспыхнувший в ее глазах. -Да еще в таком виде, - добавила она.
     -Вид как вид,  -  насупилась я.  Конечно,  я не собиралась бежать в
тйорлен через весь  трактир в  одних пижамных штанах,  но  и  кутаться в
меховой плащ в теплой комнате считала излишним.
     Моя собеседница присела на кровать рядом со мной, рассматривая меня
уже в открытую. Чуть помолчав, она спросила, зачем-то понизив голос:
     -А... ты и летать можешь?
     -Нет, - ответила я совсем уже мрачно.
     -А...   тогда   почему  не...   -   она   сделала  рукой   какой-то
неопределенный жест, означавший, вероятно, движение ножа хирурга.
     -Не хочу, - я отвернулась, не желая вдаваться в подробности.
     -Ты  вроде  не  из  бедных,  хорошего врача  найти можешь...  -  не
унималась она.
     -Слушайте,  почему бы  вам  ухо  себе не  отрезать?  -  со  злостью
обернулась я  к  ней.  -Вы  ведь  и  без  него жить сможете,  и  даже не
оглохнете?
     -Да ладно,  ладно,  не обижайся...  Я  ж  добра тебе...  Ну прости.
Звать-то тебя как?
     -Эйольта Лаарен-Штрайе.
     -Красивое имя. Из дворян, небось?
     -Нет.  Я дочь королевского...  чиновника,  -  предпочла я закончить
нейтрально.
     -А я Майла Йекше,  хозяйка этого трактира. Меня все тетушкой Майлой
кличут.   Ходила  вот  за  тобой,   пока  ты  в  беспамятстве  валялась.
Служанки-то мои дуры, ничего им доверить нельзя...
     -Ой,  я  же вам и  спасибо не сказала,  -  смутилась я.  -Вы ж мне,
получается, жизнь спасли...
     -Ну, не я одна, - улыбнулась она, явно, однако, довольная, - доктор
из Каарва тебя смотрел...
     -Сколько я тут провалялась?
     -Да,  почитай,  больше декады уж...  Метель-то  когда у  нас  была?
Уже... да, двенадцатый день нынче пошел.
     -Ч-черт!  -  я  сжала  кулаки,  злясь на  собственную глупость.  Не
послушала доброго совета,  потому что  торопилась -  и  вот  пожалуйста,
потеряла впустую столько времени! Если я доберусь и узнаю, что пришельцы
улетели пару дней назад...
     -Радуйся,  что  жива  осталась,  -  рассудительно заметила хозяйка;
впрочем, где ей было знать, насколько критично для меня время. - Есть-то
хочешь, небось?
     -Еще   как!   -   воскликнула  я,   мигом  забывая  об   отдаленных
перспективах.
     -Пойду скажу Китнайе,  чтоб принесла.  Ты не волнуйся,  я ей строго
накажу, чтоб языком зря не трепала...
     Китнайа,  тоненькая невысокая девушка  года  на  два  старше  меня,
выглядела скромницей и тихоней,  но это,  конечно,  не значит, что она и
другие служанки не  обсуждали меня  за  глаза.  Так  что  наверняка весь
трактир уже  знал о  необычной постоялице,  и,  когда в  тот  же  день я
впервые спустилась вниз, я даже не пыталась прятать крылья под накидкой.
Конечно  же,  при  моем  появлении головы  начали  поворачиваться в  мою
сторону;  некоторые  косились  украдкой,  но  многие  разглядывали  и  в
открытую. Впрочем, взгляды были скорее любопытные, чем неприязненные, но
все равно,  удовольствия мне они не доставляли.  В  Йартнаре-то я  давно
примелькалась и  успела  отвыкнуть от  того,  чтобы  на  меня  пялились.
Полагаю,  однако,  что  моя  шпага  в  любом  случае внушала достаточное
почтение.
     Тетушка Майла  отговорила меня  от  идеи  сразу  же  ехать  дальше,
уверяя,  что я  еще не оправилась от болезни;  я и сама это чувствовала,
после обеда у меня даже поднялась температура,  хотя,  конечно,  не так,
как  в   прошлые  дни.   Кроме  того,   теперь  я   была  более  склонна
прислушиваться к  советам,  так что согласилась провести в  трактире еще
два-три дня.  Я выяснила,  сколько успела задолжать хозяйке -  сумма,  с
учетом ухода по первому разряду и доктора,  за которым посылали в город,
получилась немаленькая, но все-таки пока что не катастрофическая (все же
я  решила есть в  общем зале -  это обходилось дешевле).  Вообще-то  мне
сильно повезло с тетушкой Майлой - другой на ее месте, вместо того чтобы
возиться с крылатой,  пусть и небескорыстно,  мог запросто присвоить мой
кошель,  пользуясь моим беспомощным состоянием...  И  все  же  ее  совет
пожить в  трактире еще несколько дней навлек на меня беду,  хотя и не по
ее вине.
     Обыкновенно проезжающие останавливаются в  трактирах лишь  на  одну
ночь,  но  в  те дни дороги были плохи из-за капризов погоды,  и  многие
путешественники,   не   имевшие  спешных  дел,   предпочитали  переждать
несколько суток,  пока  либо потепление,  либо копыта тйорлов и  полозья
экипажей более нетерпеливых путников сделают путь более комфортным.  Так
что публика в  "Серебряном тйорле" менялась не столь активно,  и,  когда
утром третьего (четырнадцатого,  если считать от прибытия в трактир) дня
я  спустилась вниз,  многие из завтракавших в общем зале меня уже знали.
Два-три удивленных взгляда я, конечно, поймала, но это - дело обычное...
     -Это еще что такое?  - раздался мужской голос у меня за спиной. - Я
думал, здесь харчевня, а не цирк!
     Я вздрогнула,  как от удара. Собственно, ниоткуда не следовало, что
фраза относится ко мне,  так что я  решила не обращать внимания,  но уже
чувствовала, что так просто мне не отделаться.
     -С крыльями,  да еще и со шпагой!  -  не унимался голос. -Это у нее
вместо хвоста, что ли?
     Я резко повернулась,  кладя руку на эфес,  и сразу заметила детину,
глумливо скалившегося мне  в  лицо.  Его  желтые  зубы  были  крупными и
длинными,   как  у   тйорла,   а  оспины  на  лице  свидетельствовали  о
перенесенной  когда-то   болезни.   Судя  по  одежде  -   из  городского
простонародья, хотя и не бедный.
     -Ты  что-то  имеешь  против  крылатых,   или  мне  послышалось?   -
прищурилась я, подходя к нему. Разговоры за соседними столиками притихли
- публика  ожидала  зрелища.  "Действительно,  цирк!"  -  подумала  я  с
отвращением.
     -Смотрите-ка,  еще и разговаривает! - удивленным тоном провозгласил
этот тип. -Прям как настоящая аньйо!
     Моя  рука стискивала рукоять шпаги.  Заколоть ублюдка прямо сейчас,
пригвоздить его к стулу,  посмотрим,  как он тогда будет лыбиться! Но...
он меня пальцем не тронул, и он был безоружен. По ранайским законам, это
было бы убийство.  И я не могла вызвать его на дуэль -  он принадлежал к
низшему  сословию...  Закон  предписывает в  таких  случаях  подавать на
оскорбителя в суд, но мы были в сельском трактире, а не на площади перед
магистратом. Он знал все это и продолжал нагло ухмыляться.
     Однако он  не  учел,  что  отчим учил  меня не  только благородному
искусству фехтования.  Когда до него оставалось не больше шага,  я вдруг
сняла  руку  с  эфеса  и  со  всей  силы  вмазала  ему  кулаком  в  нос,
почувствовав,  как хрустнул под костяшками ломающийся хрящ. Сильный удар
в  скулу  может вызвать потерю сознания,  но  хороший удар  в  нос  куда
болезненней и, главное, оставляет память на всю жизнь.
     Он  завопил,  прикрывая рукой  расплющенные остатки  своей  широкой
мужской сопелки;  из-под  пальцев текла  кровь.  Раздались одобрительные
возгласы, кто-то даже зааплодировал - они явно не ожидали такой прыти от
девчонки. Их не возмутило даже то, что крылатая бьет "нормального" аньйо
- лишь позже я поняла,  что все дело было в том,  кого именно я ударила.
Хотя он не относился не то что к дворянскому или купеческому,  но даже к
ремесленному сословию,  ни  у  одного из  сидевших в  зале не хватило бы
смелости на такой поступок.
     -Не слышу извинений,  -  холодно констатировала я, готовясь в то же
время отскочить, если он полезет в драку. Он был почти наверняка сильнее
меня  -   все-таки  взрослый  мужик,  и  довольно  крупный,  хотя  и  не
выглядевший тренированным - однако даже не попытался дать сдачи.
     -Уродина чокнутая,  ты не знаешь, с кем связалась! - гнусаво скулил
он. - Я...
     А  вот на этот раз он получил в  скулу,  и,  хотя в нем было добрых
двести фунтов, свалился на пол. Правда, и у меня заныли костяшки.
     -Что такое?  - раздался вдруг еще один голос. -Кто смеет бить моего
слугу?
     Я  обернулась.  На  лестнице,  небрежно  опершись о  перила,  стоял
молодой красавец.  Я не иронизирую -  он действительно был красив и знал
это.  Ростом в  четыре с  четвертью локтя (на полторы головы выше меня),
при этом изящно и  пропорционально сложенный,  с  завитыми по  столичной
моде белокурыми волосами до плеч и  желтыми,  словно солнце,  глазами...
(мне всегда хотелось иметь такие глаза, ну или хотя бы синие, как море -
но  у  меня  они  бездарно-серые,  словно валяющийся в  пыли камень!)  И
внешность была не  единственным призом,  выпавшим ему в  лотерее судьбы;
весь его  облик говорил о  богатстве и  знатности.  На  нем  был  камзол
темно-бордового бархата,  такие же штаны,  остроносые сапоги, начищенные
до блеска (уж не тем ли слугой?)  и белые перчатки (такие делают из кожи
новорожденных тйорлят,  и  стоят  они  очень  дорого).  На  бедре висела
длинная шпага в посеребренных ножнах, с рубином на рукояти.
     Но мне было не до эстетики.
     -Сударь,   ваш   слуга   нанес   мне   серьезное   оскорбление,   -
проинформировала я  его.  -Впрочем,  полагаю,  что  уже  воздала ему  по
заслугам, а потому не стану требовать с вас сатисфакции.
     -Она полагает! - фыркнул он, делая пару шагов вниз по ступеням. -Да
кто ты такая вообще?
     -Эйольта Лаарен-Штрайе, дочь королевского палача Йартнара, - на сей
раз я не стала это скрывать. - И извольте говорить мне "вы".
     Он расхохотался.
     -Дочь  палача,  говоришь?  Твой папаша дурно справляется со  своими
обязанностями.  Во-первых, он мог бы отрезать тебе эти опахала и сделать
тебя похожей на аньйо, а не на вйофна. А во-вторых, ему следовало почаще
тебя пороть,  чтобы ты не воображала о  себе невесть что.  Впрочем,  это
никогда не поздно исправить.
     Говоря это, он лениво-расслабленной походкой приближался ко мне, и,
когда он  был  уже  рядом,  я  обнажила шпагу.  Сбоку кряхтел и  стонал,
поднимаясь с  пола,  его слуга,  но я  стрельнула глазами в ту сторону и
убедилась, что тот пока не опасен.
     -Я требую немедленных извинений!  -  крикнула я, становясь в боевую
позицию. -Или же защищайтесь!
     Но его рука даже не дрогнула в  сторону эфеса.  Он просто продолжал
наступать на меня,  но,  по правилам дуэли,  я  не имела права атаковать
первой,  пока он не взял в руки оружия!  Что за дурацкое положение!  Мне
пришлось сделать шаг  назад,  потом  еще  один.  Послышались смешки.  На
третьем шагу я  уперлась в стол позади меня.  И тут он попросту протянул
руку в  перчатке,  схватил мою шпагу и  рванул,  выворачивая!  Рывок был
таким сильным и неожиданным, что я выпустила рукоять. В следующий миг он
уже выкручивал мне руку,  разворачивая меня спиной к  себе.  Я  пыталась
вырваться,  но  он был чертовски силен.  Я  взмахнула крыльями,  надеясь
попасть ему в лицо,  но тут он так рванул мою руку,  что я вскрикнула от
боли и беспомощно плюхнулась животом на стол.
     -Да,  никогда не  поздно выбить из  девки дурь,  -  повторил он.  -
Сейчас я отшлепаю тебя твоей собственной шпагой.
     -Ты не смеешь! - крикнула я. -Я принадлежу к чиновному сословию!
     Но в тот же миг обжигающий удар обрушился на мой зад -  что делать,
рассказываю,  как  было  -  и  мне  пришлось  закусить  губу,  чтобы  не
закричать.  Я уже говорила,  кажется, что отчим никогда не бил меня, и в
школе тоже не  было телесных наказаний -  все же  это была не  школа для
простонародья.  Так что я даже не представляла себе, что это такое... Но
и  этот тип не представлял,  что такое я.  Он не знал,  что с внутренней
стороны моего жакета пришиты четыре кармашка для метательных ножей - два
под правую руку,  два под левую.  И, поскольку моя левая рука оставалась
свободной,  я  сунула ее под жакет,  прикрывая крылом.  Он успел ударить
меня еще  один раз,  а  когда замахнулся для третьего,  я  со  всей силы
вонзила нож ему в ногу.
     Он вскрикнул - в первый момент больше от изумления, чем от боли - и
невольно ослабил хватку.  Я тут же вывернулась и оказалась лицом к нему.
Он стоял,  глядя на свое бедро, из которого торчала рукоятка ножа, затем
ухватился левой  рукой за  край  стола,  поднимая на  меня  перекошенное
бешенством лицо, в котором в этот миг не осталось ни капли красоты.
     Но моя жажда мести еще отнюдь не была утолена.  Когда говорят,  что
унижение смывается только  кровью,  имеют  в  виду  вовсе  не  кровь  из
бедренной артерии!
     В правой руке он все еще держал мою шпагу - значит, был вооружен, и
это давало мне право продолжать бой.  Я  выхватила второй нож и прыгнула
вперед, всаживая лезвие точно в сердце.
     Лицо его обрело на  редкость глупое выражение.  Он  дважды открыл и
закрыл рот,  словно рыба,  вытащенная на  берег.  На  второй раз струйка
крови сбежала изо рта по подбородку. Потом он упал.
     Кровь  на  темно-красном  бархате была  почти  незаметна,  так  что
поначалу многие даже не поняли,  что произошло.  Я  нагнулась и спокойно
выдернула из мертвой руки мою шпагу.  Когда я распрямилась,  ступени уже
скрипели под ногами тетушки Майлы,  сбегавшей вниз с удивительной для ее
комплекции проворностью.
     -Несчастная!  -  воскликнула она. -Что ты наделала?! Это же молодой
граф тар Мйоктан-Раатнор!
     -Он оскорбил меня и поплатился за это, - ответила я.
     -Вряд ли его отец, губернатор Лланкеры, примет это объяснение!
     М-да.  Так  вот,  значит,  почему этот тип вел себя так нагло.  Сын
члена  Совета Одиннадцати...  Выше  губернатора провинции только король.
Даже премьер-министр обладает меньшей властью -  во всяком случае, он не
может  сместить  губернатора,   но   Совет  Одиннадцати  может  сместить
премьера.
     Но, разумеется, знай я, кто он, я бы вела себя точно так же.
     Однако,  взглянув на лицо тетушки Майлы,  я  поняла,  что сейчас не
время рассуждать о  равенстве всех  перед законом.  Похоже,  я  навлекла
крупные неприятности и  на  себя,  и  на ее трактир,  и  нужно как можно
скорее уносить отсюда ноги.  Но, конечно, выскакивать в зиму без теплого
плаща и своих вещей я не собиралась,  а потому, продолжая сжимать шпагу,
бросилась мимо отшатнувшейся трактирщицы вверх по лестнице.
     Я  провела в  своей  комнате меньше минуты,  но,  когда я  выбежала
обратно,  по лестнице уже поднимались двое солдат с  обнаженными мечами.
Вряд ли  это  были охранники тар  Мйоктана,  иначе они  бы  спохватились
раньше;   скорее  всего,   просто  случайные  гости  трактира,   которым
вздумалось "исполнить свой долг".
     Мы встретились на середине лестницы.  "Шпагу в  ножны!"  -  крикнул
один из них,  развеивая последние сомнения в том, что им нужна именно я.
Оценив перспективы боя со  шпагой против двух профессиональных мечников,
я,  буквально в одном шаге от них,  перемахнула через перила и спрыгнула
вниз,  на  какой-то  стол,  расколотив сапогом тарелку с  жареной рыбой.
Солдаты,  не  рискуя повторить мой прыжок (я  сиганула локтей с  шести -
спасибо  отчиму,  научившему меня  группироваться),  бросились  вниз  по
лестнице.  Я метнулась было в сторону выхода,  надеясь их опередить,  но
заметила, что дверь уже загородили двое крепких аньйо. Уж этих-то совсем
никто не заставлял вмешиваться - но то ли они рассчитывали на награду за
помощь в поимке убийцы тар Мйоктана,  то ли ими просто овладел охотничий
азарт.  Второе даже  более вероятно,  особенно учитывая,  что  дичь была
крылатой.
     Поняв,  что через дверь не пробиться,  я прыгнула на соседний стол,
потом на  следующий,  устремляясь к  окнам.  Кто-то ухватил меня за полу
плаща;  я развернулась и рубанула его шпагой по руке. Шпага - не меч, но
все  же  клинок  заточен по  бокам,  и  несостоявшийся охотник с  криком
отдернул окровавленную руку.  Тем не менее ему удалось задержать меня на
несколько секунд,  и тот из солдат, что был более проворен, подбежал уже
близко. Я выхватила у застывшей в ужасе Китнайи кувшин с вином и бросила
его в солдата.  Тот не ожидал такого маневра и не успел ни укрыться,  ни
уклониться;  кувшин ударил его по голове, раскалываясь, и солдат упал. Я
махнула шпагой,  отгоняя очередного охотника, и перепрыгнула на соседний
стол.  Но  тут удача изменила мне:  хотя стол выглядел прочным,  ножка у
него подломилась,  и  я полетела на пол,  больно ушибив колено и локоть.
Преследователи с  радостным  криком  устремились ко  мне;  их  с  каждой
секундой становилось больше -  и  ведь это были те самые аньйо,  которые
только что аплодировали мне,  когда я поколотила зарвавшегося слугу... Я
ткнула шпагой первого подбежавшего -  он отпрянул с  тонким визгом -  и,
прежде чем остальные успели меня схватить,  юркнула на  четвереньках под
стол и проворно выскочила с другой стороны.  Однако,  вскочив на ноги, я
убедилась, что и дорога к ближайшим окнам уже отрезана; оставалось разве
что прорываться к  окнам в  противоположной стене.  Я  пару раз вильнула
между  столами,  уворачиваясь от  преследователей и  специально роняя за
собой стулья,  а затем перемахнула через прилавок. Передо мной оказалась
батарея бутылок;  я  схватила сразу три и швырнула в толпу.  В следующий
миг  я  заметила  какую-то  толстую  веревку,  закрученную узлом  вокруг
вмурованного в  стену  кольца.  За  долю  секунды  проследив взглядом ее
направление,  я  поняла,  что на  этой веревке,  перекинутой через блок,
подвешена под потолком массивная люстра; периодически ее опускают, чтобы
сменить свечи.  Что  ж,  пожалуй,  это будет потяжелее,  чем бутылка или
кувшин!  Шпагой или даже ножом я  бы  не  смогла рассечь такую веревку с
одного  удара,   но   под  прилавком  лежал  тесак  для  разделки  мяса,
оказавшийся как нельзя кстати.  Один взмах -  и люстра рухнула на головы
моим врагам.  Раздались крики и стоны,  те мои преследователи,  что были
уже рядом,  вне досягаемости люстры,  невольно обернулись,  а я побежала
дальше  и  вновь  перепрыгнула через  прилавок.  Вопли  за  моей  спиной
становились все громче,  и, бросив взгляд через плечо, я увидела, как на
месте падения люстры взметнулось пламя.  День  был  зимний и  пасмурный,
поэтому несколько свечей  в  люстре было  зажжено (хотя  и  меньше,  чем
вечером);  теперь,  как видно,  одна из них попала в  винную лужу или на
легко воспламеняющуюся одежду.  По крайней мере, чья-то одежда точно уже
горела. Наверное, в первый момент огонь было легко потушить, но об этом,
похоже,  никто не думал -  всех охватила паника,  и, забыв даже обо мне,
они ломанулись к  дверям и  окнам.  Я схватила тяжелый табурет и вышибла
крайнее окно.  Порезав осколками рукавицы и плащ, я, наконец, выкатилась
на улицу и, не желая бежать впереди толпы, тут же свернула за угол.
     Тяжело дыша,  я опустилась в снег под стеной.  Тйорлен не примыкает
вплотную к  зданию трактира,  значит,  огонь ему  не  грозит;  пусть мои
преследователи разбегутся и  уляжется суматоха,  а там я спокойно заберу
Йарре и уеду...  Но увы,  этот разумный план был нарушен в самом начале.
Несколько аньйо,  видимо,  забывшие от  испуга,  где  находится тйорлен,
свернули за угол следом за мной и остановились, растеряно оглядываясь. Я
попыталась вжаться в стену, но это не помогло.
     -Смотрите,  это она!  - крикнул один из них, и они все бросились ко
мне.  У  двоих оказались шпаги,  еще  один  размахивал длинным ножом.  Я
побежала вокруг дома в сторону тйорлена.  Бежать по глубокому снегу было
тяжело,  впрочем, та же проблема была и у моих преследователей; но, если
они и  не  могли меня догнать,  то  их громкие крики "Держи!  Держи ее!"
привлекали внимание остальных.  Я  сделала  отчаянный рывок,  но,  когда
из-за  угла показался тйорлен,  от  него навстречу мне уже бежали другие
аньйо.
     Я  поняла,  что мне не прорваться,  и  метнулась в сторону,  словно
йитл,  преследуемый твурком.  Но  они настигали.  Черт возьми,  там были
рослые,  длинноногие аньйо,  для которых снег был не таким глубоким, как
для меня;  к тому же я только-только оправилась после тяжелой болезни...
Я  слышала злое хриплое дыхание у  себя за спиной,  потом кто-то схватил
меня за плащ,  я вырвалась,  но тут же меня ухватили за волосы и дернули
назад,  я  с  трудом устояла на  ногах,  но  сильный удар промеж крыльев
повалил меня в снег...
     Это  был  конец.  Я  знала,  что  они  больше  не  собираются  меня
арестовывать. Дело было уже не в том, что я заколола сына губернатора. Я
ранила или  убила нескольких постояльцев,  я  подожгла трактир -  теперь
меня просто растерзают.  Они вне себя от ярости,  потом они, может быть,
остынут и одумаются, но будет уже поздно...
     -Йарре!  -  что есть сил закричала я  под градом сыпавшихся ударов.
-Йарре!!!
     Шпагу выбили из моей руки,  я  корчилась в снегу,  пытаясь прикрыть
голову.  Плащ на меху смягчал удары, но кто-то догадливый уже сдирал его
с меня. "Мечом ее, мечом! Где солдат?!" - визгливо крикнул еще кто-то.
     И вдруг над головой у меня раздался трубный рев,  и сразу следом за
ним -  вопль агонии.  Побои прекратились. Я повернулась и подняла голову
как раз вовремя, чтобы увидеть, как один из моих врагов летит по воздуху
со вспоротым животом. Другой рухнул в снег рядом, забрызгав меня кровью;
половина его  черепа  была  снесена  ударом  могучего копыта.  Еще  один
валялся без движения чуть поодаль.  Остальные с  криками разбегались кто
куда.  Йарре,  великолепный и страшный,  возвышался надо мной, как демон
мщения,  и с рогов его капала кровь,  а на шее болтался обрывок веревки,
которой он был привязан в стойле.
     Я,  дрожа,  как в  лихорадке,  кое-как натянула полусорванный плащ,
подобрала в снегу свою сумку и шпагу,  поднялась и обняла тйорла за шею.
Горячие  слезы  уже  заполнили мои  глаза,  я  чувствовала,  что вот-вот
разрыдаюсь.  Но расслабляться было рано - мои враги, убедившиеся, что на
них обрушилась не небесная кара и  не адский демон,  а всего лишь тйорл,
устремились  к  своим  собственным  животным;  другие  бежали  к  нам  с
вырванными из ограды кольями... Я попыталась взобраться на Йарре; он был
не оседлан, и без стремени это было не так-то просто сделать, особенно в
моем тогдашнем состоянии.  Но  он  сам все понял и  опустился на колени,
помогая мне сесть.  "Вперед, мальчик, - шепнула я, хватаясь за липкие от
крови рога, - Вперед!"
     И  он  помчался вперед,  словно под ногами у  него был не  снег,  а
прекрасная мощеная дорога.  Я  оглянулась через плечо и увидела пять или
шесть преследователей,  а также пламя, вырывавшееся из окон "Серебряного
тйорла".  Да, тетушка Майла, так-то я отплатила тебе за заботу... Но что
мне оставалось делать?
     Сзади  хлопнул выстрел.  Отчим научил меня  не  бояться выстрелов -
пуля  летит быстрее звука,  поэтому,  если ты  слышишь выстрел,  значит,
угроза уже миновала.  Да и  попасть из пистолета,  скача на тйорле и  по
скачущей же мишени - дело чрезвычайно сложное, если только стрелять не в
упор,  а  этой возможности мы с  Йарре давать им не собирались.  Недаром
говорят "пуля -  дура"... Выходит, у кого-то из них есть пистолет, может
быть,  даже не  у  одного.  Странно,  что они не  начали палить раньше -
впрочем,  ничего странного,  стреляя в  толпе,  наверняка попадешь не  в
того,  в кого хочешь.  Сама я,  хоть и умела обращаться с пистолетом, не
взяла его с  собой.  Во-первых,  ранайский закон запрещает огнестрельное
оружие   несовершеннолетним,   а   во-вторых,   штука   эта   достаточно
бесполезная.  С  одним  врагом  я  справлюсь и  шпагой,  а  против толпы
пистолет,  нуждающийся в  долгой перезарядке после каждого выстрела,  да
еще дающий осечки - не защита.
     Все-таки я  пригнулась к холке тйорла,  и вовремя -  следующая пуля
просвистела над моей головой.  Я понимала,  что Йарре старается изо всех
сил,  и  все  же  еще  сильнее  сжала  каблуками его  бока.  Кавалеристы
используют шпоры,  которые больно колют бока тйорлов,  но  я  никогда не
позволяла себе такого варварства.
     Мы  мчались по занесенной снегом дороге,  где лишь одинокая цепочка
следов  обозначала единственного проехавшего после  снегопада  всадника.
Было гораздо теплее, чем в тот день, когда я чуть не погибла в метель, и
все же на такой скорости встречный воздух обжигал холодом лицо и уши. По
мне  выстрелили еще  раз,  после  чего,  как  видно,  у  преследователей
кончилось заряженное оружие,  а  перезаряжать его на полном скаку -  тот
еще  акробатический номер,  одна  только  засыпка пороха  чего  стоит...
Однако,  обернувшись  через  плечо,  я  увидела  сквозь  клубившуюся  за
копытами Йарре снежную пыль,  что мои враги не оставили своих намерений,
хотя  расстояние между нами  и  продолжало постепенно увеличиваться.  Не
знаю,  сколько  времени  продолжалась эта  бешеная скачка  -  мне  тогда
казалось,  что целую вечность,  хотя на самом деле,  наверное, не больше
часа.  Под конец уже только трое охотников продолжали погоню - остальные
отстали раньше;  но вот,  оглянувшись в  очередной раз,  я увидела,  что
сдались и эти. Похоже, им было со мной по пути, так как они не повернули
обратно,  а  лишь позволили своим тйорлам перейти на  шаг.  Это  мне  не
понравилось,  так что пришлось гнать Йарре вскачь, пока они окончательно
не скрылись из виду.
     Впереди показалась река.  По  льду  с  тихим шелестом полз  ройк  -
легкий речной купеческий корабль.  Летом  при  хорошем ветре ройки ходят
под парусом, а при штиле или встречном ветре их тянут на длинных канатах
тйорлы,  идущие по берегу;  вдоль рек имеются станции,  где можно нанять
тягловых животных и погонщика.  Зимой,  в общем, все то же самое, только
корабль ставят на  полозья.  В  тот  день ветра почти не  было,  так что
шестерка тйорлов-тяжеловозов мерно  шагала вдоль реки,  волоча за  собой
торговое судно.  Довольно часто в зимнее время животных пускают прямо по
речному льду  (для  этого существуют специальные подковы с  шипами),  но
есть риск провалиться,  если лед в  каком-то месте окажется недостаточно
крепок,  и этот погонщик,  как видно, предпочитал осторожность скорости.
(Кораблю-то,  понятно, в любом случае ничего не грозит - в худшем случае
его придется втаскивать на  лед из  полыньи,  но высоко загнутые полозья
позволяют это сделать).  Что ж, мне эта встреча была весьма на руку. Мои
преследователи,  по всей видимости,  переправятся через реку и поедут по
дороге дальше,  я  же свернула и поскакала вдоль берега вниз по течению,
впереди тяжеловозов, которые, таким образом, затаптывали мои следы.
     Проехав  вдоль  реки  с   десяток  миль  (ройк  к   этому  времени,
естественно,  давно остался позади),  я  добралась до еще одной дороги и
лишь здесь переправилась на другой берег.  Вокруг до самого горизонта не
было  ни  души  и  никаких признаков жилья,  но  посреди белой равнины я
чувствовала себя  очень уязвимой и  свернула в  первую же  попавшуюся по
пути  рощицу.  Лишь здесь я,  наконец,  спешилась и  почувствовала,  как
страшное напряжение оставляет меня.
     Плакать,  однако, уже не хотелось - должно быть, чувства перегорели
во время снежной скачки. Я лишь достала из сумки свое зеркальце (один из
немногих моих предметов роскоши,  настоящее стеклянное в бронзовой раме,
а  не  просто отполированную металлическую пластинку -  теперь,  однако,
стекло   пересекала  уродливая  трещина)  и   деловито  осмотрела  себя.
Кровоподтек в  углу губ,  ссадина на скуле -  ничего,  жить будем.  Плащ
пострадал сильнее,  порван в  нескольких местах,  и вот это уже обидно -
эти-то  дырки  сами  не  заживут,  а  ходить в  штопаном плаще  аньйо из
чиновного сословия не пристало.
     Я  умылась снегом и  почистила Йарре,  стирая кровь с  его  шкуры и
рогов.  Он, как обычно, понял, что я хочу, и опустил шею, чтобы мне было
удобней.  Уже закончив,  я  притянула его большую тяжелую голову себе на
плечо и какое-то время стояла, гладя его по холке и шепча ласковые слова
в мохнатое ухо. Он уже второй раз спасал мне жизнь!
     Но  пора было подумать не о  прошлом,  а  о  будущем.  Между мной и
Ллойетским портом лежала Лланкерская провинция.  На западе она упиралась
прямиком в Илсудрум,  а на востоке -  в Тйеклотский хребет.  Перевалы по
зимнему времени,  естественно, непроходимы, а направляться еще дальше на
восток,  в  обход гор -  это крюк в добрые полторы тысячи миль.  Значит,
придется  ехать  через  Лланкеру,   где   правит  отец  заколотого  мною
красавчика.   Причем  шансов  проскочить  провинцию  прежде,  чем  весть
достигнет губернатора,  практически нет - что-что, а курьерская служба в
Ранайе налажена еще при Паарне I.
     И,  главное,  затеряться мне будет не  так-то  просто.  Меня видело
множество свидетелей.  Они знают мое имя и  мои приметы...  в  том числе
главную особую  примету.  Любому стражнику достаточно заглянуть под  мою
накидку -  и никаких иных доказательств уже не понадобится.  Не уверена,
что  во   всей  Ранайе  нашлась  бы  другая  девушка  моего  возраста  с
неампутированными крыльями того же размера.
     Совершеннолетие по  нашим  законам  наступает  в  15  лет,  но  оно
касается  в  основном  имущественных и  гражданских прав.  Уголовная  же
ответственность начинается  с  13,  что  вполне  логично,  раз  с  этого
возраста детям  высших  сословий дается  право  носить  оружие.  Правда,
строго  формально худшее,  что  мне  грозило  -  это  месяц  гауптвахты.
Официально дуэли были запрещены,  но  наказание за них полагалось именно
такое,  символическое -  да и то применялось лишь когда дело доходило до
суда,  а  это  случалось крайне редко.  (Аклойат III  Добрый хотел  было
законодательно приравнять дуэль к убийству, но так и не решился - многие
в  высших сословиях и  без  того проявляли недовольство его  реформами).
Естественно,  для  того,  чтобы  стычка  классифицировалась  как  дуэль,
необходимо соблюсти дуэльный кодекс -  но  он  был  нарушен как раз моим
противником,  а  мною соблюден безукоризненно.  Прочие же  мои  действия
можно было отнести к самообороне. Сопротивление аресту? У солдат не было
приказа об аресте, среди них не было ни одного офицера - они действовали
по собственной воле,  и я не обязана была подчиняться.  Поджог?  Роковая
случайность.
     Но  даже месяц гауптвахты плюс,  как минимум,  пара декад судебного
разбирательства с  привлечением и выслушиванием свидетелей были для меня
абсолютно неприемлемой задержкой. А я прекрасно понимала, что, окажись я
в руках старого графа тар Мйоктан-Раатнора, вряд ли отделаюсь так легко.
Способов достаточно -  от  заслушивания исключительно нужных свидетелей,
которые   позволят  пришить  мне   умышленное  убийство,   до   подсылки
головорезов,  которые разделаются со мной и без помощи законов. Мне было
четырнадцать  с  половиной,   но  я  прочитала  достаточно  исторической
литературы, чтобы знать, как обстряпываются подобные дела.
     Да,  кстати -  вас, может быть, интересует, что я чувствовала после
совершенного мной убийства, возможно, и не одного? Сожаление. Сожаление,
что не  прикончила кого-нибудь еще из  этой толпы,  с  такой готовностью
превратившейся в охотников, травящих дичь.
     В общем,  выходило, что через Лланкеру мне ехать нельзя, но и через
Илсудрум -  тоже хорошего мало. Во всяком случае, крылья мне пришлось бы
прятать и там,  и там.  Правда, в Илсудруме меня никто не стал бы искать
специально,  но,  с другой стороны, такой путь удлиннял дорогу посуху, а
морем путешествовать быстрее. Да и ехать на запад до границы пришлось бы
опять-таки по  ранайской территории вдоль Лланкеры -  и  как  знать,  не
встретятся ли при этом патрули, посланные разгневанным тар Мйоктаном...
     Отчим говорил с усмешкой:  "Если не знаешь,  как поступить -  брось
монетку,  и поймешь, чего хочешь на самом деле". Именно так я и сделала.
Мой кошель,  к счастью, остался при мне. Я извлекла серебряный полуйонк,
подкинула его ногтем в воздух,  поймала, разжала кулак, глядя на ладонь,
и  со  смехом вспомнила,  что  так  и  не  загадала,  какая  сторона что
означает.  Сунув монету обратно в  кошель,  я оседлала Йарре и поскакала
дальше на север, вглубь Лланкерской провинции.
     Каарв теперь для  меня отпадал -  очевидно,  что туда бы  мои враги
добрались в  первую очередь.  Я  ехала весь  день,  лишь пару раз  делая
короткие остановки в чистом поле, чтобы дать отдохнуть тйорлу, и наконец
уже в  темноте добралась до  какой-то  деревушки.  В  двух домах хозяева
наотрез  отказались  пускать  в   дом   явившуюся  после  захода  солнца
незнакомку (хм,  воображаю,  что было бы,  если бы  эти суеверные тупицы
увидели меня без плаща),  в третьем,  после уговоров,  все-таки пустили,
содрав целый  полуйонк за  небогатый ужин  и  ночлег в  сенях на  лавке,
наскоро покрытой тощей грязной периной.  Впрочем,  последнее меня вполне
устроило -  спать было,  конечно, жестко, зато в полумраке сеней хозяева
вряд ли  могли меня как  следует разглядеть.  Уехала я  тоже в  сумраке,
когда пасмурное небо едва начало сереть.
     Ближе к  вечеру я  добралась до  города под названием Файетн,  где,
наконец,  купила седло и сбрую, а также новый плащ (продавец в лавке все
не мог понять,  почему я  не желаю его примерить,  но ведь для этого мне
пришлось бы  снять  мой  старый  в  его  присутствии;  потом  я  наскоро
переоделась в  какой-то  подворотне и  продала рваный плащ старьевщику).
Там  же  заглянула я  и  в  лавку оружейнику,  где пополнила запас своих
метательных ножей (он тоже удивлялся, зачем они девчонке, но, глядя, как
я  со  знанием  дела  взвешиваю  их  в  руке  и  прищуриваюсь,  перестал
приставать с глупыми вопросами).  Сразу же после этого я покинула город,
не рискнув задерживаться на ночь;  добраться до другого жилья мы с Йарре
уже не  успели,  так что пришлось разжечь костер и  ночевать в  каком-то
леске под открытым небом - удовольствие ниже среднего, доложу я вам, и к
утру,  несмотря на костер и  теплый мех плаща,  мои зубы стучали не хуже
военного барабана.
     Инстинкт  заставлял меня  держаться подальше  от  крупных  городов,
останавливаясь в маленьких, лежащих в стороне от большой дороги селениях
- и  лишь несколько дней спустя я поняла,  насколько это глупо.  Если на
меня и  впрямь уже  шла охота,  то  именно в  большом городе мне было бы
проще всего затеряться в  толпе,  а во всяких глухих углах каждый путник
на  виду  и  привлекает внимание.  Поэтому следующий город  я  не  стала
огибать стороной и  въехала прямо в ворота -  хотя я покривила бы душой,
если  бы  сказала,  что  въехала бестрепетно.  Двое стражников стояли во
въездной  арке,   опершись  на   алебарды  и   скользя  по   проезжающим
привычно-равнодушным взглядом, но мне казалось, что они смотрят прямо на
меня,  и  я  столь старательно избегала встречаться с ними глазами,  что
это,  пожалуй,  и  впрямь могло бы  вызвать подозрение.  Однако никто не
проявил интереса к моей персоне, и я беспрепятственно въехала в город.
     Проезжая по улице,  я  увидела вывеску цирюльни и  решила остричься
накоротко.  Вообще-то  мне  идут  длинные,  с  ними не  так  заметна моя
"сутулость". Но, во-первых, стрижка помогла бы мне изменить внешность, а
во-вторых,  я помнила, какую дурную службу сослужили мне длинные волосы,
когда я  пыталась убежать от толпы.  Цирюльник,  скучавший в  отсутствие
клиентов  (зимой   ранайцы   стригутся  реже,   чем   летом),   радостно
приветствовал  меня.   Подобно  многим  аньйо  его  профессии,   он  был
словоохотлив;  выслушав  мое  пожелание,  он  принялся цокать  языком  и
сокрушаться,  что  такая  милая  барышня хочет  отрезать такие  красивые
волосы,  предлагая взамен всякие мудреные прически,  пока я  не оборвала
его.  Он  обиженно поджал губы и  молча принялся за  работу,  но  минуту
спустя язык его снова развязался.
     Как  я  поняла,  весть о  гибели сына губернатора еще  не  достигла
здешних мест,  иначе цирюльник поведал бы ее одной из первых.  Я слушала
вполуха его  болтовню о  местных новостях,  не  представлявших для  меня
никакого интереса,  и вдруг, вслед за рассказом о смерти какого-то купца
и  разыгравшейся между его родичами тяжбы из-за наследства,  он небрежно
упомянул  о   машине  пришельцев,   недавно  пролетевшей  над   городом.
Естественно, моя скука моментально испарилась.
     -Когда это было? - воскликнула я.
     -Осторожнее,  барышня,  не дергайтесь,  а  то я  отхвачу вам лишний
клок...  Было это,  кажется,  вчера -  а может, и позавчера. Если вообще
было,  вестимо.  Сам я не видал, мне об этом рассказывал Дйетне Ктаар, а
он  известный  мастер  приврать.  Говорит,  мол,  словно  большая  птица
промчалась высоко над городом на  рассвете.  Об  этих пришельцах болтают
уже несколько декад,  мол,  они поселились где-то  далеко,  за морями...
Только не знаю,  верить ли. Аньйо чего только не придумают, особенно про
заморские страны! Вот в запрошлом годе...
     -Птица  или  огненная башня?  -  не  позволила я  ему  углубиться в
воспоминания.
     -Птица,  вестимо дело, большая железная птица; где это видано, чтоб
башня летала? Да еще огненная... Говорю же, чего только не выдумают...
     -Куда она полетела? - вновь перебила я.
     -В Лланкеру, надо думать.
     -Где мне найти этого Ктаара?
     -Да где,  небось,  с утра в трактире зенки заливает...  А на что он
вам? Нового-то ничего не скажет, разве что успел сочинить еще что...
     -А что еще говорят о пришельцах?
     -Да  много чего...  Одни балакают,  будто они на  гигантских пауков
похожи.   А  другие  говорят  -   нет,   такие  же,  как  аньйо,  только
разноцветные...
     -Как это - разноцветные? - не поняла я. - Пятнистые, словно твурки?
     -Да нет,  просто кожа у них не светло-серая, как у нас, а у каждого
- своего цвета.
     -Так, может, то одежда, а не кожа? - я опять-таки не слышала, чтобы
крылатые когда-либо отличались цветом кожи.
     -Может,  и одежда.  У нас-то их никто не видел...  Ну вот, барышня,
готово. Взгляните-ка, - он подал мне зеркало.
     Я  придирчиво изучила свое отражение.  Да,  пожалуй,  теперь узнать
меня   было  затруднительно;   все-таки  прическа  очень  сильно  меняет
внешность.  Конечно, за парня мне бы все равно сойти не удалось - тонкий
женский нос от широкого мужского не отличит разве слепой,  да и  то пока
не пощупает (слуга в  "Серебряном тйорле" в  первый момент ошибся только
потому,  что  мое  лицо было замотано шарфом).  Но  теперь я  была почти
благодарна судьбе за свои невзрачные серые глаза и рыжие волосы -  такие
у каждого второго, не запоминаются, не привлекают внимания...
     Я расплатилась с цирюльником и вышла на улицу,  к заждавшемуся меня
Йарре.  Двое зевак,  стоя на противоположной стороне улицы,  уважительно
разглядывали его.  Должно  быть,  они  не  решались подойти  поближе  из
опасения,   что  такой  великолепный  тйорл  принадлежит  важной  особе.
Контраст между ожидавшимся и увиденным был столь велик, что один из них,
едва я  запрыгнула в седло,  так и захрюкал от смеха.  Я метнула на него
сердитый взгляд  и  поскакала по  улице.  Скверно,  они,  пожалуй,  меня
запомнили,  а моего тйорла и подавно...  Я впервые подумала о том,  что,
если я не хочу быть узнанной кем не надо,  мне вообще-то следует сменить
не только прическу и  плащ,  но и  своего скакуна.  Но идея расстаться с
Йарре была тут же с ужасом мною отвергнута.
     Увидев  вывеску  трактира,   я   спешилась  и  не  без  внутреннего
содрогания -  воспоминания о  том,  что случилось в "Серебряном тйорле",
были еще слишком живы - вошла внутрь. Когда глаза после яркого уже почти
по-весеннему  солнца   привыкли   к   полумраку  помещения,   я   громко
осведомилась,  здесь ли  Дйетне Ктаар.  Несколько лиц  обернулось в  мою
сторону, послышались насмешливые голоса:
     -Здесь, где ж ему еще быть...
     -Ишь ты, раньше за ним сюда только жена бегала, а теперь вон...
     -Эй, Дйет, проснись, ты пользуешься спросом!
     -На что он тебе, красавица, садись лучше выпей с нами!
     Машинально подумав,  назвал бы он меня красавицей, войди я сюда без
плаща,  я  направилась к  столу,  на  который мне указали.  За  столом в
одиночестве дремал  грузный аньйо,  уронив  голову на  руки;  перед  ним
стояла недопитая кружка.  Цирюльник оказался прав -  в том состоянии,  в
котором находился Ктаар,  толку от  него  было мало.  Потормошив его  за
плечо и добившись лишь невразумительного мычания,  я повернулась,  чтобы
уйти. Но путь мне преградил трактирщик.
     -Он задолжал мне два йонка. Платите, и можете забирать его.
     Даже если бы я этого хотела, вряд ли у меня хватило бы сил сдвинуть
Ктаара с места; я покачала головой.
     -Я   просто  хотела  распросить  его  о   железной  птице  звездных
пришельцев, которую он видел.
     Это вызвало новый град насмешек.
     -В бутылочный телескоп еще и не то увидишь!
     -Спроси его лучше о зеленых чертях, их он видит чаще!
     -Что  вы  гогочете,  как  йупы в  брачный сезон!  -  вмешался вдруг
ворчливый старческий голос. - Ну, я тоже видел звездную птицу.
     Я  отыскала взглядом говорившего и направилась к нему.  Он был сед,
лоб  и  щеки пересекли резкие морщины.  Должно быть,  его возраст внушал
гулякам почтение, ибо смешки смолкли.
     -Третьего дня  это  было.  Меня перед рассветом бессонница одолела,
дай,  думаю,  пройдусь,  все равно не засну уже... Ну, вышел на улицу, и
как толкнул меня кто-то  на небо посмотреть.  А  она там и  летела...  у
нас-то солнце еще не взошло,  а вверху уже светло было, облака розовели,
и птица эта ихняя так и горела на солнце.  Видать,  и впрямь железная. Я
сначала думал,  она низко летит,  а  потом,  как она за  облако нырнула,
понял,   что  в  ней  локтей  сорок  длины...   Так  и  умчалась,  вдоль
Лланкерского тракта...
     Я  вдруг заметила краем глаза,  что один из посетителей за соседним
столом, как будто прислушивавшийся к нашему разговору, неслышно поднялся
и  направился  к  выходу.  Мне  сразу  вспомнилось  недовольство  Тайной
Канцелярии слухами о пришельцах;  я, правда, надеялась, что этот нелепый
запрет уже утратил силу -  нельзя же запретить аньйо смотреть на небо, в
конце концов!  -  но  предпочла не  рисковать.  Поблагодарив старика,  я
поспешно покинула трактир,  а  сорок минут спустя и город (за это время,
впрочем, я успела еще отыскать лавку, торгующую товарами для проезжих, и
купить новую карту).  Мне повезло -  у ворот я нагнала купеческий обоз и
выехала из города вместе с ним,  словно бы в числе его сопровождающих, и
все равно мне показалось,  что один из  городских стражников окинул меня
подозрительным взглядом.
     Обоз двигался по Лланкерскому тракту. Хотя я быстро оставила позади
тяжело груженые сани торговцев,  но  продолжала ехать по  той же дороге.
Поначалу я  собиралась на первом же перекрестке выбрать более подходящее
для меня направление,  но затем призадумалась.  Конечно, ехать в столицу
провинции для меня -  значит совать голову твурку в пасть, не говоря уже
о том,  что дорога на Ллойет лежит западнее.  Но если пришельцы и впрямь
решили  посетить  Лланкеру,   то  вся  моя  задуманная  полукругосветная
экспедиция может оказаться лишенной смысла. Хотя, если их железная птица
летела в  сторону Лланкеры,  это еще не  значит,  что они собираются там
высадиться;  но, с другой стороны, где им еще высаживаться? Я лишний раз
сверилась с картой:  Лланкера -  самый крупный город на этом направлении
до самого побережья,  а  дальше вообще нет никаких цивилизованных стран.
Правда,  если они и прилетели туда -  а, наверное, двух дней им хватило,
чтобы долететь,  хотя на тйорле пришлось бы ехать не меньше декады -  то
надолго ли задержатся?  Лланкера,  конечно,  огромный город, даже больше
Йартнара -  почти двадцать тысяч жителей! - но кто их знает, пришельцев,
сочтут  ли  они  его  достаточно интересным,  чтобы  провести там  целую
декаду.  Эх,  если бы  я  не провалялась столько времени больная!  Может
быть,  я  бы даже сама увидела железную птицу в воздухе...  И что тогда?
Махать ей с земли руками?
     Нет, не руками. Крыльями. Уж это-то должно привлечь их внимание.
     Однако,  как  раз  через  декаду наступит Новый  год.  Может  быть,
пришельцы захотят остатья, чтобы посмотреть городской карнавал? Да и для
меня карнавал -  хорошая возможность проникнуть в  Лланкеру относительно
безопасно.
     Теперь я  понимаю,  что это была безумная идея.  Но  что вы хотите,
тогда мне еще даже не было пятнадцати...  И  я поехала по тракту дальше,
прямиком в столицу провинции, которой правил граф тар Мйоктан-Раатнор.
     Стоило мне  принять такое решение -  и  я  легко убедила себя,  что
никто не ожидает,  что я поеду в Лланкеру,  а значит,  мне удалось ловко
провести своих  врагов.  Я  даже  осмелела настолько,  что  вновь  стала
останавливаться на постоялых дворах, правда, теперь уже не задерживалась
в  общем зале,  а  сразу уходила к себе в номер,  и спала не раздеваясь,
сняв только плащ, со шпагою под рукой.
     Так прошло четыре дня пути по  Лланкерскому тракту.  Утром пятого я
оставила позади небольшой городок,  бывший селом еще столь недавно,  что
он  еще  даже  не  успел  обзавестись каменной крепостной стеной.  Возле
самого  города  мне  попались  навстречу четверо  кавалеристов,  занятые
каким-то  спором и  не  обратившие на  меня внимания,  затем я  обогнала
крестьянский возок,  хозяин  которого нещадно хлестал кнутом  по  ребрам
тощую  безрогую тйорлицу,  с  трудом  тянувшую перегруженные сани  -  и,
наконец,  осталась один на  один с  распахнутой до горизонта заснеженной
равниной и  ярко-синим весенним небом.  Шла последняя декада календарной
зимы,  но  природа норовила опередить календарь;  солнце пригревало так,
что мне стало жарко даже в расстегнутом плаще,  и подтаявший снег хлюпал
под копытами.  Доктор Ваайне говорит,  что весна -  самое скверное время
года,  когда в  сыром воздухе так и  плодятся болезни,  а ослабленный за
зиму организм аньйо не в силах им противостоять; пусть так, но все равно
весна - это здОрово, хотя, конечно, и не так здОрово, как лето.
     Я ехала,  щурясь от солнечного света и целиком доверившись Йарре, а
потому не сразу заметила,  что мое безмятежное одиночество уже нарушено.
Совсем рядом быстро зашлепали копыта,  и я увидела всадника, что во весь
дух несся мне навстречу.  На нем был синий мундир с  надраенными медными
застежками и  высокая  шапка,  по  бокам  которой трепетали два  вымпела
гербовых  цветов   -   бело-красно-черный   ранайский  и   желто-зеленый
лланкерский.  К  седлу был приторочен медный рожок,  а сапоги у верхнего
края    украшали    стилизованные   крылышки    из    птичьих    перьев.
Правительственный курьер!
     Разумеется, я не знала, что везет он в своей сумке, запертой на два
замка;   скорее  всего,  не  знал  этого  и  он  сам.  Но  мне  явстенно
представилось,  что  там  лежат  приказы всем  муниципальным полицейским
начальникам   Лланкерской   провинции   найти   и    арестовать   убийцу
губернаторского сына, "приметы же оной суть следующие..."
     Он  промчался мимо,  даже не  взглянув на  меня.  Гонцы королевской
курьерской службы  очень  заносчивы;  на  почтовой станции  даже  графу,
путешествующему по своим делам,  придется ждать, если свежий тйорл нужен
курьеру. Хотя курьеры вооружены - меч и два пистолета - им почти никогда
не  приходится  пускать  оружие  в  ход;  всякое  покушение  на  курьера
считается тяжким  государственным преступлением,  за  которое полагается
смертная казнь,  а с другой стороны,  секретные донесения и предписания,
которые они доставляют, не представляют интереса для обычных грабителей.
     И  все  же,  едва мы  разминулись,  у  меня возникло острое желание
развернуться и метнуть ему в спину нож.  Мы были одни на много миль,  и,
пожалуй,  я  успела  бы  прихватить его  сумку  и  ускакать,  прежде чем
появились бы какие-нибудь свидетели...
     Меня тут же охватил ужас от этой мысли. Как я могла такое подумать,
я же не преступница, я верноподданная ранайской короны!
     Спустя  несколько часов  я  подъехала к  стенам очередного города -
судя по карте, он назывался Нойар. У ворот скопились повозки и всадники;
мне эта картина совсем не понравилась.  Подъехав,  я  поинтересовалась у
пассажира крайних саней,  почему приехавших не пускают в город. "Черт их
разберет!  -  раздраженно  ответил  тот.  -  Какой-то  очередной  взбрык
бдительности,  усиливают посты и  все  такое".  Это  мне понравилось еще
меньше. Похоже, худшие подозрения оправдываются, и пора уносить ноги.
     Развернувшись,  я отъехала назад и пустила Йарре по дороге в объезд
города.   Страх  заставил  меня  оглянуться  через  плечо  -   и  сердце
окончательно ухнуло куда-то  в  желудок:  сперва один  всадник,  сиганув
через рыхлый сугроб,  увязался за мной,  а затем его примеру последовали
еще двое.  Страх,  впрочем,  тут же сменился злостью.  Какое вам до меня
дело,  черт вас побери?!  Оставьте меня в покое!  Йарре,  повинуясь моей
команде, прибавил прыти; но и преследователи не отставали.
     Объездная дорога,  вившаяся в  снегу  вдоль  городской стены,  была
узкой и плохо расчищенной;  как видно, большинство путников предпочитало
ехать  прямиком через  город либо  сворачивало в  объезд раньше.  Тйорлы
шлепали  копытами  по  раскисшему снегу,  не  развивая полной  скорости;
преследователи висели у  меня  на  хвосте в  какой-нибудь паре  десятков
локтей,  не приближаясь,  но и  не отдаляясь,  а мимо удручающе медленно
ползла  высокая  зубчатая  стена  и  круглые  сторожевые  башни  Нойара,
постепенно сворачивая к северу и увлекая за собой дорогу. Я в нетерпении
кусала губу, дожидаясь, пока под копыта снова ляжет разъезженный тракт и
Йарре покажет этим пижонам и  их  клячам,  на  что он  способен на самом
деле.
     Объезжая город,  мы  достигли западных ворот -  и  здесь я  увидела
полусотню кавалеристов, скакавших мне наперерез.
     Но прежде,  чем паника успела захлестнуть меня с  головой,  здравый
смысл взял свое,  и  я  обругала себя трусливой дурой.  Какой бы  важной
преступницей  не  считал  меня  губернатор,  гнать  ради  меня  в  город
армейские части - это уже чересчур. Значит, весь этот переполох не имеет
ко мне никакого отношения.  А преследователи?  А с чего я взяла, что это
преследователи?  Они ни разу не крикнули мне,  чтоб я  остановилась,  не
пытались  воззвать к  караульным на  башнях...  Я  еще  раз  обернулась.
Ближайший из  них улыбнулся мне,  да  и  двое других отнюдь не выглядели
враждебно.  И тут я поняла - они просто-напросто решили, что я знаю, где
можно въехать в город без лишних проволочек, вот и последовали за мной.
     Солдаты меж  тем въезжали в  ворота,  не  глядя в  нашу сторону.  Я
пристроилась в хвост колонны,  и "преследователи" настигли меня, развеяв
последние сомнения.  Я  въехала в  Нойар между двумя из  них,  не вызвав
лишнего интереса у стражников.
     Несмотря на  прибытие солдат и  усиление постов,  город жил обычной
предвечерней жизнью.  По  улицам шагали мастеровые,  закончившие работу;
служанки,  спешившие в  лавку за продуктами к ужину,  перебирались через
лужи,  брезгливо подбирая подол;  отучившиеся школяры лепили  снежки  из
мокрого  липкого  снега  и  швырялись друг  в  друга,  иногда  попадая в
случайного прохожего и с визгом бросаясь наутек; время от времени верхом
или  на  извозчике проезжал  возвращавшийся со  службы  чиновник.  Возле
длинных  бараков -  вероятно,  это  был  городской склад  -  разгружался
большой обоз,  прибывший под охраной военных; несколько кумушек стояли у
ворот дома напротив,  наблюдая за разгрузкой и,  должно быть,  оживленно
обсуждая это событие. Несколько раз я ловила на себе любопытные взгляды;
такое случалось и  раньше -  мой возраст и  пол в  сочетании со  шпагой,
тйорлом,  который сделал бы честь любому мужчине, и отсутствием взрослых
спутников невольно обращали на  себя  внимание.  Но  сейчас мне  было от
этого как-то особенно неуютно,  и я поспешила свернуть с широкой улицы в
узкие   кривые   переулки.   Пропетляв  некоторое  время,   я   отыскала
третьесортную гостиницу и сняла номер на втором этаже.  Окно выходило на
глухой,  сроду не метенный двор,  но, в конце концов, я остановилась там
переночевать, а не любоваться видами.
     До ночи,  однако,  было еще далеко,  и я отправилась прогуляться по
городу,  а заодно и выяснить,  что это за переполох с военными и обозами
(заводить лишние разговоры с  хозяином гостиницы мне не хотелось -  ни к
чему ему запоминать меня,  да и вообще, этот угрюмый тип со шрамом через
всю щеку не  внушал доверия).  Йарре я  оставила в  тйорлене -  пешком я
привлекала  значительно  меньше  внимания,   чем  верхом.   Подумав,   я
пристроила шпагу так,  чтобы полы  плаща практически совершенно скрывали
ее.
     Довольно скоро ноги вынесли меня на относительно расчищенную улицу,
которая,  в  свою  очередь,  привела  к  центральной городской  площади.
Хозяева уже навешивали замки на  двери торговых рядов,  но  возле ратуши
еще  толпились  кучки  народу.   Подойдя  поближе,  я  услышала  обрывки
разговора:  "...нагнали вояк, а что толку? Эти, если что, сверху явятся,
что им стены...  Говорят,  им от Лланкеры сюда пять минут лететь...  Ну,
ври,  да знай меру -  пять часов, а не пять минут!... Да полноте, к чему
эти страхи -  они в нашем мире уж не первый месяц,  и никому еще..." Мое
сердце радостно забилось.
     -Вы говорите о  пришельцах со звезд,  добрые аньйо?  -  спросила я.
Несколько голов обернулось в мою сторону.
     -О них, о ком же еще...
     -Они прилетят сюда?
     -Пойди и спроси у них, - усмехнулся дородный детина, судя по одежде
- купеческий приказчик. -Пока что гонец принес весть, что они высадились
в Лланкере.  Губернатор принимает их,  как почетных гостей, однако велел
всем войскам изготовиться, на случай чего...
     Больше они  ничего о  пришельцах не  знали,  и  я  отошла к  другой
группе, стоявшей у самой ратуши, в надежде почерпнуть какие-нибудь новые
сведения.  Там тоже спорили о гостях со звезд,  но прежде,  чем я успела
встрять,  мой взгляд упал на бумагу, приклеенную к стене ратуши (судя по
всему, совсем недавно).


	     1000 ЙОНКОВ СЕРЕБРОМ
	         получит тот,
	     кто поможет арестовать
	     ЭЙОЛЬТУ ЛЛАРЕН-ШТРЕЙЕ,
	     разыскиваемую за убийство
	 графа тар Мйоктана-Раатнора-младшего
	     и других достойных аньйо.
	 Приметы преступницы суть следующие:
	     лет 18-20, росту 4 локтя,
	      волосы рыжие длинные,
	      лицо книзу заостренное,
	           нос прямой,
	      владеет шпагой и ножами,
	      ездит на черном тйорле.
	         Особая примета:
	           КРЫЛАТАЯ

     То, что они переврали мою фамилию, меня не особенно удивило, но как
целая толпа свидетелей могла приписать мне  лишних пять  лет  возраста и
лишние поллоктя роста?!  Но затем я  поняла -  им попросту была несносна
мысль,  что их оставила в дураках совсем еще девчонка, почти ребенок. Не
думаю,  что  они врали дознавателям сознательно -  нет,  наверняка в  их
воспоминаниях я  и  в  самом  деле  сделалась старше и  выше.  Интересно
все-таки устроены аньйо...
     Так или иначе, мне эти их заморочки были на руку. Пусть теперь ищут
двадцатилетнюю дылду...  А  рыжеволосых девушек с  прямым носом и острым
подбородком -  пол-Ранайи.  Правда,  девушки со шпагами -  действительно
редкость (я озабоченно взглянула, не торчат ли ножны из-под плаща)... и,
главное - моя особая примета всегда при мне.
     И  тут я  прямо-таки кожей ощутила,  что на меня кто-то смотрит.  Я
испуганно вскинула глаза и  встретилась взглядом с...  примерно с  такой
двадцатилетней дылдой,  какую только что себе представляла.  Правда,  до
четырех локтей она,  пожалуй,  не дотягивала четверти, волосы у нее были
не рыжие, а светлые, почти белые, и нос тоже не прямой, а вздернутый. Ее
наряд,  бедный  и  аляповатый одновременно,  изобличал  принадлежность к
городскому дну.  На  ней не было даже плаща или пальто -  только длинное
штопаное шерстяное платье  темно-красного цвета  и  какая-то  немыслимая
шаль,  несколько раз обернутая вокруг шеи, плеч и груди. Полосатые чулки
выглядывали  из   деревянных  башмаков.   Она   лукаво   улыбнулась  мне
(продемонстрировав  нехватку  двух   зубов)   и   указала   взглядом  на
объявление, потом снова на меня.
     Первым моим движением было дать деру. Для такой особы тысяча йонков
- несметное богатство, и она, конечно, не упустит свой шанс. Но я тут же
сообразила,  что,  если она поднимет крик, убежать с площади я не успею.
Да и  вообще,  что это она на меня уставилась?  Разве это объявление про
меня?  Я  ответила ей взглядом,  полным оскорбленного достоинства.  Знай
свое место, голытьба! Я дочь королевского чиновника!
     Она  улыбнулась еще  шире и  тряхнула головой,  разметав по  плечам
грязные  волосы.  Затем  быстрым движением поманила меня  и  неторопливо
пошла за угол.  Прежде, чем свернуть, она вновь взглянула через плечо на
меня и стрельнула глазами -  мол,  идем.  Я рассудила, что за углом меня
вряд ли  ждет засада -  с  тем же  успехом на  меня можно было напасть и
здесь - и решила все-таки разузнать, что ей нужно.
     Засады не было; за углом меня ждала только эта девица.
     -Не бойся,  -  сказала она полушепотом, приближая свое лицо к моему
(изо рта у  нее воняло,  и  нос,  как выяснилось,  был не вздернутый,  а
просто перебитый). -Я тебя не выдам.
     -Не понимаю,  о чем ты,  и что тебе вообще от меня надо,  - холодно
ответила я.
     -Брось, подруга. Я знаю, что это ты. Я видела, как ты спАла с лица,
прочитав эту объяву,  - она вдруг дернула полу моего плаща, прежде чем я
успела воспротивиться,  и с довольным видом указала на шпагу:  - Ты этим
заколола Мйоктана?
     Я ничего не ответила, но ей это, похоже, и не требовалось.
     -Вонючий твурк, - сказала она со злостью, - он давно это заслужил.
     -Что он тебе сделал? - усмехнулась я.
     -Да не только мне...  Для него всякий был пустым местом, у кого нет
миллионного бабла или родословной на двадцать поколений.  Небось, многие
дворяне тоже порадовались, что он не будет нашим следующим губернатором.
     -Губернаторская должность не наследственная,  -  напомнила я.  - Ее
утверждает король.
     -Ага,  а  когда последний раз было,  чтоб король не  утвердил сынка
помершего губернатора?
     -Сорок лет назад, - припомнила я, - при Аклойате Добром.
     -Вот то-то и оно.
     -Все-таки,  чем он тебе насолил?  - поинтересовалась я, имея в виду
тар Мйоктана.
     -Аа... - махнула рукой она, но все-таки призналась: -Он меня высек.
     -Похоже,  это было его любимым развлечением,  -  пробормотала я про
себя.
     -Что ты там бурчишь?
     -Спрашиваю, за что он тебя?
     -Да  ни за что.  Под руку попалась.  Не поспешила освободить дорогу
кортежу его сиятельства,  -  она зло сплюнула в  снег.  -Ну,  он и велел
слугам разложить меня прямо на обочине...  Ладно, дьявол с ним. Надеюсь,
он уже на Лла. Там ему черти устроят горячий прием, ха!
     Меня, признаться, удивила ее щепетильность по части порки. Ведь она
принадлежала к низшему классу, для которого телесные наказания - обычное
дело...  Впрочем,  я  тут  же  пристыдила себя,  напомнив,  что  и  сама
происхожу из низшего класса.
     -В Нойар-то тебя как занесло?  -  продолжала моя новая знакомая.  -
Видишь же,  ищут тебя.  Скажи спасибо,  что сейчас из-за  этих со  звезд
такой шухер поднялся, о них все думают. А то бы уж замели тебя.
     -Приметы не совпадают,  -  возразила я,  хотя и  понимала,  что она
права.
     -Совпадают-не совпадают, а штука йонков на дороге не валяется. Плащ
сдернут,  доказывай потом, - тут лицо ее вдруг обрело почти заискивающее
выражение, и она попросила: -А можно мне посмотреть?
     -Что? - насупилась я.
     -Ну, крылья твои... Не здесь, конечно.
     -Нечего там смотреть,  - отрезала я. Я не стыжусь своих крыльев, но
не выношу, когда ко мне относятся, как к балаганному уродцу.
     -Ну,  не  хочешь -  как хочешь,  -  обиделась она.  -Я  ж  не  чтоб
надсмеяться...  Ладно, будет нужна помощь - приходи к нам в Гнилой Угол,
это  туда,  -  она махнула рукой.  -Спросишь Шайну,  меня там все знают.
Сразу скажешь, что ко мне, тебя никто не тронет.
     Я  фыркнула от  этого покровительственного "не тронет" и  сообщила,
что не собираюсь задерживаться в городе.
     -Вот и  правильно,  -  одобрила Шайна.  -Ну пока,  подруга,  -  она
двинулась прочь,  но затем обернулась и  подмигнула мне:  -А  здорово ты
его! Я бы, наверно, не решилась.
     Рассудив,  что на площади мне маячить незачем,  я обошла ее кругом,
отыскала нужную улицу и  направилась в гостиницу.  Можно было,  конечно,
уехать прямо сейчас, пока суматоха, вызванная известием о пришельцах, не
улеглась;  но от одной мысли о ночлеге под открытым небом, среди грязи и
слякоти,  меня пробрала дрожь. Я решила, что до утра ничего не случится.
Разминувшись на лестнице с  каким-то нетрезвым субъектом,  который бухал
сапожищами вниз по скрипучим ступеням,  я поднялась в свою комнату. Ужин
в номер здесь не подавали,  светиться в общем зале мне не хотелось,  так
что я  перекусила копченой ножкой йупы,  купленной утром,  и,  некоторое
время помаявшись от  скуки,  легла спать -  как и  в  предыдущие дни,  в
одежде.
     Мысли об  объявлении,  впрочем,  не  давали мне покоя,  и  я  долго
ворочалась, прежде чем уснуть. Я запоздало удивилась грамотности Шайны -
хотя горожане,  в отличие от крестьян,  умеют читать почти поголовно,  к
горожанкам  это   не   относится:   неграмотные  попадаются  даже  среди
привилегированных сословий (и некоторые даже кичатся этим -  зачем, мол,
мне разбирать какие-то буквы,  если достаточно приказать слугам,  и  они
сделают все,  что надо),  что уж  говорить о  представительницах дна.  Я
вспомнила,  как  она  предложила мне  покровительство себе  подобных,  и
презрительно фыркнула.  Даже то,  что она умеет читать,  еще не  дает ей
право...  Нет,  она,  конечно,  от  чистого сердца,  но  все  равно,  уж
как-нибудь обойдусь без помощи воров и нищих.
     В  конце концов я  заснула,  но,  должно быть,  и во сне оставалась
настороже,   потому  что  скрипа  верхних  ступенек  лестницы  оказалось
достаточно,  чтобы я открыла глаза.  Может быть, конечно, это поднимался
припозднившийся постоялец, но я на всякий случай спустила ноги с кровати
и  натянула сапоги.  В следующий миг в дверь загрохотали тяжелые кулаки:
"Именем закона откройте!"
     Я  метнулась  к  окну,  отодвинула шпингалет и  рванула  ручку.  Но
набухшая от сырости рама даже не шелохнулась.  Я ухватилась двумя руками
и дернула еще несколько раз. Бесполезно! А в дверь уже колотили руками и
ногами, и засов с каждым ударом вздрагивал все сильнее. Тогда я схватила
стул (к  счастью,  достаточно тяжелый) и  в  три удара вышибла им стекла
вместе с внутренними деревянными перемычками.
     Я  вскочила на  подоконник,  бросила вниз сумку и  шпагу,  а  потом
прыгнула сама. Неудачный детский опыт прыжка с крыши так и не внушил мне
страха перед высотой;  правда,  прыгать в  плаще,  не  имея  возможности
взмахнуть крыльями,  было все-таки неуютно.  Я  успела услышать,  как за
моей спиной с  хрустом вылетел засов и распахнулась дверь,  глухо бухнув
об стену.
     В  следующий миг  я,  пробив ледяной наст,  приземлилась в  большой
сугроб под окном.  Отфыркиваясь и  отплевываясь,  я выбралась из липкого
рыхлого  снега,  подхватила котомку,  оглянулась в  поисках  шпаги  (она
воткнулась в  сугроб  стоймя) и  бросилась бежать  (насколько это  слово
применимо к перемещению по колено в снегу). Из разбитого окна доносились
крики стражников, которые, конечно, уже заметили меня.
     И тут я поняла, что бежать мне некуда. Единственный выход с глухого
заднего двора вел на улицу перед гостиницей;  я метнулась было туда,  но
увидела спешивших мне навстречу стражников. С противоположной же стороны
двора дома смыкались углами, не оставляя прохода.
     Тем не менее,  я побежала туда;  когда вас зажимают в угол, это, на
самом  деле,  неплохая оборонительная позиция.  Не  знаю,  всерьез ли  я
надеялась справиться с  несколькими противниками,  но  сдаваться без боя
точно не собиралась.  Хотя вообще-то это было глупо -  раз уж я  считала
себя невиновной,  мне  не  следовало сопротивлятья при  аресте;  правда,
сомневаюсь, что мне бы это сильно помогло...
     Когда я подбежала ближе,  то увидела то, что не разглядела в ночной
темноте прежде  -  щель  между  домами  все-таки  была!  Правда,  совсем
узкая... Я пропихнула в нее сумку и попыталась протиснуться сама. Тут же
я  поняла,  что в  меховом плаще это сделать не  удастся;  выдравшись из
щели,  я сорвала плащ (благо он был застегнут на один крючок), просунула
его между домами и снова полезла следом -  левым боком вперед, со шпагой
в  правой  руке.  Мне  пришлось полностью расправить крылья.  Первый  из
стражников,  которых я видела в проходе, был уже во дворе, за ним вбежал
еще один;  третий,  высовываясь из  окна,  кричал им,  указывая на меня.
Пыхтя и извиваясь,  я протискивалась все дальше,  обдирая голые крылья о
холодные шершавые камни.  Сначала левое  крыло,  а  затем и  левое плечо
оказались на свободе,  но стражники бежали быстрее. Первый из них крепко
схватил меня за правое крыло.
     Если бы  он вцепился в  кончик,  мне бы не хватило совместной длины
руки и шпаги,  чтобы достать его;  но он ухватился за середину, полагая,
верно,  что так надежнее,  и  я  тут же с силой кольнула его в руку.  Он
вскрикнул и выпустил меня; я два раза хлестнула его крылом по лицу (это,
между прочим,  посильнее обычной пощечины) и последним отчаянным усилием
продралась сквозь  щель,  упав  на  снег  с  другой  стороны.  Стражник,
опомнившись,  рванулся следом, но в своих доспехах не мог протиснуться в
узкий лаз.  Иногда в  бою лучше быть маленькой девочкой,  чем громилой в
панцире...
     Я  оказалась в  кривом переулке и  бросилась бежать,  слыша  позади
бессильную ругань своих противников.  При первой возможности я свернула,
потом еще и еще...  Очень скоро я уже не имела понятия, куда бегу, следя
лишь за тем,  чтобы не выскакивать на широкие прямые улицы. Но таковых в
этом районе, похоже, вовсе не было.
     Час Лла, вероятно, миновал, но Лийа, наверное, еще не зашла; однако
небо заволокли низкие рыхлые тучи,  и  ее не было видно.  Ни в  одном из
окон  тоже  не  было света.  В  темноте тускло белел снег.  Ночью слегка
подморозило,  и  под  моими ногами хрупали ледяные корочки.  Мне  это не
нравилось - я предпочла бы бежать более бесшумно.
     Я нырнула в какую-то подворотню, и тут, перегораживая выход из нее,
на моем пути возникли двое. Словно соткались из окружающего мрака.
     -Куда спешишь, крошка? - осведомился один пропитым голосом.
     -Не ваше дело,  - ответила я, выхватывая шпагу. Моментально у них в
руках появились кинжалы.  Я  подумала,  что с  их стороны это глупо -  с
таким  коротким  оружием  у  них  нет  шансов.   Действительно,  они  не
попытались атаковать,  а  лишь  отступали,  отмахиваясь ножами.  Но  мое
предвкушение легкой  победы  длилось  недолго -  сильный удар  обрушился
сзади на мою голову, и я повалилась в снег.
     Мое беспамятство длилось,  должно быть,  всего несколько секунд, но
за это время мое положение изменилось радикальным образом.  Очнувшись, я
обнаружила себя растянутой на земле; один из бандитов крепко держал меня
за руки,  а  второй,  усевшись мне на ноги,  шарил у меня под плащом.  Я
испугалась,   что   они   тоже  разгадали  мою   тайну  и   теперь  ищут
подтверждения;   но   в   следующий  миг  поняла,   что  их   интересует
исключительно мой кошелек. Однако расставаться с кошельком тоже никак не
входило в мои намерения, и я рванулась, выворачивая руки из захвата. Мне
удалось выдернуть правое запястье, но тут же к моему горлу прижали нож и
порекомендовали не рыпаться.
     -Отпустите меня, - зло прошипела я, - я иду к Шайне!
     Хватка чуть ослабла.
     -К Шайне?  - с сомнением переспросил один из грабителей. -Это где ж
богатенькая крошка вроде тебя с ней познакомилась?
     -Шайна у нее, небось, кошель увела, - хохотнул другой.
     -Вот у нее и спросите, - ответила я. -Слезь с меня, верзила, я тебе
не скамейка!
     -Что ж  ты сразу не сказала про Шайну,  а полезла шпагой махать?  -
подключился к допросу третий.
     -А откуда мне знать,  что вы ее друзья? - на самом деле просто сама
мысль вступать в переговоры с бандитами показалась мне унизительной.
     -Да тут,  в  Гнилом Углу,  ее все знают,  -  подтвердил слова Шайны
первый. -Вот если б тебя вонючки прихватили...
     -Это из Смердячего переулка которые, - пояснил второй грабитель.
     -...тогда да. Они нам не друзья, чтоб у них твурки печень выели. Но
это ж на другом конце города.
     -Мне  почем  знать?  Я  в  этот  ваш  город вчера приехала.  И  уже
нахлебалась вашим гостеприимством по самое не хочу.
     -Ладно,  пусти девчонку,  -  смилостивился третий.  -Идем,  мы тебя
проводим.
     Оружие мне вернули, но почетный эскорт из трех налетчиков все равно
сильно  напоминал конвой.  Слова  о  Гнилом  Угле  заставили меня  более
внимательно присмотреться к погруженным во мрак домам,  и я поняла,  что
нахожусь  в  квартале  трущоб.  Облупившиеся фасады,  окна  без  стекол,
забитые фанерой и  тряпьем,  кучи  размокшего мусора прямо  на  снегу и,
наверняка,   в   еще  больших  количествах  под  снегом...   Наконец  по
выщербленным  и   обледенелым  ступенькам  мы   спустились  в   какой-то
полуподвал.
     В нос мне ударил тяжелый дух сырости,  немытых тел,  мокрых тряпок,
дешевого вина,  прогорклого масла и какой-то овощной похлебки. В воздухе
висел сизый туман -  должно быть,  от  сочетания влажности с  частичками
дыма не очень хорошо сложенного очага.  Сквозь этот туман тускло мерцали
огоньки  нескольких масляных плошек,  но  основным источником света  был
огонь в очаге.
     В помещении находилось не меньше дюжины аньйо,  в основном мужчины,
но были и женщины.  Сидя за грубо сколоченными столами, обитатели трущоб
играли в фишки, пили или хлебали свое варево из глиняных мисок; какая-то
женщина чинила одежду при  свете масляной плошки,  двое  мужчин спали на
лавках. Я бегло оглядела присутствовавших - Шайны среди них не было.
     Сидевшие за  ближайшим столом заметили моих  провожатых и  вскинули
кружки в знак приветствия.
     -А это еще кто?  -  спросил один из них, лохматый детина с подбитым
глазом.
     -Говорит, ищет Шайну, - ответил один из налетчиков.
     -Точно, Шайна говорила, что познакомилась... - откликнулась старуха
за соседним столом и вдруг оборвала себя: -Йалка, пойди позови ее.
     Женщина,   штопавшая  одежду,   отложила  свою  работу  и,   нехотя
поднявшись,  побрела к  двери в углу комнаты.  Она вышла,  оставив дверь
приоткрытой;  я  слышала стук ее башмаков -  похоже,  она поднималась по
лестнице.  Тем  временем взгляды уже всех присутствовавших обратились на
меня,  и я бы не сказала, что в них читалось особое дружелюбие. Я к ним,
впрочем,   тоже  не  чувствовала  большой  симпатии.  Воры,  попрошайки,
грабители... Впервые я видела обитателей городского дна столь близко и в
таком количестве,  и  презрение к  их образу жизни смешивалось у  меня с
чисто физическим отвращением к этой грязной дыре. И ведь подумать только
- эти  обитатели  смрадных  подвальных нор  тоже  считаются горожанами и
кичливо  задирают нос  перед  "неотесанной деревенщиной" -  крестьянами,
живущими на  свежем  воздухе  и  добывающими пропитание честным  трудом!
Подумав о  своих родителях из крестьянского сословия,  я  вспомнила и об
отчиме -  хорошо,  однако,  что эта публика не знала,  кто он. Наверняка
много им подобных прошло через его руки...
     Йалка долго не  возвращалась,  и  мне становилось все более неуютно
под  их  взглядами.  Один  из  приведших меня  рассказал историю  нашего
знакомства;  некоторые  встретили  ее  одобрительными  смешками,  другие
по-прежнему смотрели угрюмо. Кто-то спросил, как меня зовут.
     -Эрнийа,  - ответила я, вовремя сообразив, что мое подлинное имя им
знать необязательно.  Шайна его,  конечно,  знает,  но одно дело она,  а
другое - вся эта компания скопом.
     Наконец хлопнула дверь,  и вернулась Йалка,  а с нею и моя недавняя
знакомая,  зевающая во  весь  рот.  На  Шайне был  все  тот  же  наряд -
возможно,  то была ее единственная одежда,  по крайней мере, в это время
года.
     -Привет,  -  сказала она,  не удивившись - должно быть, поняла, что
это я,  еще по рассказу Йалки. -Тебя прихватили эти ребята, или проблема
посерьезнее?
     -Она чуть не проткнула меня шпагой, - сообщил один из грабителей.
     -Ты мог оказаться в  высокородной компании,  -  ухмыльнулась Шайна,
но,  перехватив мой взгляд,  смекнула,  что не  стоит публично развивать
тему. -Идем, подруга, расскажешь, что случилось.
     Я  последовала  за  ней  по  каким-то  темным  коридорам  и  шатким
лестницам,  оказавшись в  итоге  в  небольшой  каморке,  вся  меблировка
которой состояла из  кровати (поверх тощего  матраса валялось скомканное
лоскутное  одеяло;  простыней  не  было),  трехногой  табуретки,  ящика,
заменявшего стол,  и какого-то хлама в углу;  на стене,  впрочем, висела
пятиструнная гайала. Все это озарял тусклый свет коптилки. Вопреки моему
ожиданию, в каморке было довольно тепло.
     -Можешь снять плащ, - сказала Шайна и указала на торчавший из стены
ржавый гвоздь.  После короткого колебания я так и сделала; вешая плащ, я
чувствовала  любопытный  взгляд  Шайны  всей  поверхностью  крыльев.   Я
поспешила повернуться и оседлать табурет.  Хозяйка каморки уже сидела на
кровати.
     Мой рассказ не занял много времени.
     -Кто-то,  выходит,  все же усек, кто ты, и настучал, - резюмировала
Шайна.  -Верней всего,  хозяин той дыры,  где ты остановилась -  я  знаю
этого стремного йитла,  скользкий тип...  И ты правильно сделала, что не
назвалась нашим. Конечно, стучать на своих - это западло, за такое мигом
на перо поставят... но ты все-таки не из нашего города, да и по сословию
не наша,  а  штука есть штука.  К тому же выдавшему опасного преступника
дают амнистию за собственные дела... Ну да ладно. Что делать думаешь?
     -Выбираться из города, конечно...
     -Это  верно,  но,  если  сейчас  подымется большой шухер,  придется
какое-то время переждать.
     -Ну правильно, сначала нужно вытащить Йарре!
     -Это еще кто?
     -Мой тйорл.
     -Брось, подруга, что в полицию попало, то пропало. Нового купишь, у
тебя ж, я вижу, кошель не пустой.
     -Йарре - это не просто тйорл! Это мой друг!
     -Ха,  ну вообще-то ты права,  конечно -  в этом гадском мире только
тйорлу и  можно доверять...  Ладно,  есть  у  меня  знакомый тйорлокрад,
попробую его подбить на  это дело,  хотя не  обещаю.  И,  конечно,  тебе
придется заплатить ему за работу.  Но вывести вас обоих из города... хм.
Сложно, подруга. Куда сложнее, чем тебя одну.
     -Шайна,  ну придумай что-нибудь...  -  я вдруг поймала себя на том,
что готова ее умолять. И куда только делось мое "достоинство сословия"?
     -А потом куда думаешь податься? - спросила она.
     -В Лланкеру.
     -Чего?! Подруга, ты с крыши упала?
     -Было дело, - усмехнулась я.
     -Оно и  видно!  Лезть в  самое змеиное гнездо,  когда на  тебя идет
облава!
     -Но мне очень нужно туда попасть! Я хочу встретиться с пришельцами.
     -Час от часу не легче!  Вся провинция в страхе трясется,  а ты сама
на рожон прешь! Эти-то тебе зачем сдались?
     -Чтобы...  Слушай,  Шайна,  неужели  тебе  самой  не  интересно?  -
перебила я готовую сорваться откровенность. - Ведь пришельцы со звезд!
     -Интересно...  -  пробурчала она.  -Северным туземцам,  может, тоже
было  интересно,  когда  первые корабли приплыли.  А  их  в  цепи  и  на
плантации...
     -Пока что пришельцы никому зла не сделали.
     -Во-первых,  может,  мы просто еще не знаем, а во-вторых, те моряки
тоже сначала вождей задабривали да стекляшки на серебро меняли.
     -Нельзя же везде видеть одно плохое!
     -Ох, подруга, пожила бы ты с мое...
     -Ты всего лет на пять меня старше, - уязвленно ответила я.
     -Да, но ты, небось, не в трущобах родилась...
     Слово за слово,  она рассказала мне о своей жизни, а я ей - о своей
(утаив, впрочем, профессию отчима, а также самые неприятные воспоминания
и  самые заветные мечты).  Не  знаю,  сколь много утаила Шайна -  но  уж
наверное рассказала не все, ибо иногда она замолкала, помрачнев лицом, и
досадливо  махала  рукой.  Однако  и  рассказанного хватило,  чтобы  мои
школьные  проблемы  показались  мне  мелкой  неприятностью.  Я  росла  в
прекрасном доме,  среди  мудрых  книг,  окруженная заботой и  вниманием;
Шайне с  первых же  лет жизни приходилось терпеть голод,  брань и  побои
вечно  пьяной матери (отца  не  было),  а  также  издевательства старших
детей,  которые,  получив свою порцию зуботычин от  взрослых,  были рады
сорвать злость на  ком-то еще более беззащитном,  чем они сами...  Чтобы
добыть  хоть  какую-то   еду,   ей  приходилось  рыться  в   отбросах  и
попрошайничать;  зимой мать нередко выгоняла ее на улицу босиком,  и  не
потому даже, что нельзя было раздобыть хоть самые плохонькие башмачки, а
просто рассчитывая, что так ей подадут больше.
     С девяти лет она начала воровать,  чтобы подняться на более высокую
ступень трущобной иерархии; несколько раз ее ловили, били до полусмерти,
но, так как она была еще слишком мала для тюрьмы, отпускали. Период с 12
до 13 лет она назвала самым счастливым временем своего детства:  она как
раз  отлеживалась после  очередных побоев,  когда в  их  доме  поселился
спившийся мелкий  чиновник  в  отставке  -  ему  платили  пенсию,  и  по
трущобным меркам он был аристократом. Шайна с подачи матери ("что ты тут
без толку валяешься, я, что ли, тебя кормить должна") напросилась к нему
в  служанки;  были и  другие желающие,  но  он предпочел взять девчонку,
рассудив, что ей можно платить меньше всех. Шайна согласилась работать -
стряпать,  стирать и чинить одежду -  только за еду, но у нее был далеко
идущий  план:  заслужив  своей  прилежностью  расположение старика,  она
упросила научить ее читать.  Чиновник, в сущности, был добрый малый и не
бил ее,  даже когда напивался -  вместо этого ей приходилось выслушивать
слезливые рассказы о врагах-завистниках, погубивших его карьеру. В те же
времена,  когда старик бывал трезв,  он исполнял свое обещание и  обучил
юную  служанку грамоте и  другим школьным премудростям.  Он  позволял ей
читать  свои  книги;   их  скудный  набор  был,   конечно,  несравним  с
библиотекой моего отчима, но для Шайны и это было несметным богатством.
     Так  прошел год сравнительно сытой и  спокойной жизни;  зимой этого
года мать Шайны по пьянке замерзла насмерть на улице,  и для девочки это
отнюдь не стало потерей.  Но все хорошее кончается:  периоды трезвости у
чиновника становились все  короче,  и  следующим летом он,  допившись до
белой горячки,  умер.  Шайне вновь пришлось искать пропитания на  улице.
Она снова пыталась устроиться в  услужение,  но в  трущобах мало кто мог
позволить себе  такую роскошь,  как  прислуга,  а  среди добропорядочных
аньйо никто не  взял бы в  дом девчонку из трущоб,  будь она хоть трижды
грамотной  ("грамотная  -   это  даже  хуже:  не  просто  сопрет  первое
попавшееся,  а украдет самое ценное"). В ближайший же брачный сезон один
из  взрослых соседей предложил ей сделать с  ним ребенка,  мотивируя это
тем, что с младенцем ей будут лучше подавать. Как ни противно было Шайне
снова нищенствовать, воровать ей хотелось еще меньше - ведь с тринадцати
лет уже наступает уголовная ответственность. Так что она согласилась ("а
впрочем, подруга, - добавила Шайна, глядя куда-то в угол, - если бы я не
согласилась,  он  бы  просто сделал это силой,  я  по глазам видела."  Я
вспомнила безумные глаза Ллуйора и передернулась от отвращения.) Мальчик
родился ослабленным -  сказались и  слишком юный  возраст матери,  и  ее
скверное питание -  и  не пережил зиму.  Шайна снова пошла воровать и  в
конце концов попалась. Ее били кнутом и посадили на четыре года - однако
через  пару  лет  выпустили по  амнистии  в  честь  рождения  наследника
престола.  В  тюрьме сокамерницы обучили ее  фокусам с  фишками (правда,
сперва    пришлось   пережить   серию    глумлений   и    издевательств,
предназначавшихся всякой новенькой).  Вернувшись домой,  она попробовала
применить полученные навыки в  игре,  но была разоблачена и  поколочена;
впоследствии она уже не пыталась мухлевать,  а  показывала фокусы именно
как  фокусы,   и   этим  ей  порой  удавалось  заработать  угощение  или
монетку-другую,  но  заработок был  скудный и  нерегулярный -  многие  в
трущобах прошли тюремную школу и не хуже Шайны знали все эти штучки.
     Позже в  Нойар приехала бродячая труппа с  цирковыми и театральными
представлениями,  и  Шайне  удалось проникнуть за  кулисы  -  в  надежде
продемонстрировать свои  фокусы  и  упросить принять  ее  в  труппу.  Ей
сказали,  однако, что ее фокусы рассчитаны на пару-тройку зрителей, а не
на  большую аудиторию,  и  потому не  годятся,  но,  если  она  согласна
работать за  еду,  ее  могут взять в  качестве обслуги.  Шайна была рада
вырваться  из  нойарских трущоб  и  на  таких  условиях.  Она  наблюдала
представления из-за кулис,  а потом,  занимаясь своей работой - стиркой,
починкой реквизита и т.п.  -  пела услышанные куплеты и песни.  Тут-то и
выяснилось, что у Шайны прекрасный музыкальный слух и красивый голос, на
который  прежде  никто  не  обращал  внимания.  Не  всем  в  труппе  это
понравилось -  кое-кто  испугался  конкуренции -  но  одна  из  артисток
прониклась участием  к  Шайне,  помогла  ей  поставить голос  и  научила
основным приемам игры на гайале.
     Однако  счастье и  в  этот  раз  длилось недолго.  После  турне  по
окрестностям труппа прибыла в  Лланкеру,  где  и  должен был  состояться
дебют Шайны.  Но выступать на первом представлении ей не доверили - мало
ли  что  может  сорваться у  новенькой,  а  впечатление от  труппы будет
испорчено  -  а  следующие  не  состоялись.  Артисты  не  договорились с
местными бандитами,  заломившими слишком большую мзду за  "безопасность"
(все-таки  не  глухомань  какая-нибудь,  столица  провинции!),  и  ночью
балаган подожгли.  Один актер погиб,  еще  несколько получили ожоги,  но
главное  -  сгорел  реквизит  и  все  имущество  труппы,  после  чего  о
продолжении турне не могло быть и речи.
     Пришлось Шайне пешком брести в  родной Нойар,  где у  нее были хоть
какие-то знакомые; из огня ей удалось спасти лишь единственное платье из
реквизита и  гайалу.  Но несла она с  собой и  кое-что более ценное:  ее
новое умение принесло ей больше пользы,  чем все предыдущие. Слух о том,
как здорово она играет и  поет,  быстро распространился по  трущобам,  и
многие их обитатели приходили послушать или зазывали ее к  себе.  Сперва
Шайна пела им  то,  что запомнила во  время путешествия с  артистами,  а
потом,  чувствуя необходимость разнообразить репертуар,  начала сочинять
сама.  Поначалу она стеснялась признаваться в  этом и вместо "придумала"
говорила  "вспомнила",   но   потом  поняла,   что   это  просто  глупо.
Действительно,  когда она обнаружила свои сочинительские способности, ее
популярность еще более возросла;  теперь к ней обращались с заказами,  и
сам  Йутарь Крюк,  один  из  самых влиятельных трущобных атаманов (а  их
здесь несколько:  воры и  нищие делятся по цехам,  словно ремесленники),
взял ее  под  свое покровительство.  Теперь она всегда была сыта и  даже
могла позволить себе шикануть.  Воровать ей  больше не приходилось,  но,
поскольку песни  она  писала  преимущественно из  воровской жизни  и  от
первого лица,  многие по-прежнему считали ее воровкой.  Ее это, впрочем,
не смущало:  в трущобах вор -  это почетное звание (не считая,  конечно,
тех,  кто крадет у своих, но таких здесь и не зовут ворами, для них есть
более грубое слово).
     -Так что в общем,  подруга, все устроилось, - закончила она, - хотя
я понимаю,  что это тоже может в любую минуту кончиться.  Вот застужу, к
примеру,  горло...  Сплошь и  рядом  такое  бывает,  даже  с  настоящими
артистами.
     Беспечный тон, которым она это говорила, мало вязался с содержанием
ее слов, и я высказала свое удивление.
     -Знаешь,  какое самое главное правило жизни? - усмехнулась Шайна. -
Справедливости нет и  быть не может.  И  чем скорее ты это усвоишь,  тем
проще и спокойнее будет твоя жизнь.  Каждый раз, когда с тобой случается
беда,  когда  хочется плакать от  обиды или  рычать от  злости -  просто
говори себе:  "Справедливости нет  и  быть не  может".  А  если случится
что-то  хорошее  -  помни,  что  это  просто  случайность,  которой надо
радоваться, пока она есть, а вовсе не награда за твои добродетели.
     -А когда тебя выпорол тар Мйоктан,  ты тоже успокаивала себя фразой
по справедливость? - поддела ее я.
     На мгновение губы ее сжались, но потом раздвинулись в улыбке:
     -Тоже. А иначе я бы, наверно, его убила.
     -Ну вот видишь, а я его убила. Разве это не справедливо?
     -А то, что теперь у тебя на хвосте висит пол-Лланкеры сыщиков, хотя
ты даже не нарушила этот дурацкий дуэльный кодекс - это справедливо?
     -Игра еще не окончена, - пожала плечами я.
     -Верно,  -  зевнула она.  -Игра кончается вместе с жизнью, и всегда
одинаково. Это справедливо? - она слегка отогнула уголок фанеры на окне.
-Светает уже. Давай поспим хоть немного.
     Она  сбросила башмаки,  стянула платье через  голову и  юркнула под
одеяло:
     -Иди сюда, места хватит.
     -Да ничего,  мне и  на полу нормально,  плащ мягкий,  -  ответила я
(Шайне  все-таки  следовало  бы  почаще  мыться).  Расстелив плащ  мехом
кверху,  я  пристроила сумку в  качестве подушки и заснула,  едва закрыв
глаза.
     Когда  я  проснулась,  в  комнате  было  темно,  но  острые  лучики
солнечного света пробивались вдоль края забитой в  окно фанеры -  словно
несколько шпаг и один довольно широкий меч.  Шайны не было.  Я подняла и
отряхнула плащ  (целые вихри пыли тут  же  взвились в  солнечных лучах),
повесила его  на  гвоздь,  затем,  послонявшись по  комнате (учитывая ее
размеры,  это  никак не  могло занять меня надолго),  села на  кровать и
сняла со стены гайалу.  Увы,  ничего, кроме немелодичного бренчания, мне
из  нее извлечь не удалось.  Мне негде было этому учиться -  отчим,  при
всей его начитанности,  к  музыке был совершенно равнодушен,  да и мама,
хотя и знала много деревенских песен (которые она,  впрочем,  стеснялась
петь при отчиме), никогда не держала в руках инструмента.
     В общем,  я изнывала от скуки и,  хотя и понимала,  что прогулка по
трущобам в  одиночестве может оказаться опасной,  в  конце концов все же
направилась к  двери.  Но  в  ту  же  минуту  дверь  распахнулась,  и  я
практически  нос  к  носу  столкнулась с  Шайной.  С  нею  был  какой-то
длинноволосый парень,  рослый,  но тощий. Он стрельнул по мне любопытным
взглядом, и я отступила в полумрак, невольно поджимая крылья за спиной.
     -Привет,  подруга,  - сказала Шайна, зажигая коптилку. -Проснулась?
Вот, это Пайве, я тебе о нем говорила. Расскажи ему про своего тйорла.
     Не  называя своего подлинного имени  и  причин моей  конфронтации с
полицией,  я  кратко  рассказала,  где  и  как  рассталась  с  Йарре,  и
перечислила его приметы. Пайве поскреб пятерней свою спутанную гриву.
     -Полтораста йонков.
     -Сколько?!  -  возмущенно воскликнула я. Не то чтобы мне было жалко
денег ради Йарре,  но,  в конце концов,  я была не такой уж "богатенькой
крошкой",  как могло показаться местной публике. Правда, если в Лланкере
мне удастся встретиться с пришельцами, то (надеялась я) ранайские деньги
мне  больше не  понадобятся...  Ну  а  если нет?  Если мне предстоит еще
долгий путь?
     -Если верно то,  что  ты  о  нем  рассказала,  он  стоит больше,  -
осклабился тйорлокрад.
     -Конечно. Но ведь я - не просто покупатель. Я его законная хозяйка,
- настаивала я.
     -Вот пойди и объясни это там, где ты его оставила.
     -Пайве! - воскликнула Шайна. -Я же просила тебя! Не смотри, что она
не  из  наших,  Эрнийа сделала то,  на что мало у  кого здесь хватило бы
духу, ей нужно помочь!
     -Знаю я,  что она сделала... Что у меня, глаз нет? Не прячь крылья,
крошка,  старина Пайве стукачом никогда не  был.  Но и  за фу-фу тоже не
работал.  Дело-то гнилое.  Если твоего Йарре прихватил хозяин гостиницы,
ну тогда еще ничего.  А если он достался тйарвам (я поняла, что по имени
этих сторожевых птиц здесь называют стражников) - тогда даже я ничего не
обещаю.  Из  их  тйорлена скакуна  увести...  -  он  скептически покачал
головой и поцокал языком.
     Я  уже готова была согласиться на  любые условия,  но Шайна,  лучше
меня разбиравшаяся в местных нравах,  продолжала торговаться,  и в итоге
сошлись на сотне. Получив десять йонков задатка, Пайве удалился, и Шайна
сообщила мне другие новости:
     -Мне  пришлось  сказать  нашим  главным,   кого  я  укрываю.   Сама
понимаешь,  если сюда заявятся с  облавой,  мы  должны быть готовы...  В
общем,  они уважают тебя за то,  что ты сделала,  и согласны помочь.  Мы
спрячем тебя надежно,  так,  что никакие сыщики не найдут.  Нойару много
столетий,   здесь  от  старых  домов  такие  подземелья  остались...  Но
стражники рыть серьезно будут, раз уж теперь знают, что ты в городе. Так
что где-то месяц тебе придется посидеть под землей, а там все утихнет, и
мы тебя спокойно выведем из Нойара.
     -Месяц?!  -  взвилась я.  -Пришельцы не  будут  столько ждать!  Они
улетят из Лланкеры, а может, и вообще из нашего мира!
     -Тебе сейчас не о пришельцах, а о своей шкуре думать надо. Подруга,
за  убийство причитается виселица,  ты в  курсе?  Хочешь попасть на небо
быстрей пришельцев?
     Я  машинально отметила,  как  причудливо сочетаются новые  знания с
древними суевериями,  а потом меня вдруг как окатило холодом:  виселица!
Нет,  я знала,  что моя жизнь в опасности, знала уже в тот момент, когда
выбрала путь через Лланкерскую провинцию, но только сейчас по-настоящему
_почувствовала_ масштаб угрозы.  Даже не  смерть от кинжала подосланного
убийцы,  а позорная и мучительная смерть в петле,  посреди площади,  под
насмешливые выкрики толпы, которая, конечто, не упустит такого зрелища -
казни крылатой...  Но ведь я  невиновна!  И  могу требовать,  чтобы меня
судили  в  Йартнарской провинции,  а  не  в  Лланкерской -  и  там  меня
наверняка оправдают!  Вот  только науськанные старым Мйоктаном судейские
не станут слушать моих законных требований...
     -Ладно,  - пробормотала я, - в любом случае, надо сначала дождаться
вестей от Пайве.
     В этот момент откуда-то - как мне показалось, с крыши нашего дома -
донесся залихватский свист. Для Шайны он был красноречивей любых речей.
     -Стражники,  -  сообщила она, - и много. Уже на нашей улице. Быстро
же  они  сунули  нос  в  Гнилой  Угол.  Хотя,  если  ты  убежала в  этом
направлении, почему не поискать здесь? Идем скорее.
     Повторять ей не пришлось. Несколько секунд спустя, набросив на ходу
плащ,  я  уже бежала вслед за  Шайной по уводившей вниз крутой лестнице.
Как  раз  когда  мы  спустились  до  первого  этажа,  в  наружную  дверь
загрохотали кулаки, и я судорожно стиснула шпагу, но Шайна, увлекая меня
за  руку,  свернула в  узкий коридор,  уходивший вглубь дома.  Откуда-то
доносился запах варящейся еды,  но  даже на голодный желудок я  не могла
назвать его аппетитным. Коридор под прямым углом изогнулся вправо (я еще
расслышала за  спиной  шаркающие  шаги  и  ворчание  какого-то  старика,
пошедшего открывать стражникам), а затем мы нырнули в низкую дверь - все
это происходило в  полумраке,  и без Шайны я бы,  наверное,  набила себе
шишку,  даже если бы знала,  куда бежать. Стражникам, входящим с залитой
солнцем  улицы,  темнота должна  была  казаться совершенно непроглядной.
Впрочем, у них наверняка были факелы.
     Мы  оказались в  каморке,  принадлежавшей,  судя по  всему,  ветхой
старухе;   хозяйка  комнаты  лежала  на  когда-то  роскошной,   но  ныне
рассохшейся и лишившейся спинки кровати,  вперив взор в икону на потолке
и готовясь,  похоже, навеки покинуть сию скорбную юдоль. В комнате стоял
явственный запах застарелой мочи.  Однако одного лишь  знака,  поданного
Шайной,  оказалось  достаточно,  чтобы  свершилось  чудо  выздоровления:
старушка весьма резво вскочила на ноги и помогла нам отодвинуть кровать,
под  которой скрывался люк.  Шайна потянула за  кольцо;  из  открывшейся
квадратной дыры  повеяло  сыростью и  холодом.  Старушка протянула Шайне
лучину, зажженную от светильника, и мы стали спускаться во мрак подвала.
"Помоги закрыть люк",  -  велела мне Шайна,  не оборачиваясь. Я, стоя на
лестнице,  подняла руки и приняла на них тяжелую крышку,  плавно опустив
ее. Сверху послышался глухой скребущий звук - старуха в одиночку двигала
свое ложе на место.  Впрочем,  подумала я,  она,  должно быть,  такая же
старая, как и больная.
     Лучина почти не  давала света,  к  тому же  я  чуть не  грохнулась,
зацепившись шпагой за ступеньки.  Шайна только цыкнула на меня, уверенно
ступая по  невидимой во  тьме  узкой  лестнице,  прилепившейся к  стене.
Наконец,  спустившись на добрый десяток локтей, мы достигли пола. "Здесь
скользко",  -  предупредила моя спутница.  Действительно, пол был покрыт
наледью, и вообще, холод стоял не лучше, чем на улице.
     -Это и есть древние подземелья? - спросила я, почему-то переходя на
шепот.
     -Нет,  это обычный подвал.  Спуск в подземелья дальше. Где-то здесь
должны быть факелы...
     Мы  практически ощупью добрались до другой стены и  двинулись вдоль
нее,  пока  Шайна  не  нактнулась на  большой сундук.  Колеблющийся свет
лучины выхватил из  мрака  пыльный ржавый замок,  не  открывавшийся уже,
должно быть,  много десятилетий.  Но Шайна не стала воевать с замком,  а
ковырнула какой-то гвоздик на задней стенке, и та откинулась. В сундуке,
сбереженные от сырости,  лежали факелы и  свернутая веревочная лестница.
Шайна зажгла два факела и протянула мне один из них. Стало светлее.
     -Туда,  -  она указала на проход в другую часть подвала. Пройдя под
массивными полукруглыми сводами,  с  которых неритмично капала вода,  мы
оказались в  закутке,  заваленном всяким  хламом  -  старой  разломанной
мебелью, пустыми винными бочками, полусгнившим тряпьем... Шайна прошла в
угол,  сдвинула в  сторону здоровенную,  почти в  мой рост,  бочку.  Под
бочкой оказались какие-то доски,  на первый взгляд ничем не отличавшиеся
от барахла вокруг. Но Шайна подняла их, и под ними оказалась пустота.
     У  края  провала были  вбиты два  железных костыля,  и  к  ним  моя
провожатая привязала веревочную лестницу.
     -Дальше ты одна,  -  сообщила она мне.  - Лезь, не бойся, а потом я
сброшу тебе факел. И не уходи там далеко, можно заблудиться.
     -Если эти подземелья такие большие,  может,  по ним можно выбраться
из города? - заинтересовалась я.
     -Нет,  -  покачала головой Шайна.  -В  древности город был не таким
большим, как сейчас. Подземелья нигде не выходят за нынешнюю стену.
     Спускаться  по   раскачивающейся  веревочной  лестнице  куда-то   в
непроглядный ледяной мрак  -  занятие не  из  приятных,  доложу  я  вам.
Вдобавок  в  голову  упорно  лезли  дурацкие мысли,  что  лестница может
оборваться или костыль -  выскочить. И вот, в очередной раз опуская ногу
в  поисках следующей перекладины,  я  нащупала лишь пустоту.  Перехватив
руки,  я осторожно опустилась еще ниже, и тут моя нога коснулась твердой
поверхности. Это был пол подземелья.
     -Я внизу! - крикнула я, задирая голову.
     -Поберегись, кидаю факел! - ответила Шайна.
     Горящий факел,  пару раз кувырнувшись в воздухе и оставляя за собой
след из редких искр, ударился об пол недалеко от меня. Я подхватила его,
пока он не успел погаснуть.
     Я  находилась  в  большом  куполообразном  помещении;  дыра,  через
которую я сюда проникла, была проделана в верхней точке купола, где-то в
дюжине локтей у  меня над  головой.  Кое-где  на  внутренней поверхности
купола  еще  сохранились остатки штукатурки,  но  в  основном она  давно
осыпалась; ее куски вместе с вывалившимися из кладки кирпичами там и сям
валялись на грязном полу.  Не ровен час,  такой кирпич может свалиться и
мне на голову...
     Из   купола   в   разные   стороны  уводили  проходы,   обрамленные
полукруглыми арками.  Двинувшись с факелом вдоль стены, в одном из таких
проходов -  скорее даже  в  глубокой нише -  я  увидела старую массивную
кровать,   укрытую   толстым  слоем   слежавшейся  соломы.   Подземелье,
естественно,  не  впервые служило убежищем при  облавах...  Два соседних
прохода  были  завалены (и,  похоже,  давно),  а  следующий коридор вел,
видимо,  в  другое помещение -  света факела не  хватало,  чтобы сказать
наверняка.
     В  этот  момент  меня  сверху  окликнула  Шайна,   сообщившая,  что
вернется, когда стражники уйдут (впрочем, она тут же добавила, что в эти
дни  они  будут  наведываться  еще  не  раз,  стараясь  застать  трущобы
врасплох).  Я  попросила ее  принести  поесть  и,  вспомнив тошнотворные
запахи,  витавшие в коридорах, добавила, что хорошо заплачу за приличную
пищу.  "Ладно,  подруга,  не скучай!"  -  крикнула Шайна,  и  веревочная
лестница  вдруг  поползла  вверх.   Перспектива  остаться  здесь  заживо
похороненной заставила меня  вцепиться в  нижнюю  ступеньку и  уговорить
Шайну оставить лестницу,  хотя  местные правила предписывали иное:  даже
если стражники и найдут дыру вниз,  без лестницы им не спуститься. Затем
сверху прошкрябали задвигаемые на место доски, и я осталась совсем одна.
     По   периметру   стен   шли   позеленевшие  бронзовые  кольца   для
светильников;  я  воткнула факел в  одно из них возле ниши и  присела на
кровать.  Было холодно,  хотя я  куталась в плащ.  Умом я понимала,  что
здесь вряд ли холоднее, чем на поверхности, но казалось, что холод этого
древнего подземелья -  особенный,  что это место,  принадлежащее умершим
сотни лет назад,  высасывает жизнь...  Я не представляла себе, как здесь
можно провести не  то  что месяц (чего,  впрочем,  по-прежнему делать не
собиралась),  но хотя бы один день.  В  конце концов я встала,  разминая
коченеющие конечности,  и, несмотря на предупреждение Шайны, отправилась
исследовать радиальные проходы.
     Воображение рисовало мне жуткие казематы и  скелеты в ржавых цепях,
но  ничего подобного здесь не  было.  Возможно,  когда-то  эти помещения
использовались под склады или что-то в этом роде.  Дрожащее пламя факела
выхватывало из  темноты одну  и  ту  же  картину:  щербатые камни стен -
пыльные,  во  многих  местах  обросшие бородой инея;  замерзшие лужи  на
покрытом разводами полу; грязные сосульки, свисающие со сводов... И лишь
в  одном помещении я увидела нечто необычное.  Плоская глухая стена была
украшена мозаикой.
     Я  поднесла факел поближе.  Конечно же,  мозаика плохо сохранилась,
многих камешков не хватало,  а те, что были, поблекли под слоем грязи, и
все  же  я  отчетливо различила изображение фигуры.  Фигуры,  летящей по
воздуху, раскинув крылья.
     Неужели кому-то  из  нас это все-таки удалось?  Мое сердце учащенно
забилось,  но  я  тут же  сказала себе,  что вряд ли панно воспроизводит
историческое событие.  Скорее это сцена из  легенды или аллегория.  Ведь
крылатым долгое  время,  до  самого  Путнуройского Собора,  изображали и
самого дьявола.
     Но,  если это и  был дьявол,  то не такой,  каким его обычно рисуют
церковные художники. Никакой злобной усмешки не было на его лице. Скорее
оно  было  проникнуто  мудрой  печалью.  Я  приблизила  факел  вплотную,
стараясь разглядеть получше,  и  в  этот момент по  щеке крылатого вдруг
скатилась слеза.
     Я вздрогнула и даже отшатнулась,  но тут же поняла,  что это просто
капля  воды,  просочившаяся сквозь трещину камня.  Наверное,  оттаяла от
огня моего факела... Кто создал эту мозаику? Может быть, когда-то в этих
подземельях нашла прибежище тайная секта, относившаяся к крылатым совсем
не так, как официальная религия того времени? Может быть, и сам художник
был крылатым?
     Пламя затрещало и заметалось,  и я поняла, что факел скоро догорит.
Надо было возвращаться.
     Строители подземелий вовсе не  планировали создать лабиринт,  но  в
темноте здесь и  впрямь легко было  заблудиться.  Я,  однако,  следовала
простому правилу -  сюда я  все  время шла  вдоль правой стены,  значит,
возвращаться надо вдоль левой.  Я прошла уже,  наверное,  половину пути,
когда у меня над головой вдруг раздался шорох, и сверху посыпался песок.
Я  шарахнулась в сторону,  чудом увернувшись от упавшего камня,  а земля
валилась мне на  голову,  за шиворот,  на плечи...  Другой камень больно
ударил меня по руке,  и  я  выронила факел.  Тот упал и погас,  сразу же
засыпанный. Я убегала от обвала, закрывая руками голову. На пятом прыжке
я споткнулась и рухнула на четвереньки, но, к счастью, опасная зона была
уже позади. Еще какое-то время сзади что-то шуршало, стукало и сыпалось,
но наконец все стихло. Я осталась в кромешной тьме.
     Это  было уже по-настоящему скверно.  Вытряхнув землю из  волос,  я
вытянула руки и двинулась,  как мне казалось,  в сторону стены.  Однако,
пройдя,  наверное,  пару  десятков локтей,  никакой стены  я  так  и  не
обнаружила.  Я  повернула левее,  но  стены не было и  там.  Выходит,  я
потеряла ориентацию в пространстве и уже не знала, куда нужно идти.
     В конце концов я,  конечно, добрела до какой-то стены; все, что мне
теперь оставалось -  двигаться вдоль нее,  но в какую сторону? Вернулась
ли я к левой стене,  или пересекла помещение?  Ощупывая ледяные камни, я
двинулась вперед,  пока  пальцы  не  обнаружили пустоту уводившего влево
прохода; был ли это новый коридор, или тот, из которого я недавно вышла?
"Спокойно,  - сказала я себе, - самое худшее - это начать метаться, то и
дело меняя направление.  Правильный это путь или нет, я пойду по нему; в
крайнем случае придется вернуться."
     Логика - замечательная штука, но, если вам доведется бродить наугад
в абсолютной темноте и холоде древнего подземелья, я сомневаюсь, что вам
в голову полезут одни лишь логичные мысли. То мне казалось, что я обошла
уже все подземелье,  то представлялось,  что я  нарезаю круги по одной и
той же комнате;  во мраке мерещились какие-то шорохи,  шепоты,  шаги;  я
замирала -  и воцарялась мертвая тишина, но стоило мне двинуться с места
- и неведомые призраки приходили в движение.  "Кто здесь?!" - крикнула я
в отчаянье,  сжимаясь от страха. "...эсь", - откликнулось эхо. Я понятия
не имела, сколько уже брожу, ощупывая стены закоченевшими пальцами - но,
должно быть,  прошло уже немало времени,  ибо ноги ныли от усталости,  и
хотелось пить.  Я вдруг поняла,  что, может быть, уже побывала в куполе,
но  не узнала его и  пошла дальше,  и  буду теперь так кружить,  пока не
иссякнут силы...
     В  какие-то  несколько секунд паника захлестула меня.  Я  бросилась
бежать,  запнулась о камень, упала, забилась в какую-то нишу. "Помогите!
- кричала я.  -  Вытащите меня  отсюда!  Кто-нибудь!"  Какое-то  время я
просто рыдала в голос, затем, окончательно выбившись из сил, притихла; и
тут  мне  показалось,  что  я  снова  слышу  призраков.  Я  всхлипнула в
последний раз  и  затаила дыхание,  прислушиваясь.  Теперь  я  отчетливо
различила  два  приглушенных  голоса;   один,  высокий,  что-то  говорил
обеспокоенно,   другой  отвечал  ему   низким  ворчанием.   Мне  тут  же
представилось, что второй голос принадлежит какому-то жуткому подземному
чудовищу. Я не знала, звать ли на помощь или прятаться.
     "Эй, подруга! Эйольта! Где ты?" - громко позвал первый голос.
     Шайна!  "Шайночка,  милая, я тут! Иди сюда!" - закричала я что было
мочи.
     -У тебя есть огонь? - крикнула Шайна.
     -Нет! Мой факел погас!
     -Тогда лучше ты иди к  нам,  на свет,  а то в темноте мы тебя долго
будем искать!
     Я боялась,  что,  если двинусь с места, снова потеряюсь, но я взяла
себя в руки и рассудила,  что Шайна права.  Звук, дробясь и отражаясь от
стен залов и  коридоров,  многократно менял направление,  так что искать
друг  друга на  слух  было не  так  просто.  Но  вот,  наконец,  впереди
забрезжил рыжий колеблющийся отсвет, и через несколько секунд я добежала
до устья прохода, другим концов выходившего в куполообразный зал.
     "Подземным чудовищем" оказался Пайве;  он  и  сейчас что-то бурчал,
глядя, как я бегу к ним с Шайной, стоявшим возле веревочной лестницы.
     -Я  же говорила,  нечего тут шляться...  -  начала Шайна,  но я уже
напустила на себя уверенный вид:
     -Все было бы нормально,  если бы не обвал,  -  и,  торопясь уйти от
этой щекотливой темы, повернулась к Пайве: -Ну как?
     -Дохлый  номер,  -  покачал головой тот.  -Тйорла  твоего прибрал к
рукам сам капитан Тнейер.  У него скакуна увести не проще, чем из тюрьмы
кого вытащить.
     -Но ты сможешь? - с надеждой заглянула ему в глаза я.
     -Говорю  же,  дохлое  это  дело.  Тут  армия  нужна,  дом  капитана
штурмовать, или на улице на него напасть, а он один не ездит... Конечно,
если побольше наших поднять,  то можно... но никто на это не подпишется.
Тйарвы ж  потом  весь  Гнилой Угол  по  кирпичикам раскатают.  Так  что,
крошка,  извиняй.  Задаток,  как уговорились,  у меня останется -  мне ж
пришлось кой-кому  сунуть,  чтоб все  узнать,  а  больше ничем помочь не
могу.
     Я перевела умоляющий взгляд на Шайну, но та тоже мотнула головой:
     -Нет,  подруга,  раз Пайве говорит -  не выйдет, значит, не выйдет.
Нам открытая война с тйарвами ни к чему. Тем паче из-за тйорла - добро б
еще аньйо был...
     Я  стиснула зубы,  но  тут  же  попыталась успокоиться.  Все  равно
пришельцы вряд ли разрешили бы мне взять Йарре к звездам.  Значит, мы бы
расстались с  ним  лишь  на  несколько дней  позже -  если,  конечно,  я
перехвачу их в Лланкере.  Ну что ж, прощай, Йарре, надеюсь, новый хозяин
будет ценить тебя... Я почувствовала что-то похожее на укол ревности при
мысли о том, что теперь на Йарре будет ездить мой враг. Конечно, враг не
личный, а всего лишь в силу полученного им приказа, но все равно...
     -Значит, мне больше нечего делать в Нойаре, - решительно заявила я,
глядя перед собой сухими глазами. -Когда вы сможете меня вывести?
     -Не горячись,  крошка,  - посоветовал Пайве. -Тйарвы на ушах стоят,
тебя ищут. Обожди, пока притомятся.
     -Мне некогда ждать, - непреклонно отрезала я. -И этими подземельями
я тоже сыта по горло. Ни дня здесь не останусь.
     -Эх, подруга, - невесело усмехнулась Шайна, - такие хоромы на одну,
а  ты брезгуешь...  Посидела бы ты в  камере на восьмерых...  Мне-то еще
повезло,  я  хоть по  камере ходить могла,  а  есть тюрьмы,  где даже по
мелким делам на цепь сажают до конца срока...
     Шайна оставила мне пару факелов и  корзинку с  едой (взяв с меня за
еду два йонка - куда больше, чем она стоила на самом деле, но я не стала
спорить) и  следом за Пайве полезла наверх,  пообещав вернуться вечером.
"Вечер" в этом подземелье был таким же пустым звуком, как и "день", но я
лишь молча кивнула,  впиваясь зубами в сочную жареную йитлятину,  совсем
не похожую на ту бурду, которой обычно питались жители трущоб.
     После сытной трапезы и всех предыдущих переживаний меня сморил сон,
и,  несмотря на все неудобство ложа из промерзшей соломы, я продрыхла до
самого возвращения Шайны.
     -Наши говорят,  что  ты  чокнутая,  -  сообщила она,  усаживаясь на
кровать.  -  И это святая правда, если ты и впрямь собралась в Лланкеру.
(Я  нетерпеливо махнула  рукой,  показывая,  что  приняла  решение и  не
собираюсь спорить.) Но,  как у нас тут говорят, дурь - это единственное,
что нельзя отнять у аньйо. Мы можем вывести тебя из города. Через ворота
без мазы -  везде шмонают по-черному, и аньйо, и повозки, и груз. Летать
ты, помнится, не умеешь. Так что остается дерьмопровод.
     -Что?!
     -Сточная труба.  Она выходит в  овраг за городом,  а  попасть в нее
можно  из  наших  подвалов.  В  конце там  решетки,  но  наши  их  давно
разломали, а стражникам, сама понимаешь, западло лезть проверять.
     -И... много там... этого...
     -Не,  сейчас немного,  - заверила Шайна, - по щиколотку где-то. Вот
когда замерзшее оттает, тогда да.
     Моя  скривившаяся физиономия была,  очевидно,  красноречивее всяких
слов.
     -Подруга,  ты  хочешь выбраться из города или нет?  Если нет,  сиди
здесь,  декады через две  выйдешь через ворота,  как принцесса.  А  если
хочешь...
     -Ладно, я поняла, - обреченно кивнула я. -Когда?
     -Завтра на рассвете.
     -Может, безопасней ночью?
     -По ночам теперь ворота запирают.
     -Так а зачем нам ворота?
     -Ну ты же не пешком в Лланкеру собралась? На рассвете один из наших
выведет из города тйорла и будет ждать нас у оврага.  Тйорл, конечно, не
такой,  как твой,  но до ближайшего села доедешь,  а  там уж сама решай,
нового купить или что... Монету за тйорла сейчас давай.
     -Сколько?
     -Сотни хватит,  -  ответила Шайна и,  уловив сомнение на моем лице,
добавила:  -  Тот,  кто его приведет,  тоже рискует,  что ж он, за фу-фу
работать будет?  Да и  мне,  знаешь,  в  трубу лишний раз лезть не шибко
охота...
     Мы еще немного поболтали,  а  потом,  когда Шайна собралась к  себе
наверх,  я  попросила ее  спеть.  Она  сперва отнекивалась,  ссылаясь на
отсутствие инструмента, потом согласилась. Голос у нее и впрямь оказался
красивый,  но  песни мне не  понравились.  Вся эта жалостливая воровская
романтика не по мне, да и кому, как не Шайне, было знать, что в реальной
воровской жизни все проще и грубее... К тому же рифма хромала едва ли не
в каждом куплете,  и мне, знакомой с лучшими образцами ранайской поэзии,
это резало ухо почти физически.
     -Тебе не нравится, - заметила Шайна, обрывая песню на полуслове.
     -Ну, я привыкла немного к другому... Вот, например, послушай:

	     Даже в самой обыденной жизни хватает тревог,
	     Даже самое серое небо не схоже с землею.
	     Это следует помнить, когда переступишь порог,
	     Ибо нить путеводная кончиться может петлею.
	     Но какие-то странные аньйо смутят твой покой,
	     Обещая вершины и сказочно дивные дали,
	     И расскажут о тех, что стояли над звездной рекой,
	     Наблюдая процесс преломления света в кристалле.

	     И такие, как ты, опьяненные ядом речей,
	     Покидают свой дом и уходят в безвестные страны,
	     Не пугаясь ни холода долгих туманных ночей,
	     Ни нехоженных троп, ни пустынь, ни дождя, ни бурана.
	     Будут многие там сражены беспощадным мечом
	     (Только кровь придает завершенность отточенной стали).
	     Ты следишь сквозь замерзшие слезы за звездным лучом,
	     Наблюдая процесс преломления света в кристалле.

	     Средь унылых болот, в лабиринтах безжизненных скал
	     И обросших утесов, нависших угрюмо и грозно,
	     Ты счет дням потеряешь, забудешь о том, что искал
	     И свой путь проклянешь, но назад поворачивать поздно.
	     Те, кто вел вас к вершинам, растаяли в утренней мгле -
	     То	ли умерли, то ли ушли, то ли просто устали...
	     Вы бредете по высохшей, древней, как скука, земле,
	     Наблюдая процесс преломления света в кристалле.

	     Ты состаришься в этом походе, сводящем с ума,
	     Но дойдешь до конца и признаешь дорогу напрасной:
	     Жизнь есть плесень и грязь, только холод и звездная тьма
	     Были целью твоей, совершенной и вечно прекрасной.
	     Ты дойдешь и увидишь, что ты совершенно один -
	     Те, что спереди, канули в ночь, те, что сзади, отстали -
	     И останешься вечно стоять средь мерцающих льдин,
	     Наблюдая процесс преломления света в кристалле...

     -Здорово, - восхитилась Шайна. -Сама сочинила?
     -Нет, - улыбнулась я, - это Йатнакир, он жил двести лет назад.
     -Надо же. Вот ведь, сколько всякие богачи и аристократы не пыжатся,
а помнят спустя столетия все равно не их, а таких, как Йатнакир.
     -Он  был  граф,   -  возразила  я,  -  его  настоящая  фамилия  тар
Йирон-Вйатнолле.  И  он не знал недостатка в  деньгах.  Хотя помнят его,
действительно, не за это.
     -Справедливости нет и не может быть,  -  пробурчала Шайна.  -Ладно,
пойду. Завтра вставать рано.
     Я  уже выспалась и  потому полночи ворочалась на  соломе или ходила
взад-вперед, стараясь согреться. Наконец, стоило мне прилечь и на минуту
(как  мне  показалось)  прикрыть  глаза,   как  Шайна  растолкала  меня.
Взбираясь по лестнице следом за ней, я обратила внимание, что на ногах у
Шайны вместо башмаков сапоги -  изношенные и замызганные до крайности, и
явно  большего,  чем  надо,  размера,  но,  очевидно,  наилучшим образом
подходящие для путешествия по трубе.  А мне придется пачкать мои славные
сапожки из лучшей тайуловой кожи... Мы поднялись из древних подземелий в
обычные  подвалы  Гнилого  Угла,  прошли  под  низкими  мокрыми сводами,
нырнули в какую-то каменную кишку,  а из нее,  отодвинув тяжелый дощатый
щит -  в земляной ход, укрепленный досками и криво торчащими деревянными
подпорками.  Этот  ненадежный  коридор  вывел  нас  в  другой  подземный
туннель,  и  по  донесшемуся спереди сырому зловонию я  поняла,  что  мы
близки к цели.
     Труба  представляла  собой  круглый,  выложенный  кирпичом  туннель
диаметром около  десяти  локтей;  по  дну  его,  покрытому толстым слоем
бурого льда,  текла вонючая жижа (пока еще,  действительно,  не  слишком
широким ручьем,  так  что в  основном можно было идти рядом,  не  пачкая
ног), а наверху через неравные промежутки виднелись отверстия стоков - в
большинстве  своем  круглые,   расположенные  по  бокам,  но  некоторые,
квадратные,  вертикально сверху -  эти вели в  трубу прямиком из уличных
сточных канав,  и через них проникал серый предутренний свет,  полосатый
от решеток.  Куда существеннее,  впрочем,  было то, что из стоков текло,
сочилось  или  капало,   причем  время  от  времени  оно  выплескивалось
внезапно,   когда  где-то  наверху  кто-то  опорожнял  ведро  помоев,  и
приходилось проявлять чудеса ловкости, уворачиваясь от летящих брызг.
     По  мере продвижения к  окраине нечистот под ногами становилось все
больше;  мне  пришлось подобрать полы  плаща  и  дышать через рот  из-за
невыносимой вони.  Вдобавок ко  всему  потолок туннеля начал понижаться,
что отнюдь не добавляло уюта.  Но вот,  наконец, впереди забрезжил свет,
показавшийся ослепительно ярким после мрака трубы.  Выход перегораживали
толстые  вертикальные прутья,  которые  казались намертво вмурованными в
пол  и  потолок (не достигавший здесь и  пяти локтей в  высоту.)  Однако
Шайна спокойно ухватилась за четвертый и  пятый прут слева и потянула их
на  себя.  С  хрустом и  скрежетом их верхние концы повернулись в  щелях
между  камнями,  а  нижние,  подпиленные,  вынырнули из  бурой жижи.  Мы
протиснулись боком в  образовавшуюся щель и  оказались на  крутом склоне
оврага, куда стекали городские нечистоты.
     Я поспешно отошла в сторону,  и там, где легкие наконец наполнились
чистым воздухом,  долго  возила ногами по  глубокому ноздреватому снегу,
отчищая  сапоги.  Шайна  некоторое время  с  усмешкой наблюдала за  этой
гигиенической процедурой,  а  потом  потеряла  терпение:  "Ладно,  идем.
Парень нас,  небось,  уже заждался,  а ему тоже негоже маячить с тйорлом
под стенами..."
     Увязая в  снегу,  мы прошли дальше по склону,  оставаясь невидимыми
для  дозорных на  башнях,  и,  лишь  добравшись почти до  начала оврага,
влезли наверх.  Город был в  четверти мили от нас;  длинная тень внешней
стены тянулась наискосок в  нашу сторону.  Небольшой пригорок,  поросший
кустарником, и здесь прикрывал от глаз стражи условленное место встречи.
     Однако на этом месте никого не было.
     -Странно...  -  пробормотала  сквозь  зубы  Шайна,  оглядываясь  по
сторонам, затем осматривая ровный, не истоптанный следами снег.
     -Наверное,  еще не успел,  -  пожала плечами я, хотя на душе у меня
сразу же заскулили твурки.
     -Ворота уже открыты, - возразила Шайна, выглядывая из-за пригорка и
всматриваясь.
     И в этот момент из ворот вылетели кавалеристы.  Они мчались во весь
опор,  и  их  было  не  меньше  трех  десятков.  Практически  сразу  они
развернулись в цепь -  лишь правый фланг продолжал скакать по дороге,  а
остальные, вспарывая снежную целину, россыпью устремились к оврагу.
     -Поганый йитл! - в бешенстве восклинкула Шайна. -Он нас заложил!
     Да,  это  вам не  романтические песни о  "воровской чести".  Тысяча
йонков больше ста, арифметика тут нехитрая...
     -Бежим обратно!  - я схватила Шайну за руку. -Тйорлам не спуститься
по склону!
     -Им и не нужно, - покачала головой Шайна. -Нас перестреляют сверху,
мы не успеем добежать до трубы,  -  она в отчаянии закусила губу,  затем
вдруг метнулась в другую сторону: - В обход!
     Я поняла ее мысль -  оставить овраг между нами и всадниками, обежав
оставшуюся его  часть.  Вот  только  делать это  на  глазах у  врагов не
стоило,  и  я  снова дернула Шайну вниз.  Описав кривую по склонам,  мы,
тяжело дыша,  вскарабкались на противоположный край оврага.  Большинство
кавалеристов и впрямь решили,  что мы надеемся вновь укрыться в трубе, и
мчались туда;  теперь им  пришлось бы  сделать приличный крюк,  скача  в
обход.   Но   командир  отряда,   как  видно,   учел  все  варианты,   и
правофланговые всадники,  напротив,  неслись к  началу  оврага;  никаких
шансов убежать от них на своих двоих,  да еще по рыхлому снегу, конечно,
не  было.  Впереди,  значительно опережая остальных,  скакал  офицер  на
великолепном черном тйорле,  которого мне трудно было не узнать. "Йарре!
- подумала я в ярости. -Неужели и ты меня предал?!"
     Бежать не было никакого смысла, и все-таки мы бежали. Правда, Шайна
в  своих  неуклюже больших  сапогах  сразу  отстала,  а  затем  и  вовсе
остановилась,   как   видно,   решив   не   отягощать   свое   положение
сопротивлением.  Я  бросила взгляд через  плечо и  увидела,  как  офицер
настиг  ее.  Однако он  даже  не  сбавил скорость,  оставив Шайну  своим
подчиненным - ему нужна была я.
     Через  несколько секунд  я  услышала дыхание тйорла и  крик  "стой!
стой!" уже буквально над своим плечом.  Я остановилась, разворачиваясь и
выхватывая шпагу.
     И   тут  произошло  нечто  неожиданное.   Йарре  резко  затормозил,
зарываясь передними ногами  в  снег,  одновременно взбрыкивая задними  и
рывком наклоняя рога вперед.  Капитан Тнейер отнюдь не был тюфяком -  он
был опытным наездником,  и все же он ничего не смог поделать: вылетев из
седла,  он перекувырнулся в  воздухе и  тяжело грохнулся спиной в  снег.
Тйорл повернул ко мне морду, так и светившуюся лукавством.
     -Йарре! - радостно воскликнула я, пихая шпагу в ножны и обнимая его
за шею. -Ты понял, что покориться ему - лучший способ найти меня, да?
     Я  взлетела в седло.  Капитан все еще лежал неподвижно,  оглушенный
падением. Я обернулась назад:
     -Шайна! Быстрей сюда!
     Она уже и сама поняла, что произошло, и вовсю бежала ко мне. Однако
другие всадники были уже у нее за спиной. "Не успеет", - подумала я.
     Один из всадников достал пистолет и выстрелил,  целясь в Йарре.  Он
промазал,   но   расстояние  между   мной   и   преследователями  быстро
сокращалось.  Вблизи,  да по неподвижной мишени,  нетрудно попасть и  на
скаку...
     Шайна,  услышав выстрел,  сделала отчаянный рывок.  Один  из  сапог
свалился с ее ноги.  Я видела ее умоляющий взгляд...  Но тут вторая пуля
пробила полу моего плаща, и я поняла, что медлить больше нельзя.
     -Йо! - крикнула я, поворачиваясь вперед и поддавая каблуками в бока
Йарре.  Он,  только этого и  ждавший,  стрелой сорвался с  места.  Шайна
выкрикнула трущобное ругательство.  Хотелось бы  верить,  что  оно  было
адресовано не мне, а стражникам...
     Еще  одна  пуля  просвистела надо мной.  Я  оглянулась через плечо.
Капитан уже сидел на  снегу,  двое стражников спешились и  вязали Шайну,
трое  продолжали погоню.  Прочие,  оставшиеся по  другую сторону оврага,
меня уже не волновали -  теперь, когда подо мной был Йарре, они с тем же
успехом могли находиться на другой стороне Лла.
     Однако,    при   всех   достоинствах   Йарре,    тйорлы   ближайших
преследователей тоже не были клячами. Правда, рослые всадники в стальных
нагрудниках весили,  должно быть, вдвое больше, чем я. И все же пока что
дистанция между нами оставалась опасной,  и двое из них еще не разрядили
свои пистолеты.
     Я   скакала  вдоль  оврага  в  сторону  реки,   пока  еще  не  имея
определенного плана.  Здесь не было ни дорог, ни мостов - все это лежало
по другую сторону оврага и города.  Впереди показался крутой берег. Судя
по глубине оврага,  круча была достаточно высока,  чтобы не надеяться на
легкий спуск.  Я  вновь оглянулась.  Пока что в  меня никто не целился -
видимо,   рассчитывали  подобраться  поближе,  но  двое  всадников  стал
забирать вправо,  намереваясь перерезать мне  путь  вдоль реки.  Я  тоже
стала заворачивать вправо.  Расстояние между нами сокращалось.  Я совсем
вжалась в холку Йарре,  погоняя своего скакуна. Хлопнул еще один выстрел
- снова мимо. Я проскочила под носом преследователей, но теперь они были
совсем близко.  Мы мчались так около полумили,  и  во время этой гонки я
явственно услышала металлический щелчок  -  похоже,  последний заряженый
пистолет дал осечку! Затем впереди показалась пологая ложбина, уводившая
к самой воде; я свернула туда.
     Река,  поившая Нойар и уносившая прочь его отходы, была не так уж и
велика;  летом мы бы легко переплыли ее,  а  зимой переправа и  вовсе не
представляла бы  проблем.  Но была уже фактически весна,  и  по середине
речки змеилась широкая полынья.
     Йарре выскочил на лед,  скользя всеми четырьмя копытами. Было очень
скользко:  днем лед подтаял сверху,  ночью снова замерз,  а  утром опять
начал  оттаивать.  Я  обернулась,  проверяя,  решатся ли  более  тяжелые
стражники последовать за нами.  Они решились.  Но хватит ли их еще и  на
прыжок  через  полынью?  Если  нет,  то  это  прекрасный способ  от  них
отделаться.
     Или утонуть.
     Я  не  знала,  каковы наши шансы.  Через изгороди Йарре перемахивал
лихо,  но  мы  никогда специально не  тренировали прыжки  через  широкие
преграды.  Оставалось полагаться лишь на его чутье. Поначалу он повернул
голову вправо,  намереваясь скакать вдоль берега,  но,  когда я потянула
его за левый рог, не стал противиться. Ну, только не ошибись, Йарре! Йо!
Йо!
     Мы  мчались к  полынье,  и,  если издали она  выглядела не  слишком
страшно,  теперь с каждой секундой казалась все шире.  А главное - разве
сможет  тйорл  как  следует оттолкнуться на  таком  скользком льду?  Моя
решимость таяла куда стремительней,  чем снег под лучами солнца, и я уже
совсем уверилась в  глупости своей идеи -  но теперь,  даже потяни я  со
всей силы рога на себя, мы бы не успели остановиться.
     Йарре прыгнул.  Мгновенный полет,  от  которого у  меня перехватило
дыхание - а затем все четыре копыта ударили об лед, разбрызгивая воду.
     И в тот же миг лед под задними копытами треснул и накренился. Йарре
осел назад, соскальзывая в полынью. Я успела спрыгнуть на лед и забежала
вперед,  хватая его за рога. Конечно, я не смогла бы его удержать, но он
тем  временем подогнул задние колени и  сумел зацепиться ими  за  кромку
льда.  Еще один могучий рывок -  и  он  втащил себя на безопасное место.
Отколовшаяся льдина уплывала ниже по течению.
     Стражники  остановили  своих  тйорлов,   не   решаясь  даже  близко
подъехать к  полынье.  Я помахала им ручкой и пару минут спустя была уже
на другом берегу.
     Окончательно удостоверившись,  что  меня никто не  преследует -  по
крайней мере,  пока -  я  достала карту и сориентировалась на местности.
Несмотря ни на что, я решила продолжать путь в Лланкеру. Да, собственно,
и  вариантов особенно не  было  -  я  была  теперь куда ближе к  столице
провинции,  нежели  к  ее  границе.  Но,  разумеется,  городов до  самой
Лланкеры я  решила избегать.  Мне  пришлось сделать крюк  до  следующего
моста, а затем я выбралась на дорогу - уже не на Лланкерский тракт, а на
какую-то местного значения, но меня это вполне устраивало.
     Я  ехала по раскисшей дороге и  думала о  Шайне.  Что с  ней теперь
будет?  По  кодексу Паарна  II  укрывающий преступника подлежит тому  же
наказанию,  что и сам преступник.  А наказание убийце -  смерть. Правда,
при  Аклойате III  в  этот кодекс были внесены изменения,  в  частности,
гласящие,   что  разыскиваемый  не  считается  преступником,   пока  нет
приговора суда;  в  соответствии с этим законом,  Шайне грозило только 5
лет  тюрьмы.   Хм,  "только"...  Да  и  то,  если  губернатор  не  успел
организовать заочный суд,  что,  впрочем,  может быть оспорено в  Высшем
королевском суде  -  вот  только  откуда  у  нищенки из  трущоб адвокат,
который этим займется?  И все это лишь за то,  что она помогла мне...  А
я...  Но я  поступила правильно.  У  меня не было шансов ее спасти.  Ну,
может, один на тысячу. Это глупо.
     В  тот  день я  не  рискнула проситься на  ночлег даже в  небольшой
деревеньке.  Добралась я до нее еще засветло,  но, не доезжая пары миль,
свернула с  дороги.  Нам  с  Йарре пришлось "гулять" по  окрестностям до
темноты, и, лишь дождавшись восхода Лла, я въехала в деревню.
     Йарре  легко  перескочил через  плетень крайнего,  явно  небогатого
дома.  Из птичника,  бренча цепью на задней ноге, выбрался старый тйарв,
угрожающе,  но в  то же время лениво,  расправил крылья и  разинул клюв,
глядя в  нашу  сторону.  Я  бросила ему  кусок жареного мяса  -  остаток
вчерашней трапезы (мне,  между  прочим,  стоило немалого труда сохранить
его нетронутым специально для такого случая, голодая весь день). Страж с
готовностью принял взятку (наверное,  мои  трущобные знакомые сказали бы
по  такому поводу,  что все тйарвы одинаковы) и,  прихватив мясо клювом,
полез обратно в свое жилище.
     Вообще-то  удар  клюва  взрослого тйарва  способен  проломить череп
аньйо,  особенно в  пикировании,  а  вдобавок этих птичек обучают бить в
висок и выклевывать глаза.  Да и когти в полпальца на всех четырех ногах
не следует сбрасывать со счетов.  Но этот тйарв был слишком стар,  чтобы
быть серьезным противником,  тем более для аньйо со шпагой. Куда большую
опасность  его  клюв  представлял  в  другом  качестве  -  как  источник
пронзительных  хриплых  криков,   которые,   конечно  же,   подхватят  и
небойцовые птицы.  Но я недаром выбрала для визита час Лла: даже если бы
моя уловка с мясом и не сработала, хозяева, скорее всего, не решились бы
в  такое время выйти на улицу и лишь наложили бы на дверь дополнительный
засов изнутри. Все-таки и от суеверий бывает польза.
     Однако в  птичнике было тихо,  и  я  без помех открыла двери хлева,
ведя за  собой Йарре.  Из  темноты пахнуло теплом и  навозом -  не самый
приятный запах,  но в нойарской трубе было еще хуже. Я засветила лучину.
Дрожащий огонек озарил двух сонных тайулов,  деревянную кормушку, солому
на полу и  лестницу на сеновал.  По этой лестнице я  и вскарабкалась,  а
Йарре тем временем пристроился к кормушке и довольно захрумкал. Увы, мне
пришлось довольствоваться лишь несколькими глотками воды из фляжки.
     Зимой  даже  крестьяне  встают  достаточно  поздно,   так   что   в
предрассветных сумерках мы  выбрались из хлева,  никем не замеченные.  Я
подумала было,  не  оставить ли  монетку в  качестве платы за  съеденное
Йарре,   но  тут  же  сказала  себе,  что  для  разыскиваемой  беглянки,
вынужденной ночевать в хлеву на голодный желудок, подобная щепетильность
совершенно неуместна. Так никого и не встретив, мы покинули деревню.
     Вскоре после рассвета я миновала еще одно селение, а затем обогнала
несколько крестьянских саней,  груженых  горшками,  клетками  с  йупами,
тюками шерсти и прочим подобным товаром. Я поняла, что где-то поблизости
развернулась бойкая предновогодняя торговля,  и  действительно,  еще  до
полудня въехала в  село,  где  кипела и  бурлила большая ярмарка.  В  ее
шумной толчее я,  не  привлекая ничьего внимания,  купила еды для себя и
зерна  для  Йарре  на  несколько  дней  вперед,  а  заодно  разжилась  и
подходящим маскарадным костюмом (разумеется,  пока что надевать его было
еще  рано).  Теперь единственной проблемой оставался ночлег;  еще дважды
мне удалось тайком переночевать в  чужих сараях,  но  на  следующую ночь
излишне ретивые и  злобные тйарвы поджидали меня в  трех дворах подряд -
одного пришлось даже  ранить шпагой.  К  этому времени голосили уже  все
окрестные птицы,  так что, несмотря на час Лла, я сочла за благо плюнуть
на  эту деревню и  ночевать в  ближайшей роще.  Наконец,  последнюю ночь
перед  Лланкерой -  и  перед  Новым  годом  -  я  провела в  заброшенной
полуразвалившейся хибаре у дороги, в холоде, но хотя бы под крышей.
     И  вот  настал вечер,  когда  я  подъехала к  стенам Лланкеры.  Уже
смеркалось;  в  честь праздника на стенах и башнях горели многочисленные
факелы, а вскоре должны были взвиться огни фейерверков... Карнавал будет
продолжаться всю ночь,  если,  конечно,  пришельцы не внесли, вольно или
невольно,   свои   коррективы  в   городские  порядки.   Даже  суеверное
простонародье считает,  что  в  новогоднюю ночь злые духи Лла  не  имеют
силы... В Йартнаре я никогда не участвовала в карнавалах, хотя, казалось
бы,  для  крылатой это  была прекрасная возможность среди многочисленных
ряженых почувствовать себя такой, как все...
     Но я не хочу чувствовать себя такой,  как все.  И вообще,  те,  кто
может радоваться только толпой и  по команде,  достойны в  лучшем случае
жалости.
     Теперь, однако, мне этот обычай был как нельзя кстати. Я решительно
поехала к городским воротам,  уже облаченная в карнавальный костюм.  Это
был  костюм  гвардейца  -  высокая  островерхая шапка  с  гербом,  синяя
накидка,   бело-красно-черная  перевязь,  даже  скрещенные  мечи  ордена
Доблести.  Разумеется, герб был деревянный, накидка - из бумажной ткани,
орден из фольги; все это выглядело откровенно бутафорски, и я надеялась,
что на этом фоне такой же бутафорией воспринимается и  моя шпага (я даже
неряшливо обмотала фольгой ее  рукоятку).  Мое  лицо  закрывала маска  с
великолепным мужским носом,  доходившим мне  почти до  подбородка.  Рога
Йарре  я  по  обычаю  перевила зелеными ленточками -  символ наступающей
весны.
     Я  попыталась воспользоваться уже испытанным приемом и пристроиться
в  качестве эскорта к  саням зажиточных селян,  въезжавшим в  город,  но
бдительного капрала городской стражи это не убедило.
     -Мальчик с вами?  - строго осведомился он у сидевшего в санях главы
семейства.  Прежде,  чем  крестьянин или  я  успели что-нибудь ответить,
женщина -  вероятно,  его жена - быстро обернувшись, поспешно и, как мне
показалось, даже с некоторым испугом заявила: "Нет, впервые видим".
     -Проезжайте,  -  махнул рукой  караульный,  еще  раз  цепко  окинув
взглядом сани,  и  жестом  преградил путь  мне:  -А  вы,  молодой аньйо,
постойте.
     Послушный моей  команде,  Йарре остановился в  воротах.  Мне  вдруг
стало  жарко,  нестерпимо захотелось обмахнуться крыльями.  Я  напомнила
себе,  что пока ничего страшного не  происходит,  и  вообще,  у  них нет
правильных примет.
     -Как зовут? - осведомился капрал.
     -Тайель Клаайре, - придумала я себе на ходу новое имя.
     -Откуда?
     -Из Тйертена, - назвала я город, который объехала стороной утром.
     -Ну-ка снимите маску.
     Вот это было уже скверно,  но что делать?  Я  стянула маску на шею.
Стражник хмыкнул:
     -Мне казалось, Тайель - это мужское имя.
     -Ну,  Тайелла...  Карнавал же, - я попыталась улыбнуться той глупой
улыбкой, которую мужчины обычно считают очаровательной.
     -Карнавал  для  гуляющих,  а  не  для  стражи,  -  строго  возразил
караульный. -Ты едешь одна от самого Тйертена?
     -Нет,  что вы,  -  сказала я самым детским и невинным голоском,  на
который была способна,  -  мы  поехали на праздник с  папой,  но у  него
расковался тйорл, и я поехала вперед... Еле упросила меня отпустить. Что
мне торчать в той деревеньке, правда? Хочу поскорее попасть на карнавал.
Надеюсь,  я еще ничего особенного не пропустила? А то мы так долго ехали
по этой раскисшей дороге...
     -Славный у тебя тйорл,  -  перебил стражник мою болтовню.  -Впервые
вижу,  чтобы девчонка ездила на  этаком звере.  Какой же тогда у  твоего
отца?
     -Такой же, - продолжала вдохновенно врать я. -Они из одного помета.
     Капрал о  чем-то  тихо  перемолвился со  своим товарищем.  Напрягая
слух,   я  уловила  слова  "не  похожа...  совсем  малявка...  тйорл..."
Дальнейшее заглушил шум подъехавшего сзади экипажа.
     -Ну-ка спустись на землю,  -  принял решение капрал. Если он просто
хотел оценить мой рост и  сверить его со  списком примет,  то это только
хорошо -  но что, если он для очистки совести пожелает заглянуть под мой
плащ?  Пока я в седле,  у меня, по крайней мере, оставалось преимущество
перед пешими стражниками...
     -Сейчас,  -  сказала я, лихорадочно обдумывая, что же делать. - Ой,
погодите,  сумка  от  седла отвязалась...  сейчас подтяну ремень,  а  то
свалится...
     -Ну  что вы  там копаетесь?  -  раздался сзади раздраженный мужской
голос. -Что привязались к ребенку?
     (Слово "ребенок" резануло мой слух,  хотя я и стремилась произвести
именно такой эффект.)
     -Обычная проверка,  ваша милость! - вытянулся в струнку капрал. -Не
извольте беспокоиться, мы сейчас!
     -"Сейчас..." -  передразнил голос.  -Моя семья платит четыре тысячи
годовых муниципального налога не для того, чтобы муниципальная стража не
пускала меня в родной город!
     Я   обернулась.   Мы  с  Йарре  перегораживали  проезд  запряженной
четверней роскошной карете,  дверцы  которой украшали гербы  купеческого
рода  первой категории.  В  окно  недовольно выглядывал молодой аньйо  в
опушенной мехом модной четырехугольной шляпе.
     -Э...  девочка...  как там тебя...  освободи дорогу его милости!  -
засуетился капрал.
     Освободить дорогу я  могла  лишь  одним способом -  проехав вперед,
внутрь города. И хотя мне хотелось тут же сорваться в галоп, скрываясь в
лабиринте улиц, я двигалась нарочито медленно, оборачиваясь назад и всем
своим видом демонстрируя готовность подчиниться дальнейшим распоряжениям
стражников.  Йарре при  этом  ступал боком,  продолжая загораживать путь
карете.
     -Ладно, ладно, проезжай! - нетерпеливо махнул рукой капрал.
     Карета обогнала меня.  Пассажир покровительственно улыбнулся мне  и
тут же утратил ко мне всякий интерес.  Я бросила последний взгляд на его
надменный профиль в окне экипажа.  А ведь он,  пожалуй, тоже старше меня
от  силы лет на  пять,  и  вряд ли имеет какие-то собственные заслуги...
Неужели  все  в   нашей  жизни  зависит  от  слепой  игры  случайностей,
определяющей обстоятельства нашего рождения?  "Справедливости нет  и  не
может быть..."
     Снова  надвинув маску  на  лицо,  я  ехала по  украшенным лентами и
гирляндами из  бумажных цветов  и  листьев улицам,  глазея по  сторонам.
Народу  было  много,  в  основном пешие,  большинство -  в  разноцветных
маскарадных костюмах;  отсутствием масок выделялись разве что разносчики
сладостей и  прочие мелкие торговцы,  сновавшие в  толпе.  Горели факелы
(укрепленные,  конечно,  подальше  от  бумажных  гирлянд)  и  стеклянные
светильники,  специально на  эту  ночь  подвешенные на  протянутых через
улицу  веревках  (обычно  муниципалитеты  весьма  экономят  на   уличном
освещении). На перекрестке стоял большой снеговик на железном поддоне, а
под поддоном были сложены вязанки хвороста -  на  рассвете их подожгут и
растопят  снежное  чучело  во  славу  наступившей  весны  (дело,  вроде,
нехитрое,  но тоже требует определенного искусства, чтобы вода не залила
костер). Обычай вполне безобидный, но я его не люблю. Не могу отделаться
от ассоциации с  временами,  когда в  Ранайе на таких же кострах сжигали
крылатых...
     Все же народу на улицах было,  пожалуй,  меньше, чем в такие ночи в
Йартнаре - а ведь жителей в Лланкере больше, и улицы не шире. Пришельцы,
подумала я.  В них все дело.  Конечно, их прибытие привлекло любопытных,
но,  наверное,  еще больше оказалось тех, кто предпочел в эти дни уехать
от города подальше... Но главное - здесь ли еще пришельцы? После отъезда
с ярмарки я и словом ни с кем не перебросилась, а ведь мало ли что могло
измениться за несколько дней...
     -Эй,  парень,  куда едешь верхом,  там дальше не пустят, - окликнул
меня какой-то  веселый аньйо в  расшитом перьями плаще и  птичьей маске.
-Только пешее гулянье. Сам подумай, ежели все в наши-то улочки со своими
тйорлами, это же что получится? Сворачивай сюда, на Кузнечную улицу. Там
в конце большой тйорлен для гостей и каретный сарай.
     -Спасибо,  сударь,  -  вежливо ответила я. -А скажите, пришельцы со
звезд все еще в городе?
     -А, эти-то... На них посмотреть приехал? Ничего не выйдет. Говорят,
они все еще гостят в  губернаторском дворце,  только доподлинно никто не
знает. Весь центр оцеплен, не пускают никого.
     -А может, можно туда как-нибудь попасть?
     -Да как туда попадешь, говорю же, перекрыто все.
     -Ну,   я  не  знаю...  под  землей  как-нибудь...  или  по  крышам.
Понимаете, мне очень надо их увидеть, - под маской я не видела выражение
лица моего собеседника и поспешила добавить:  -  Я могу заплатить,  если
мне помогут.
     -А ты смелый парень,  -  усмехнулся он.  -Ладно,  тебе повезло, что
меня встретил. Ступай привяжи тйорла и возвращайся сюда.
     Я поехала, куда он указал, и действительно, обнаружила площадь, уже
наполовину запруженную повозками (не все загоняли свои экипажи в сарай -
многие рассудили,  что  за  ночь и  под открытым небом ничего с  ними не
случится).  Длинный  тйорлен  в  обычное время  был,  вероятно,  складом
какого-нибудь купца;  теперь пол  его был усыпан опилками,  и  натянутые
канаты и  цепи огораживали символические стойла.  Я подала медную монету
смотрителю и оставила Йарре у самого выхода; наученная горьким опытом, я
лишь  обмотала веревку вокруг цепи,  не  завязывая узла и,  напутствовав
тйорла словами "жди меня и  будь умницей",  поспешила на встречу с  моим
новым знакомым.
     Он первый заприметил меня в пестрой толпе и, цапнув под руку, увлек
за собой. Он без умолку болтал, но я не слишком внимательно его слушала,
стараясь,   во-первых,   запомнить  дорогу,   а  во-вторых,  следить  за
сохранностью своего кошелька (ибо отчим не раз говорил,  что если кому и
есть реальная польза от  этих карнавалов,  так  это карманным ворам).  К
тому  же  на  улицах было шумно;  мы  пробирались мимо уличных клоунов и
музыкантов,  громкоголосых разносчиков  и  торговок,  зрителей,  криками
подбадривавших  жонглеров  и  акробатов,  и  просто  перекрикивающейся и
смеющейся публики.  Наконец,  несколько освоившись во всей этой толчее и
суматохе,  я  попыталась распросить своего провожатого о пришельцах,  но
ему мало что было известно.  По его словам выходило,  что,  хотя большая
железная птица и  летала несколько раз  над  Лланкерой и  окрестностями,
самих пришельцев в городе практически никто не видел,  кроме губернатора
и  высших сановников.  Впрочем,  он  тут  же  добавил,  что некоторым из
простых горожан все же  удалось пообщаться с  чужезвездными гостями,  но
они,  эти горожане,  слишком высоко задрали нос и  рассказывают об  этой
встрече только тем,  кто заплатит им полновесным серебром.  Я пропустила
этот  прозрачный намек мимо  ушей:  что  мне  чьи-то  рассказы,  если  я
собираюсь сама встретиться с  пришельцами!  А  вообще,  наблюдая всю эту
праздничную суету на  улицах,  я  лишний раз подивилась,  насколько мало
пришельцы занимают простых ранайцев. Город, в центре которого впервые за
всю историю находятся существа с неба, из другого мира, фактически живет
своей  обычной  жизнью,  если  не  считать  усиленных  постов.  Сюда  не
стекаются  толпы  паломников  со   всей   страны,   никто  не   штурмует
заграждения...  кажется,  рождение  двухголового  тйорла  (не  такое  уж
небывалое событие) и то вызвало бы больше интереса.  Ну,  пришельцы, ну,
непривычно, конечно, любопытно было бы взглянуть, но раз нельзя - значит
нельзя, мы ж понимаем... Поразительно.
     Хотя,  разумеется,  эти  аньйо никогда не  жили мечтой о  полетах и
других мирах.
     Мой  провожатый тем  временем перешел к  более практичным материям.
Лезть по крышам и  ломать шею,  равно как лезть под землю и ломать ноги,
нет  никакой необходимости,  объяснил он,  ибо стражники во  всем мире -
народ продажный,  и Лланкера, слава богу, не исключение. Тем более что у
него имеется среди них  знакомый,  который как раз дежурит до  полуночи.
Конечно, несмотря на знакомство, платить все равно придется...
     -Сколько? - спросила я.
     Глаза сквозь прорези птичьей маски скользнули по моей фигуре.
     -Полста серебряных.
     -Пятьдесят йонков всего  лишь  за  то,  чтобы  караульный пропустил
меня?! - возмутилась я.
     -Во-первых,  он должен поделиться с  товарищами.  А  во-вторых,  не
только пропустит,  а проведет в самый дворец.  А иначе - ну, пройдешь ты
первый кордон,  а дальше?  Там же везде солдаты.  И парень, кстати, тоже
рискует -  неведомо кого провести, за это и на каторгу можно, если ты, к
примеру,  делов натворишь...  Ты не смотри,  что праздник - город-то все
еще на особом положении, и вся провинция тоже.
     Мы  вышли на  длинную прямую улицу,  и  я  вдруг заметила,  что  ее
дальние дома видны как-то смутно, а огни факелов и светильников окружены
мягким  ореолом.  После  захода солнца похолодало,  и  в  сыром  воздухе
сгущался туман. Такое ведь бывает не только летом.
     Мой  спутник вновь увлек меня  с  кишащей народом улицы в  какой-то
кривой переулок; мы прошли дворами и остановились под полукруглым сводом
подворотни. Он выглянул наружу и удовлетворенно кивнул.
     -Угу, вон они стоят. Ну, давай деньги, пойду договариваться.
     Я  выглянула следом за  ним.  Действительно,  в  конце  (точнее,  в
начале,  считая от  центра) узкой улочки стояли,  опираясь на  алебарды,
трое стражников.  Им, должно быть, было чертовски скучно - здесь, в этом
пустынном закутке,  вдали от огней и  веселья праздника...  Даже в окнах
домов здесь не  было света -  как  видно,  это были не  жилые здания,  а
запертые на  ночь конторы.  Впрочем,  если караульные заполучат полсотни
йонков (минус комиссионные,  которые,  как я  догадывалась,  возьмет мой
провожатый),  это будет им неплохой компенсацией.  Не думайте, что я так
уж  безоглядно доверилась новому знакомцу:  я  взглянула на  дома по обе
стороны улицы -  они стояли плотно сомкнутой стеной,  и улизнуть с моими
деньгами,  не дойдя до стражников,  ему было бы просто некуда. Так что я
отсчитала требуемую сумму  и  проводила его  взглядом,  когда  он  пошел
договариваться.  Выглядывая из подворотни,  я  видела,  как он о  чем-то
говорил с  крайним справа солдатом,  указал ему в  мою сторону,  а затем
повернулся и пошел обратно.
     -Все в  порядке,  -  сообщил он мне.  -Ну,  счастливо тебе повидать
пришельцев.
     -Спасибо,  -  поблагодарила я  и почти бегом устремилась к кордону.
Неужели моя мечта осуществится прямо сейчас?!
     Я  направилась прямиком к  правому  стражнику,  но  во  взгляде его
отнюдь  не  читалась готовность уступить мне  дорогу.  Я  вынуждена была
остановиться.
     -Вы  проводите меня во дворец?  -  произнесла я  полувопросительно,
полуутвердительно.
     -Иди проспись,  парень, - усмехнулся он. -Маскарадный костюм еще не
делает тебя офицером.
     -Но...  ведь  с  вами только что  договорились...  к  вам  подходил
аньйо... - пробормотала я, уже начиная понимать истину.
     -Он просто спросил короткую дорогу до Пекарской улицы.
     Я обернулась.  Разумеется, мошенника уже и след простыл. Гнаться за
ним было бесполезно -  лланкерцу ничего не стоило затеряться в лабиринте
хорошо знакомых ему дворов и переулков.  Я даже не могла пожаловаться на
него стражникам -  они меня же и арестуют за попытку подкупа. Или все же
попытаться  предложить  им  денег?  Уж  больно  рискованно...  Один  бы,
наверное, взял, но их трое - каждый побоится, что другой может донести.
     -А  зачем  тебе  во  дворец?  -  прервал  стражник мои  мучительные
раздумья.
     Соврать,  что там работает кто-то из моих родных? Нет, пожалуй, это
легко разоблачат.  А что, если сказать правду? Но, похоже, ни король, ни
губернатор не хотят, чтобы простые ранайцы общались с пришельцами...
     -Нну...  эээ...  дело в  том,  что...  -  протянула я,  лихорадочно
подыскивая ответ, который оставлял бы мне шанс проникнуть внутрь.
     -И  вообще,  сними-ка  маску,  парень,  -  не стал дожидаться моего
ответа второй стражник.
     -Ну ладно, раз нельзя, значит, нельзя, - поспешно согласилась я. -Я
пойду...
     -Я сказал - сними маску!
     Третий  солдат  прислонил  к  стене  свою  алебарду  (теоретически,
конечно,  таким  оружием можно  разрубить аньйо  пополам,  но  стражники
пользуются им,  главным образом, чтобы перегораживать улицы, а для боя с
легким и юрким противником оно слишком громоздко) -  и неслышно двинулся
вперед,  с явным намерением зайти мне за спину. Я покорно стащила маску,
подавляя желание схватиться за эфес шпаги.
     -Вот так парень!  -  хохотнул второй.  Ну еще бы,  где тебе, дубине
носатой,  предположить,  что  девушка может  надеть костюм гвардейца.  У
женщин ведь другие интересы,  они только и могут, что работать по дому и
нянчиться с детьми, правда?
     -Как твое имя? - спросил мой несостоявшийся проводник.
     -Тайелла Клаайре.
     -Ты не лланкерка? (Уж это-то им ничего не стоит проверить.)
     -Я из Тйертена.  (Надеюсь, никто из них не знает Тйертен достаточно
хорошо.)
     Третий был уже у  меня за спиной,  я теряла драгоценную возможность
для бегства, но, может, все еще обойдется?
     Двое стражников внимательно меня разглядывали.
     -А ножны у тебя не игрушечные,  -  заметил второй. -Небось, и шпага
тоже?
     -Мне скоро пятнадцать,  имею право,  -  пожала плечами я.  -Мало ли
хулиганов на  улице?  Мой отец не настолько богат,  чтобы приставлять ко
мне телохранителя, уроки фехтования обошлись дешевле.
     -Сними плащ.
     -Что?
     -Сними  плащ!  -  повторил первый,  кладя руку  на  эфес.  Он  тоже
предпочел  отставить  алебарду  в  сторону.  "Пистолетов у  них  нет,  -
отметила я  про  себя,  -  только  шпаги.  И  стальных нагрудников тоже.
Собираясь стоять полночи на  этой тихой и  пустой улочке,  они не  стали
надевать тяжелые и холодные железяки..." Я потянулась к булавке, которой
крепилась бумажная накидка,  но стражник сделал нетерпеливый жест:  - Не
маскарадный, настоящий.
     -Зачем? - изобразила недоумение я.
     -Хочу проверить,  не прячешь ли ты кое-что за спиной,  - осклабился
он.
     -Что я там могу прятать?  Что это вообще за произвол?  Раздевают на
морозе,  как какие-нибудь бандиты!  Я буду жаловаться вашему начальству!
Мой отец - королевский чиновник, он это так не оставит!
     -Хорошо,  -  неожиданно согласился солдат. -Отдай шпагу, и пойдем в
караулку. Там тепло, и там наше начальство.
     В  этот момент рука третьего с  силой легла мне на спину.  То есть,
конечно же,  на сложенные крылья,  скрытые плащом.  Сквозь мех одежды он
мог и  не  понять,  что нащупал -  если бы  только не  знал,  что именно
ищет...
     Я  резко  крутанулась на  месте,  нанося ему  удар  левым  локтем в
челюсть,  прежде чем он успел хоть что-нибудь сказать.  Пошатнувшись, он
все же устоял на ногах,  но при этом практически отключился -  "поплыл",
как говорят кулачные бойцы.  В следующий миг я уже выхватила шпагу - как
раз  вовремя,  чтобы  парировать выпад первого стражника.  Второй махнул
алебардой,  пытаясь отсечь мне путь, но я поднырнула под ней, отскакивая
дальше в  глубину улицы.  Тогда он  тоже бросил тяжелый топор и  обнажил
шпагу.  Шутить они не собирались -  хотя перед ними, вопреки объявленным
приметам,  была четырнадцатилетняя девчонка, они помнили судьбу младшего
тар Мйоктана.
     В этот миг я еще надеялась просто убежать, но краем глаза заметила,
что,  пока второй стражник рвется ко  мне со шпагой,  первый уже вытащил
глиняный свисток на  цепочке и  сейчас поднимет тревогу.  Мне доводилось
слышать, как пронзительно свиристят такие свистки. А учитывая, что рядом
дворец  и  караулы на  других  центральных улицах,  подмога моим  врагам
прибудет быстро.
     Увернувшись от  шпаги  второго,  я  метнулась  к  первому,  сделала
обманный  выпад  в  грудь,   а  когда  он  поспешно  закрылся,  изменила
направление шпаги  и  пронзила ему  предплечье левой  руки.  Он  выронил
свисток (тот закачался на цепочке возле его пояса),  а  я  с неожиданным
трудом выдернула свое оружие. Он на мгновение замешкался - кажется, пока
еще больше от удивления,  чем от боли -  и я воспользовалась этим, чтобы
выбить его шпагу и отшвырнуть ее ногой.
     В тот же миг я, даже не тратя времени на поворот головы, отпрыгнула
в сторону,  чувствуя, что второй уже рядом - и вовремя: его клинок успел
на  излете кольнуть меня в  бок  сквозь одежду,  но  не  успел вонзиться
достаточно глубоко.
     Я   повернулась  к   этому   новому   противнику   и   стремительно
контратаковала,  не давая ему опомниться.  С  большим трудом парируя мои
удары,  он был вынужден отступить.  Но,  должно быть, что-то в выражении
его лица указало мне на  новую опасность,  и  я  развернулась,  встречая
очухавшегося третьего.  В  первую  долю  секунды  я  поднырнула под  его
клинок, а во вторую снизу вверх вонзила шпагу ему между ребрами.
     Собственно,  теперь я  даже не  уверена,  что главная роль тут была
моя. Может быть, он сам с разбегу наткнулся на острие. Но факт оставался
фактом:  нелепо дернув руками,  он вдруг завалился набок, соскальзывая с
моего клинка. Я убила ранайского стражника! Убила служителя закона!
     Но размышлять об этом было некогда. Я быстро перекатилась по снегу,
уходя от шпаги второго из моих врагов.  Он так надеялся приколоть меня к
мостовой,  что его клинок,  с  силой ткнувшись в камни улицы,  сломался;
однако он  тут же  подхватил оружие убитого товарища.  Едва я  вскочила,
наши шпаги снова скрестились,  и тут я поняла, что должна убить и его, и
последнего из стражников.  Только так я смогу избежать погони. Я, только
что   считавшая  себя  законопослушной  ранайской  гражданкой,   жертвой
несправедливой пристрастности губернатора Лланкеры...
     Я  прыгала на  полусогнутых вокруг своего противника,  стараясь все
время держать его между собой и первым солдатом,  который был всего лишь
ранен в левую руку и обезоружен, но отнюдь не списан со счетов. Впрочем,
теперь он уже не был и  безоружен:  пока я  фехтовала с  остальными,  он
успел подобрать свою  шпагу и  лишь  выбирал удобную позицию для  атаки.
Однако,  видя, что я не даю ему удобной возможности, он вдруг вспомнил о
своем свистке,  все  еще болтавшемся на  цепочке.  Не  выпуская из  руки
оружия,  он нашарил свисток,  поднес его двумя пальцами ко рту -  а я не
могла  ему  помешать,  занятая отражением атаки  второго!  -  и  громкий
переливчатый свист  разодрал  воздух.  От  этого  внезапного звука  рука
атаковавшего меня  дрогнула,  я  легко отбила его  выпад и  пронзила его
насквозь в верхнюю часть живота.
     Остался последний стражник, но было уже слишком поздно. Тревога уже
поднята. Но тут же в голове у меня мелькнула мысль, что, если я прикончу
и его,  преследователи не будут знать,  кого им преследовать. Видимо, он
прочел эту мысль в моих глазах, потому что, не выпуская свистка изо рта,
вдруг повернулся и  бросился бежать в сторону дворца.  Взрослый мужчина,
профессиональный солдат,  в страхе улепетывал от меня! Но мне было не до
гордости,  и  не  до  попыток преследования.  Его  коллеги будут здесь с
минуты на минуту. Я помчалась в противоположном направлении.
     Добежав до подворотни,  я  сорвала карнавальный плащ,  отерла им от
крови  шпагу  и  сунула  ее  в  ножны.  За  плащом  на  снег  полетела и
"гвардейская" шапка.  Маска все еще болталась у  меня на шее;  мгновение
подумав, я вновь надвинула ее на лицо.
     К счастью, я хорошо запомнила дорогу, хотя похоже, что мошенник вел
меня не самым прямым путем.  Издали доносились чьи-то радостные взвизги,
треск первых шутих и  музыка,  но я  бежала по узким пустынным улочкам и
переулкам,  слыша,  как  сзади  перекликаются  свистки  преследователей.
Казалось,  сам воздух вокруг обагрился кровью - это рассеивался в тумане
свет взошедшей на западе Лла.
     Наконец  я  выскочила на  запруженную народом улицу  и  смешалась с
толпой. В этом был свой плюс - найти меня в этой кутерьме было бы крайне
затруднительно -  но и  свой минус:  теперь я  при всем желании не могла
передвигаться быстро,  а  какой прок от  возможности прятаться в  толпе,
если стража закроет все выходы из города?
     Тут  же  мой мозг пронзила новая мысль:  если я  сейчас выберусь из
города,  вряд ли смогу попасть обратно, оставаясь свободной. Но ведь моя
цель здесь!  Здесь пришельцы!  Пожалуй,  смешавшись с толпой,  я могу не
опасаться стражи до утра,  но что дальше? Гости уедут, жители разойдутся
по домам,  по улицам двинутся патрули... Как мне пробраться к пришельцам
сквозь кордоны?
     Я  лавировала между гуляющими,  машинально пресекая попытки вовлечь
меня в хоровод или в танец посреди улицы,  а в голове моей роились планы
один фантастичнее другого. Крыши... подвалы... нет, так просто во дворец
не  проникнуть,   его  строители  все  же  не  были  дураками...  свести
знакомство с  кем-нибудь,  кто работает во дворце...  сколько времени на
это уйдет?.. оборудовать себе наблюдательный пункт где-нибудь на чердаке
в  центре и,  когда железная птица пришельцев в  очередной раз  взлетит,
выскочить на  крышу и  махать крыльями -  вдруг заметят...  пожалуй,  не
больно-то много шансов!  Хотя... что, если запустить шутиху? На это они,
пожалуй,  обратят внимание. Сначала ее, конечно, надо раздобыть. Уличные
разносчики такие вещи не  продают -  слишком опасная игрушка в  неумелых
руках. Но в праздничной суматохе шутиху можно украсть из уже выстроенной
для полуночного фейерверка батареи.  Я  спросила у ближайшего прохожего,
где  улица Оружейников -  всей  пиротехникой традиционно занимаются они.
Прохожий оказался таким же  приезжим,  как и  я,  но со второй попытки я
наткнулась на  местного и  получила ответ.  Оказалось,  что  это  совсем
рядом,  и  я  не заблудилась даже в сгущающемся тумане.  По дороге я еще
запаслась провизией на будущее, купив у разносчиков пирогов и сладостей.
     На площади, которой заканчивалась улица Оружейников, была возведена
уже  целая пирамида шутих.  Через какую-нибудь пару  часов они  ярус  за
ярусом  взовьются  в  небо  со  свистом  и  треском,   волоча  за  собой
рассыпчатые   хвосты   искр   и   распускаясь  над   городом   огненными
соцветиями...  А здесь,  внизу,  будет не продохнуть от порохового дыма.
Несколько оружейников в  парадных красных костюмах прохаживалсь рядом  с
донельзя самодовольным видом,  охраняя пирамиду и снисходительно отвечая
на  вопросы зевак.  Тут  же  уже  стоял большой бак с  водой и  помпа со
шлангом,  на случай, если возникнут неприятности с огнем. Шутихи каждого
яруса  связаны друг  с  другом запальными шнурами,  чтобы их  можно было
поджечь  одновременно  -  придется  перерезать.  Я  отошла  в  ближайшую
подворотню,  расстегнула плащ,  достала метательный нож  и  сунула его в
левый  рукав.  Затем спрятала под  плащом шпагу,  а  немного подумав,  и
маску.  Нет-нет, господа оружейники, я не мальчишка, ищущий приключений,
я  тихая скромная девочка,  которой и  в голову не придет воровать у вас
шутиху...
     Завязать  разговор  оказалось несложно -  пара  идиотских вопросов,
позволивших им посмеяться над моей неграмотностью, виноватое оправдание,
что,  мол,  это все мой кузен, который пошел в оружейники и, хотя он еще
всего только ученик,  уже жутко важничает, и что он специально рассказал
мне  эти  глупости,  чтобы выставить меня в  смешном свете,  добродушные
улыбки в  ответ -  через кузена уже как бы и  я становилась им не чужой,
затем ловко вброшенная невинная реплика о  достоинствах холодного оружия
("я-то,  конечно,  в этом ничего не понимаю,  но слыхала..."), вызвавшая
бурный  отклик  собеседников  -  с  тех  пор,  как  некогда  единый  цех
разделился на делающих холодное и огнестрельное оружие, споры между ними
не затихают...  А  сама тем временем,  переминаясь с  ноги на ногу,  все
ближе подбиралась к  пирамиде...  вот  уже  и  пальцы как  бы  невзначай
коснулись  плотного  цилиндрического  тела  шутихи...   вроде  никто  не
смотрит...  слегка  покрутила кистью левой  руки  -  лезвие скользнуло в
ладонь,  придержала его правым большим пальцем,  а левым прихватила шнур
запала...  теперь несколько движений пальцем вверх-вниз  (а  собеседника
вовсю занимаем разговором,  а  плащ  закрывает от  него  руку)...  черт,
кажется, порезалась, зато и шнур перепилен... а вот теперь очередь самой
шутихи перекочевать ко  мне  под  плащ!  Сердце бешено колотится,  я  со
смехом  несу  какой-то  вздор...  неужели они  не  замечают...  нет,  не
замечают!  Не замечают,  потому что не ждут ничего подобного!  Прощаюсь,
еще несколько секунд - и я растворюсь в сгустившемся тумане.
     -Черт,   туман...  -  словно  откликается  на  мою  мысль  один  из
оружейников. -Как бы весь фейерверк не испортил. Что за невезение такое,
не пришельцы, так туман...
     -Ничего,  сейчас еще чуток похолодает,  он снегом и просыплется,  -
успокаивает его другой.
     -А что пришельцы?  - я, уже полуобернувшаяся, чтобы уйти (а уходить
надо быстро,  появившийся в пирамиде изьян могут заметить!),  замерла на
месте. -Разве они мешают фейерверкам?
     -Они-то, может, и не мешают, а власти наши, как обычно, до часа Лла
спать ложатся:  то солдат полный город нагонят, то шутихи запретят - как
же,  вдруг пришельцы летать будут,  а  по  ним кто шутиху пустит,  а  те
решат, что это нападение...
     -А  теперь,  значит,  все-таки разрешили?  -  про себя я  удивилась
совпадению опасений властей с  моим планом.  А  вдруг они  правы?  Вдруг
гости со звезд и впрямь примут шутиху за агрессию?  Да нет,  они в нашем
мире  уже  давно,  должны  знать,  как  выглядят  наши  пушки  и  как  -
увеселительные фейерверки...
     -...дня назад,  -  за  своими мыслями я  даже не расслышала ответ и
перепросила:
     -Что?
     -Три дня уже, говорю, как улетели! Ты что, не знала?
     -Нет,  -  убито  ответила я,  чуть  не  выронив  украденную шутиху.
Значит,  мошенник врал мне с самого начала.  А кордоны в центре охраняют
вовсе  не  пришельцев,  а  покой  губернатора.  На  него  слишком  много
свалилось в последнее время -  смерть сына, гости со звезд - и теперь он
не желает видеть и слышать празднующую толпу у себя под окнами.
     -На  них  посмотреть  приехала?  -  догадался  оружейник  по  моему
потерянному виду.  -  Ничего, не печалься. Жили тысячи лет без чужаков и
еще  проживем.  Мы  их  и  сами тут не  видали,  только эту их  летающую
лодку...
     Я  пошла прочь с  площади.  Через несколько секунд сзади послышался
какой-то переполох - должно быть, пропажу заметили, но я уже смешалась с
толпой и вновь скрыла лицо под маской.
     Значит,  все  было напрасно.  И  моя дерзкая операция по  похищению
шутихи...  и смерть стражников.  Впрочем,  второй,  наверное, не умер, а
только ранен.  Хотя рана в  живот -  скверная штука,  да и,  как говорит
доктор Ваайне,  самое опасное в клинке -  не острие и не лезвие, а грязь
на   нем.   Сколько  аньйо  умирают  от   заражения  крови  даже   после
хирургической операции,  не говоря уж о ране в бою...  Но,  даже если он
выживет,  дело уже сделано: теперь я - опасная преступница, и мой удел -
бежать и  прятаться,  если я  не  хочу окончить жизнь на виселице еще до
своего совершеннолетия. А я попусту потеряла время с этой шутихой...
     Пару раз я  все же  свернула не  туда,  но в  конце концов вышла на
Кузнечную улицу.  На площади,  заставленной экипажами,  никого не было -
как видно,  все желавшие попасть в город уже приехали, а для отъезжающих
было еще слишком рано.  Впрочем, могло существовать и другое объяснение:
ворота уже закрыты.
     Никто  не  помешал  мне  вывести Йарре  на  улицу;  смотритель лишь
проводил  меня  взглядом.   Кажется,  он  успел  уже  выпить  по  случаю
праздника.  Я  не рискнула ехать через уже знакомые ворота -  караульным
могли уже сообщить,  чем отметилась Тайелла Клаайре в  городе.  Пришлось
искать  другой  путь  -  впрочем,  это  было  нетрудно,  достаточно было
добраться до  первой же  широкой радиальной улицы,  и  она вывела меня к
городской стене в  новом месте.  Вот только,  когда в  тумане проступили
ворота, я поняла, что они и впрямь заперты.
     Двое  стражников маячили  на  посту,  еще  несколько их  товарищей,
очевидно,  грелись в тепле привратной башни;  огонь в окне весело мерцал
сквозь белое марево.  Я  оценила диспозицию с  расстояния в  пару  сотен
локтей.  Не прорваться.  Караульные предупреждены и  настороже;  у  них,
похоже,  даже не  шпаги,  а  мечи.  Ни обман,  ни внезапное нападение не
помогут.  Вот  если  бы  у  меня был  двуствольный мушкет...  Хотя новых
смертей мне не хотелось.
     Тут  я   вспомнила  про  засунутую  в  карман  шутиху.   Идея  была
рискованной,  но  ничего другого не приходило мне в  голову.  Пока Йарре
шагал к  воротам,  я  прикинула длину обрезанного запала,  подождала еще
немного,  а  затем,  стараясь прикрыть свои манипуляции плащом,  высекла
огонь  и  подпалила шнур.  Стражники заметили  мою  возню,  но  пока  не
понимали,  что  происходит;  однако  я  видела,  как  они  взяли  оружие
наизготовку.  В  следующую секунду я  метнула шутиху вперед,  как метала
ножи.  Уже в  воздухе запал догорел,  и шутиха,  выстрелив сноп пламени,
помчалась,  набирая скорость,  к воротам.  Ударившись о тяжелые створки,
она отскочила,  срикошетила от  стены и  заметалась в  узком проходе,  с
оглушительным треском  расшвыривая  снопы  разноцветных  искр.  "Йо!"  -
крикнула  я,   сжимая  ногами  бока  Йарре.  Тйорл  бесстрашно  поскакал
навстречу свистящей и взрывающейся круговерти,  а стражники, напротив, в
первый момент застыли,  как  вкопанные.  Фейерверк не  мог  причинить им
большого вреда -  его огонь холодный,  иначе любой праздник заканчивался
бы пожаром -  но внезапный грохот и ослепительные вспышки вокруг, да еще
после ночной тишины и  спокойствия,  способны вогнать в шок кого угодно.
После первого замешательства один караульный метнулся в башню,  а второй
- мне навстречу,  но вовсе не с  целью меня задержать.  Он просто уносил
ноги; свой меч он бросил и пробежал мимо, прикрывая голову руками.
     Таким образом,  площадка у  ворот осталась за мной,  но я понимала,
что это лишь на несколько секунд - потом стража опомнится. Фейерверк уже
закончился (остатки шутихи  шипели,  дотлевая в  снегу),  но  в  воздухе
висели клубы  густого дыма,  от  которого у  меня  сразу потекли слезы и
запершило в горле.  Я спрыгнула на мостовую и навалилась двумя руками на
тяжелую рукоять засова.  Она поддалась, но лишь чуть-чуть. Я попробовала
надавить сильнее,  но мои ноги заскользили по мокрой наледи, и я повисла
на рукояти.  Тогда я уперлась одной ногой в створку ворот, и мне удалось
сдвинуть засов еще  на  осьмушку локтя;  однако из  башни уже  доносился
топот сбегавших по ступенькам сапог.  "Черт!" - прошипела я сквозь зубы,
скользя и упираясь. Засов полз, но слишком медленно...
     И  вдруг пошел значительно быстрее.  Я  повернула голову и увидела,
что Йарре, нагнув могучую шею, уперся рогом во вторую его рукоять. Через
пару секунд ворота были отперты.  Йарре встал на дыбы и ударил передними
копытами сразу в  обе  массивные створки;  те  нехотя открылись.  Первый
стражник уже выскочил на улицу,  но замешкался,  кашляя в  дыму;  я  тем
временем взлетела в седло, и Йарре, не дожидаясь команды, помчался прочь
от  города.  Вслед нам грянуло несколько выстрелов,  но  пули,  пущенные
наудачу в темноту и туман, не прошли даже близко от цели.
     И  тут,  наконец,  пошел снег.  Туман оседал мелкими кристалликами,
мягко поблескивавшими в голубом свете взошедшей Лийи.  Это длилось всего
несколько минут,  а затем воздух сделался прозачным до самого горизонта.
Я оглянулась на опоясанную гирляндой огней Лланкеру.  Погони не было,  и
на таком расстоянии я уже могла ее не опасаться.
     Теперь  ничто  не  удерживало меня  в  Лланкерской провинции,  и  я
выбралась  на  дорогу,   ведущую  на  северо-запад.  За  восемь  дней  я
рассчитывала добраться до Ллойета. С летающей лодкой я разминулась - что
ж,  оставалась надежда,  что  я  не  разминусь с  пославшим ее  звездным
кораблем.
     В  первый день нового года мне так и  не удалось толком поспать:  я
дремала,  сидя  в  седле и  просыпаясь всякий раз,  когда меня  начинало
опасно кренить набок.  В  дальнейшем меня ожидали очередные малоприятные
ночевки в  сараях и  под  открытым небом.  И  все же,  пересекая три дня
спустя границу между Лланкерской и  Вийеррской провинциями,  я вздохнула
свободнее.  Здесь я  уже не подлежала лланкерскому суду.  Правда,  после
убийства как  минимум одного  стражника меня  могли  арестовать по  всей
Ранайе,  но  вряд ли  вийеррская полиция будет заниматься этим с  тем же
рвением,  что и лланкерская,  да и дело это не столь важное, чтобы гнать
ради  него  королевского курьера.  Отчим не  раз  сетовал,  что  службы,
подчиненные властям разных провинций,  изрядно недолюбливают друг друга,
да и с Королевской Тайной Канцелярией сотрудничают без должного усердия,
ставя местные интересы выше общегосударственных;  могла ли  я  подумать,
слыша  эти  слова  и  разделяя его  возмущение,  что  когда-нибудь такое
положение будет мне на руку!  Кстати,  Тайная Канцелярия,  вероятно, уже
провела свое расследование смерти губернаторского сына и знает,  что это
была просто дуэль без  политической подоплеки,  а  банальной уголовщиной
вроде  убийства муниципального стражника Канцелярия не  занимается,  так
что с этой стороны мне,  похоже, нечего опасаться. Да и вообще, надо еще
доказать,  что Эйольта Лаарен-Штрайе и  Тайелла Клаайре -  одно и  то же
лицо.  Единственный аньйо,  который  знал  это  наверняка,  получил укол
шпагой в  сердце.  А  сводить вместе свидетелей,  видевших ту и другую и
живущих за сотни миль друг от друга -  дело слишком хлопотное, тем более
в весеннюю распутицу.
     Правда,   оставалась  еще  тысяча  йонков,  обещанных  старшим  тар
Мйоктаном.  Ради таких денег меня могли попросту похитить и  доставить в
Лланкеру,  не  утруждая себя соблюдением законных процедур.  Так  что  я
решила по-прежнему избегать запирающихся ворот и постоялых дворов.
     Впрочем, с каждым днем становилось теплее, и не только из-за ранней
и дружной весны,  но и из-за моего продвижения на север. Всего лишь день
мне пришлось ехать по  грязи (и,  к  счастью,  не пришлось в  этой грязи
ночевать),  а  утром  следующего дня  я  выехала  на  прекрасную мощеную
дорогу,  проложенную по насыпи, и к вечеру добралась до северных степей,
где снег давно сошел и земля успела просохнуть. На исходе восьмого дня я
все еще не  достигла Ллойета,  но  рассудив,  что отоспаться смогу и  на
корабле,  дала лишь короткую передышку Йарре,  а  потом ехала всю  ночь.
Полная  Лийя  освещала путь,  копыта ступали по  хорошей дороге,  вокруг
простиралась степь,  поросшая уже  в  этих широтах молодой травой,  и  я
чувствовала себя  превосходно.  Даже ночной холод казался приятным после
того,  как  мне  пришлось целый день жариться в  меховом плаще под ярким
весенним солнцем.
     Ллойет  стоит  в  дельте  Йатлы;  два  мощных  рукава огибают стены
портового города,  вздымающиеся,  как  кажется издали,  прямо  из  воды.
Впрочем,  в тот день это не казалось,  а и в самом деле было так:  река,
незамерзающая в районе устья, разлилась из-за таяния льдов и снегов выше
по течению.  Вода плескалась по обе стороны насыпи,  ведущей к мосту,  и
непривычно близко  текла  под  брюхом  самого моста.  Как  раз  когда  я
переправлялась через  правый  рукав,  большая серая  льдина,  плывшая по
течению, тяжело ударилась об одну из каменных опор и с пушечным грохотом
раскололась надвое;  мост дрогнул от этого удара,  и  ехавшая впереди на
телеге толстая тетка испуганно осенила себя святым треугольником.
     Мост  уходил  прямо  в   ворота,   проделанные  на   высоте  добрых
шестнадцати локтей над землей; из-за наводнения они казались ниже, и все
же  я  въезжала под  своды привратной арки не  без  трепета -  если что,
единственным путем отступления был бы прыжок с высоты в ледяную воду. Но
стражники  едва  взглянули  на  меня.  Порт  переживал обычное  весеннее
оживление,  с  раннего утра по  мосту в  обе  стороны тянулись повозки и
всадники,  и караульным было не до досмотра приезжих,  если, конечно, те
исправно платили въездную пошлину.
     За  воротами  оказался  пологий  пандус,  по  которому я,  наконец,
спустилась на землю. Прикинув разницу в высоте стен снаружи и изнутри, я
поняла,  что,  случись в них сейчас брешь, город зальет по вторые этажи.
Но ллойетцев это,  похоже,  совершенно не волновало -  и  впрямь,  стены
выглядели весьма внушительно.
     Не тратя времени на поиски гостиницы,  я  поехала прямиком в  порт.
Набережную от  моря  отделяла широкая  дамба,  выдерживающая и  весенние
паводки,  и двойные приливы Лийи и Лла, и свирепые зимние штормы; за ней
неожиданно высоко  покачивались мачты  ближайших кораблей.  Копыта Йарре
простучали по пандусу,  и я,  наконец, впервые в жизни увидела океанский
порт во всем его великолепии, с его ступенчатыми причалами, позволяющими
кораблям швартоваться при любом уровне воды,  многочисленными талями,  с
которыми управлялись сноровистые грузчики,  громоздящимися на причалах и
дамбе грудами тюков и  ящиков,  двумя белыми свечами маяков-близнецов на
концах окаймляющих бухту мысов -  и,  конечно же,  множеством парусников
разных  флагов,   размеров  и  оснастки.  Попадались  здесь  и  скромные
одномачтовые рыбачьи лодки,  и  спустившиеся по реке ройки -  и все же у
большинства  кораблей  на   корме  гордо  вращались  лопасти  крутильных
компасов.  То  были  океанские суда,  способные уйти  за  тысячи миль от
берега и  обогнуть весь мир!  У  меня перехватило дух -  может быть,  от
этого зрелища, которое прежде я представляла лишь по книгам, а может, от
холодного сырого ветра в  лицо.  Ветер трепал полы  плаща и  кисточки на
ушах  Йарре;  я  облизнула губы и  почувствовала капельки соленой влаги.
Скоро я  отправлюсь за  океан -  эта мысль была настолько захватывающей,
что даже затмила на время идею о куда более грандиозном путешествии, для
которого это, морское, должно было стать лишь прологом...
     Смельчаки, а вернее сказать - безумцы, пытавшиеся пересечь океан на
утлых галерах, ориентируясь лишь по солнцу и ночным светилам, находились
и в древности.  Бог весть сколько их поглотила пучина, но кому-то все же
удавалось  достичь  другого  берега  -   первое  упоминание  о   Гантру,
загадочном острове далеко в западном океане,  встречается в илсудрумских
летописях  уже  во  времена  Кайллана  Завоевателя (тогда  еще  никто  в
Инйалгдаре  не  знал,  что  Гантру  -  не  остров,  а  огромная  страна,
занимающая больше половины континента Глар-Цу).  Но, конечно, ни о каком
регулярном морском сообщении в  то  время не  могло быть  и  речи,  а  о
существовании северного континента Йертаншехе и вовсе никто не помышлял.
Тогда  считали,  что  экватор -  это  край  земного купола,  и  корабль,
приблизившийся к нему, сорвется в бездну.
     Но и много позже, когда парусники стали больше и надежнее, а теория
сферической Земли прочно утвердилась в науке,  самые дальние экспедиции,
посылаемые  морскими   державами,   отправлялись  лишь   вокруг   своего
континента,  но  не через океан.  Солнце и  звезды -  слишком ненадежные
ориентиры для  многодекадных путешествий вдали  от  всякой  земли;  тучи
могут надолго скрыть их,  а ветры и течения отнесут за это время корабль
за  сотни  и  тысячи  миль  от  прежнего  курса.  А  за  экватором,  как
докладывали редкие храбрецы,  все же  забиравшиеся так далеко на  север,
звезды и вовсе другие,  неведомые тогдашним астрономам... Одно время для
навигации пытались приспособить магнитную стрелку, подвешенную на нитке,
но  оказалось,  что этот прибор не только ненадежен и  неудобен (стрелку
надо долго уравновешивать в полном покое -  слишком слаба действующая на
нее сила;  в условиях морской качки задача неразрешимая),  но и попросту
непригоден для  путешествий на  большие расстояния.  Как объясняли нам в
школе,   магнетическая  субстанция,   вопреки   первоначальным  теориям,
объемлет  не  весь  земной  шар,  но  лишь  отдельные  области  его,  не
сопряженные друг с другом.
     Прорыв свершился лишь два с половиной столетия назад, когда гантрус
Гнех-Игд-Ур,  прозванный  впоследствии Мореходом,  обратил  внимание  на
странное стремление быстро крутящихся массивных тел  сохранять положение
своей  оси  вращения.  Собственно,  свойство это  давно использовалось в
детской игрушке "юла",  но до Гнех-Игд-Ура никому не приходило в  голову
применять его для чего-то серьезного (просто поразительно,  до чего тупы
бывают аньйо!) И лишь аг-Магхадаб (с гантруского это можно перевести как
"Мореход  с  большой  буквы"  или  "тот  самый  мореход")  додумался  до
крутильного  компаса.  В  зависимости от  относительных скоростей  воды,
ветра и  корабля,  маховик компаса приводится в  движение либо лопастями
ветродвигателя,  либо размещенной под килем крыльчаткой,  либо (в штиль)
вахтенными матросами, крутящими педали. Любопытно, что первые гантруские
галеоны,   достигшие  берегов  Инйалгдара  (а  конкретно  -  Илсудрума),
ветряных  лопастей не  имели,  поэтому  принцип  их  навигации оставался
загадкой для илсудрумцев (впрочем, даже если бы они увидели лопасти, еще
неизвестно,  как скоро они бы  поняли идею аг-Магхадаба).  Гантрусов это
поначалу вполне устраивало -  они хотели сохранить монополию на  морскую
торговлю - но потом по Илсудруму поползли слухи, что чужеземцы в сговоре
с  дьяволом,  что  их  корабли ведет  через океан нечистая сила  и  т.п.
Конечно,  очень  может  быть,  что  простонародье додумалось  до  такого
самостоятельно -  это вполне в его духе -  но мне все же кажется, что за
слухами,  удивительно быстро распространившимися вдоль  всего  западного
побережья,  стояли  купцы,  желавшие  разрушить гантрускую монополию.  А
учитывая,  что  гантруская религия не  имеет  ничего  общего  со  Святым
Троекнижием (гантрусы  вообще  язычники),  слухи  эти  падали  на  самую
подходящую почву.  Торговля весьма  осложнилась;  хотя  гантруские купцы
по-прежнему получали охранную грамоту илсудрумского императора, бумага с
печатью  -   не  очень  хороший  аргумент  против  запрудившей  пристань
разъяренной черни.  Иноземные гости  требовали прислать солдат,  солдаты
теснили толпу, но местные торговцы с виноватой улыбкой разводили руками:
мы бы, дескать, с радостью приобрели ваш превосходный товар, но не хотим
погромов наших магазинов.  В конце концов гантрусы не выдержали и выдали
свою тайну,  чтобы доказать,  что в  ней нет ничего сверхъестественного.
Илсудрумцы дополнили конструкцию компаса ветряными лопастями,  и  уже  в
таком  виде  их  корабли  пришли  в  ранайские порты.  Из  трех  держав,
впоследствии поделивших  между  собой  владычество над  океаном,  Ранайа
узнала  секрет  крутильного компаса последней,  однако  именно ранайский
капитан  Йав  Ллатнооре  первым  достиг  северного  континента  (точнее,
острова Йекла к юго-востоку от него).
     Ну  вот,  не упустила случая блеснуть эрудицией;  впрочем,  если вы
этого не  знали,  вам,  надеюсь,  было интересно.  Возвращаюсь к  своему
рассказу.  Я  отправилась искать  подходящее  судно,  и  после  получаса
распросов и скитаний по причалам мне,  наконец,  указали на бриг "Звезда
тропиков".  Его маршрут подходил мне идеально:  он  должен был не только
пересечь океан,  но и обогнуть с севера часть Глар-Цу, придя в Лац, один
из  северных гантруских портов.  На  флагштоке брига  трепетал на  ветру
штандарт ранайского торгового флота,  что  меня порадовало:  несмотря на
все  проблемы,  возникшие у  меня с  ранайскими властями (о  чем,  как я
надеялась,  здесь не  знали),  на борту иноземного судна,  не защищенная
эдиктом о  равноправии крылатых,  я  чувствовала бы себя менее уверенно.
Вообще  корабль  мне  понравился  -  его  изящные  стремительные  обводы
вызывали ощущение скорости,  даже когда он неподвижно стоял у  пирса,  а
девятнадцать пушек (я  видела только девять по  левому борту и  одну  на
корме,  но,  очевидно,  правый  борт  не  отличался от  левого) невольно
внушали уважение.  Я  оставила Йарре на причале и  поднялась по сходням;
какой-то аньйо (судя по одеянию - из дворянского или чиновного сословия)
как раз собирался спускаться, но учтиво пропустил меня.
     Капитана я  увидела сразу же:  он стоял на палубе,  заложил руки за
спину  и  широко,   по  морской  привычке,   расставив  длинные  ноги  в
здоровенных сапожищах с отворотами. Ветер трепал его густую рыжую гриву;
медное  кольцо  в  левом  ухе  символизировало  некогда  совершенное  им
кругосветное путешествие.
     Я изложила капитану свою просьбу, и он воззрился на меня, удивленно
приподняв левую бровь.
     -Ты хочешь сказать, что едешь в Гантру одна?
     -Я уже совершеннолетняя, - соврала я.
     Он недоверчиво хмыкнул.
     -Ты там кого-нибудь знаешь?
     -Да,  -  врать,  так врать.  -Там живет мой дядя,  он представитель
ранайской торговой компании.
     -Все равно, твоим родителям не следовало отпускать тебя одну... Но,
в любом случае,  ты опоздала.  Вон тот парень только что купил последнюю
каюту,  -  он  кивнул в  сторону пропустившего меня  аньйо,  который уже
спустился на причал.
     Я закусила губу от досады. Ну что мне стоило приехать на пять минут
раньше!  Впрочем,  вспомнив об учтивости моего конкурента, я решила, что
не все потеряно.
     -А что, если я уговорю его уступить мне место?
     -Попробуй,  - пожал плечами капитан. -Мне все равно, кто платит мне
деньги.  Мы отходим завтра за час до полудня.  А ну гоните ее! - гаркнул
он вдруг.
     В первый миг я решила,  что он имеет в виду меня,  и изумилась, чем
вызвана подобная грубость.  Но,  проследив направление взгляда капитана,
увидела  большую  чернокрылую  йувву,  которая  кружила  над  бригом.  Я
вспомнила,  что,  по морским поверьям,  эти птицы,  питающиеся падалью и
отбросами,  приносят несчастье;  если йувва сядет на  мачту корабля,  на
борту кто-нибудь умрет,  а то и весь корабль пойдет ко дну.  Разумеется,
это  суеверие столь же  глупо,  как  и  любое другое,  однако не  только
безграмотные  матросы,  но  и  многие  флотские  офицеры  принимают  его
всерьез.    Сто    тридцать    лет    назад,    во    время    очередной
ранайско-илсудрумской войны,  адмирал Ллой Твайтен отложил выход в  море
целой  эскадры из-за  йуввы,  севшей на  мачту  флагмана.  В  результате
илсудрумский   флот    беспрепятственно   прошел   через   узкое   горло
Йатнуронского пролива. Адмирал был отдан под трибунал; в свое оправдание
он  сказал,  что из-за йуввы боевой дух его подчиненных настолько ослаб,
что  сражение все равно было бы  проиграно -  а  так,  по  крайней мере,
удалось сберечь корабли,  которые стали бы трофеем противника.  Суд учел
это соображение,  и  вместо разжалования и тюрьмы адмирал отделался лишь
отставкой с сохранением чинов и пенсиона...
     Матросы принялись кричать и размахивать тряпками,  отгоняя птицу, а
самый сноровистый сбегал за  мушкетом.  Выстрел громыхнул,  когда йувва,
безразличная к суете внизу, уже делала тормозные махи крыльями, готовясь
примоститься на рее.  Пуля не задела птицу,  однако заставила переменить
намерение:  недовольно взвыв,  йувва  вновь  набрала высоту  и  полетела
прочь.
     Я  сбежала на  пирс,  запрыгнула в  седло и  быстро догнала шедшего
пешком пассажира.
     -Сударь!
     -Чем могу служить,  сударыня? - несмотря на вежливые слова, тон его
был холодный. Но меня это не остановило.
     -Можете,  -  заверила я его. -Дело в том, что мне крайне необходимо
как можно скорее попасть в  Лац (я специально назвала конкретный город -
"срочное дело в  Лаце" звучит убедительней,  чем "срочное дело на западе
Гантру"),  а вы,  как мне сказали, купили последнее место на корабле. Не
могли бы вы уступить мне его... я заплачу вам за задержку, разумеется, -
добавила я,  подумав про себя,  что после всех обманов,  с  которыми мне
пришлось столкнуться, денег у меня остается не так уж и много.
     -Увы,  нет,  - ответил он, не раздумывая ни секунды. -У меня самого
дела в Гантру,  и я не могу ждать следующего корабля. Будь вы из низшего
сословия,  я  мог бы взять вас в свою каюту в качестве служанки,  но вы,
как я вижу, носите шпагу.
     На какой-то миг я  подумала,  не ухватиться ли,  отбросив гордость,
даже и за это предложение,  но тут же поняла,  что оно неприемлемо. Дело
даже не в том,  что мое согласие шокировало бы его и вызвало подозрение,
и  не  в  том,  что служанка из  меня получилась бы  посредственная -  я
выросла,  не обремененная работой по дому;  просто, живя в одной каюте с
ним,  я не смогла бы скрыть свои крылья, и я изрядно сомневалась, как он
к этому отнесется.
     -Может, вы знаете еще кого-то из пассажиров, кто мог бы оказать мне
эту любезность? - спросила я.
     -К сожалению, нет.
     -Ммм...  ну хорошо.  А  хотите пари?  Вы,  я вижу,  тоже при шпаге.
Ставлю двести йонков,  что смогу выиграть у вас поединок. А вы поставите
место на корабле.
     Его одежда хоть и говорила о принадлежности к высшему сословию,  но
особым богатством не отличалась, так что 200 йонков должны были быть для
него солидной суммой -  как,  впрочем,  и  для меня (строго говоря,  это
практически все,  что  у  меня  еще  оставалось).  И  вызов от  какой-то
девчонки он, конечно, должен был воспринять как возможность получить эти
деньги  без  особого труда.  В  общем,  ловушка была  идеальная (хотя  в
глубине души я все же побаивалась, что он может оказаться более искусным
фехтовальщиком, чем я).
     -Вы и  в  самом деле умеете обращаться со шпагой?  -  он,  кажется,
впервые взглянул на меня с интересом.  -  Так или иначе, я не приму ваше
предложение. Победить вас значило бы воспользоваться вашей наивностью, а
проиграть вам -  лишиться места на корабле. А я, как я уже сказал, спешу
и  не намерен откладывать свою поездку.  Так что,  если у вас нет ко мне
других дел...
     -Прощайте,  сударь,  -  убито согласилась я.  -Или,  может быть, до
свидания - если мне удастся найти кого-нибудь более сговорчивого.
     -Желаю успеха,  -  кивнул он, направляясь к лестнице, ведущей через
дамбу в город.
     Глядя ему  вслед,  я  вдруг почувствовала,  как наваливается доселе
отгонявшаяся усталость.  Надо где-то найти пристанище,  пока я не уснула
прямо  посреди  улицы.   К   счастью,   проехав  совсем  недалеко  вдоль
набережной, я заметила вывеску припортовой гостиницы. Гостиница была так
себе -  не кабак низкого пошиба, но и не респектабельный отель - но меня
это  вполне  устраивало.  Войдя  в  номер,  я  скинула плащ,  уселась на
кровать, стянула один сапог - и заснула прежде, чем успела снять второй.
     Наверно, я продрыхла бы до позднего вечера, если бы не приснившийся
мне сон.  Во сне я  дралась на шпагах с вежливым незнакомцем,  причем не
по-спортивному,  а  по-настоящему,  насмерть.  Он шел в порт по каким-то
длинным тусклым улицам,  а я нападала на него,  потому что знала - чтобы
занять его место на корабле,  мне нужно убить его.  И  я прокалывала его
шпагой раз за разом,  а  он поднимался и шел дальше.  Я не могла понять,
почему он не умирает, и у меня текли слезы от злости и бессилия. Наконец
мы подошли к  стоянке брига;  я подняла голову и увидела,  что на борту,
расставив ноги и  заложив руки за  спину,  стоит Ллуйор.  Лицо его  было
бледным, а на шее болтался обрывок висельной веревки.
     -Ты капитан? - удивилась я.
     -Да,  -  сказал он, - но ты не поплывешь на этом корабле. Последнее
место досталось ему, - он кивнул на моего противника.
     -Но ведь я убила его!
     -Именно поэтому,  -  ответил Ллуйор. -Это корабль мертвых, разве ты
не видишь мачты?
     Я посмотрела на мачты.  На них не было парусов.  Вместо них на реях
сидели   йуввы,   готовясь  расправить  крылья   и   умчать   корабль  в
неизвестность.
     -А пришельцы тоже мертвые? - спросила я.
     -Конечно, - кивнул Ллуйор, - поэтому их никто и не видит.
     От осознания тщетности моих усилий меня охватила жуткая тоска,  и я
рванулась прочь из унылого мира сна;  секунду спустя я  пришла в себя на
кровати,  мое сердце бешено колотилось, а лоб и шея были мокрые. Мерзкий
сон не шел из головы. Меня неприятно поразило, насколько легко я убивала
постороннего аньйо просто потому, что мне нужна была его каюта; пусть во
сне наши мысли и  чувства искажены,  и  все же...  Но затем меня осенила
блестящая мысль,  тоже почерпнутая из сна.  Я поспешно оделась и сбежала
по ступенькам вниз в общий зал.
     Было как раз обеденное время,  и  народу в  зале было много.  Здесь
были  и  постояльцы (главным образом  пассажиры,  ждавшие отплытия своих
судов),  и  зашедшие  перекусить  и  пропустить кружку-другую  моряки  и
портовые рабочие.  Я  присела на  крепко сбитую лавку у  длинного стола,
некоторое время  молча прислушивалась к  разговорам,  пару  раз  кому-то
поддакнула, а затем улучила момент и как бы между прочим рассказала, что
утром  на  мачте "Звезды тропиков" долго сидела йувва;  матросы пытались
согнать ее,  даже  стреляли,  но  никак не  могли попасть -  "сидела как
заговоренная", добавила я значительно. Потом-де один из моряков залез на
мачту с саблей,  но птица лишь перелетела на соседний клотик. Лишь когда
матросы забрались на все верхние реи, йувву удалось прогнать.
     Посидев за  столом для  приличия еще  некоторое время,  я  вышла на
улицу и  отправилась на поиск других портовых заведений,  где можно было
повторить  эту  историю.  Из  одного  кабака  меня  позорнейшим  образом
выставили ("а  эта  пигалица что еще здесь делает?"),  в  другом,  чтобы
втереться в  доверие,  пришлось выпить предложенную мне  кружку крепкого
пива  (уж-жасная гадость!),  но,  в  общем,  за  полтора часа я  пустила
зловещий слух еще  в  четырех местах.  Теперь я  не  сомневалась,  что к
вечеру история обрастет художественными подробностями,  и  даже скептики
уверуют в нее,  поскольку "все об этом говорят".  Мне, конечно, повезло,
что  ни  в  одном из  заведений я  не  нарвалась на  моряков со  "Звезды
тропиков" -  не  уверена,  что они стали бы  делать скидки на  мой пол и
возраст,  заслышав, как я распространяю клевету на их корабль, и вряд ли
даже шпага помогла бы против их кулачищ...
     После  выпитого пива  кружилась голова,  и  во  рту  стоял  мерзкий
привкус,  но к себе в номер я вернулась,  как победительница.  Да,  и от
глупых суеверий есть польза.
     Утром я поехала в порт,  не сомневаясь,  что на сей раз на "Звезде"
найдутся свободные каюты.  Уже на подъезде к  бригу я  услышала громовой
рык капитана.
     -Тысяча чертей и  святой Туй  Терпеливый!  Забирайте свои  деньги и
проваливайте!
     Следом  за  этими  словами  по  гнущемуся под  его  тяжестью трапу,
надменно  пыхтя,  спустился  тучный  аньйо  в  сопровождении  вертлявого
коротышки-слуги.
     -Господин капитан!  -  позвала я невинным голоском. Над фальшбортом
появилось  темное  от  гнева  лицо.  -Я  верно  расслышала,  что  у  вас
освободилось одно место?
     -Одно!  -  фыркнул он.  -Дьявол знает что  творится в  богохранимом
Ллойете!  С  утра  уже  четверо  отказались  плыть!  -  тут  он,  верно,
сообразил,  что может отпугнуть и нежданную удачу в моем лице,  и сменил
тон: - Так что тебе повезло. Плати, и каюта твоя.
     -Отлично!  -  заверила я  его  в  неизменности своих  намерений.  -
Отходим по графику?
     -Клянусь Святым Троекнижием,  да!  Я не намерен простаивать в порту
из-за каких-то кретинов!
     -Вот и славно. А место для моего тйорла у вас найдется?
     -Что?  Нет, в этом городе точно все рехнулись! Ты еще кавалерийский
полк с собой приведи!  Я,  кажется,  сказал -  каюта! Тйорл поместится в
каюту, как ты думаешь?
     -Ладно,  поняла, - мрачно ответила я. Не то чтобы я не предполагала
такого исхода,  но все же надеялась... -И между прочим, капитан, можно и
повежливей. Я, как-никак, плачу вам деньги.
     -Ладно,  девочка,  не бери в  голову,  -  махнул рукой он,  осознав
последнее обстоятельство. -Просто сегодня с утра какой-то безумный день.
Не опаздывай к отходу.
     У  меня оставалось достаточно времени,  чтобы позаботиться о Йарре.
Большинство ллойетских рынков располагались прямо возле порта, так что я
быстро нашла тйорлоторговцев.  Узнав, что я продаю такого замечательного
скакуна, сразу несколько из них выразили живейший интерес.
     -Я уступлю его тому,  кто не станет продавать его в течение года, -
сказала я.  -Если я  вернусь в  это время,  то  выкуплю Йарре за хорошую
цену. Если не вернусь... тогда можете перепродать его.
     -Я  представляю  интересы  господина  Штаайме,  тйорлозаводчика,  -
сказал один из торговцев,  внимательно осмотрев стати Йарре.  -Ему нужны
породистые производители.  Возможно даже,  он сам захочет ездить на этом
тйорле.  Я  полагаю,  пятьсот йонков серебром вас  устроят?  Это хорошая
цена, вряд ли кто-нибудь даст вам больше.
     Я  и сама понимала,  что это хорошая цена!  Особенно когда увидела,
как поскучнели лица конкурентов. "А за мою голову все же назначено вдвое
больше",  - невесело усмехнулась я про себя. Торговец принял эту усмешку
за скепсис в  отношении названного числа и предложил "пятьсот пятьдесят,
но это уже максимум того, что я могу себе позволить".
     -Идет, - согласилась я. -И десять йонков за сбрую.
     Торговец кивнул;  мы  прошли в  его  лавку,  он  отсчитал мне  пять
мешочков серебра и двенадцать пятийонковых монет сверху,  а затем вручил
отпечатанную афишку с адресом господина Штаайме.
     Я  вышла,  чтобы в  последний раз обнять Йарре за шею.  Я  избегала
встречаться с ним взглядом.
     -Прощай, мальчик, - тихо сказала я, гладя теплую шерсть. -Веди себя
хорошо.  Может быть,  я еще прилечу,  чтобы забрать тебя к звездам...  -
Затем я  обернулась к  торговцу:  -  Привязывайте его  как следует.  Он,
наверное,  будет сильно тосковать в  первые дни,  а  ему ничего не стоит
порвать веревку.
     Он заверил,  что все будет в порядке,  и я быстро пошла прочь, пока
он не увидел, как предательски блестят мои глаза...
     Я  еще успела купить на соседнем базаре более подходящую к плаванью
в тропических широтах одежду, а также по пути в порт заглянула в книжную
лавку и приобрела там первую попавшуюся книжку в дорогу.  Спешила я, как
выяснилось, зря: поскольку плата за стоянку в порту взималась по дням, а
не  по  часам,  капитан все же  предпочел задержать отплытие до  вечера,
надеясь, что найдутся еще пассажиры. Действительно, вскоре после полудня
на  борт  поднялся сутулый длиннолицый аньйо  из  ремесленного сословия;
товара  при  нем  не  было,  так  что  он,  вероятно,  ехал  поучиться у
гантруских мастеров,  среди коих  особенно славятся ткачи,  стеклодувы и
ювелиры.  Больше желающих плыть не нашлось,  и  за час до заката капитан
приказал отдать швартовы.
     Я  стояла на  корме и  смотрела на  медленно удаляющийся берег.  На
пристани еще стояли и  махали вслед кораблю провожающие,  да  и  вообще,
несмотря на вечер, порт продолжал жить насыщенной жизнью: волокли тюки и
катили бочки грузчики, куда-то шагали небольшие группы матросов, кое-где
на   свободных   пирсах   пристроились  с   удочками   горожане-любители
порыбачить, фланировали и просто гуляющие, предпочитающие свежий морской
воздух чаду городских очагов...
     Вдруг  на  берегу возникла какая-то  суета;  послышались испуганные
крики,  что-то  с  грохотом  опрокинулось и  покатилось.  Собравшиеся на
пристани  недоуменно оглядывались,  а  затем  шарахнулись в  стороны.  В
следующий  миг,  угрожающе склонив  рогатую  голову,  на  берег  вылетел
могучий черный тйорл.  На шее у  него болталась толстая цепь;  другой ее
конец был продет в стальное кольцо, вмурованное в обломок широкой доски.
Выскочив на пирс, он остановился, поводя головой из стороны в сторону.
     -Йарре, нет! - крикнула я. -Назад!
     Он  услышал меня,  но  результат был прямо противоположным команде.
Большим прыжком он сиганул с причала и,  с шумом войдя в воду, поплыл за
бригом.
     -Йарре, назад! - снова закричала я. -Домой!
     Ну,  конечно,  ничего  глупее  я  придумать не  могла.  Что  значит
"домой"?  От дома в Йартнаре нас отделяли почти две тысячи миль, а чужой
тйорлен,  где его приковали цепью,  Йарре тем более никак не мог считать
домом. Значит, домом для него было то место, где находилась я...
     Я  снова и снова кричала ему в отчаянье,  чтобы он повернул.  Но он
продолжал плыть в  ледяной воде за  кораблем.  Догнать нас он  не мог (а
если бы  и  смог,  что дальше?),  но и  не отставал.  На корме собрались
любопытные;  кто-то уже заключал пари,  сколько он продержится.  Я  едва
удержалась,  чтобы не броситься на них со шпагой. Затем подошел матрос с
мушкетом.
     -Нет! - я вцепилась в ствол и рванула его вверх.
     -Да я только пугнуть, - объяснил матрос. -Потонет ведь.
     -Дай сюда, я сама, - потребовала я. -Я умею стрелять.
     С некоторым сомнением он позволил мне завладеть мушкетом.
     -Назад,  Йарре!  -  крикнула я  еще  раз  и,  высоко  задрав ствол,
выпалила в воздух.  Отдача грубо и больно ударила в плечо; прежде мне не
доводилось стрелять из  столь громоздкого оружия.  На  тйорла все это не
произвело никакого впечатления.  От  берега его  уже отделяло не  меньше
полумили.
     -Поближе взять надо, иначе не поймет, - констатировал матрос.
     Я  требовательно  протянула  руку  за  боеприпасами,   перезарядила
мушкет, опустилась на одно колено, оперев ствол о кормовую балюстраду, и
принялась целиться.  Из  длинноствольного оружия я  прежде стреляла лишь
несколько раз в жизни, но оно бьет точнее пистолета, а уж с пистолетом я
тренировалась достаточно.
     Голова Йарре покачивалась на волнах где-то в сотне локтей от кормы.
Так же покачивалась и сама корма... Эх, если бы не эта качка! Я пыталась
приноровить к  ней  тяжелый  ствол,  поводя  им  то  вверх,  то  вниз...
Несколько раз я  начинала давить на  спуск и  тут же испуганно отпускала
палец. Наконец я выстрелила.
     Я увидела фонтанчик воды,  взметнувшийся слева от головы Йарре, и в
первый момент решила,  что все вышло так,  как я рассчитывала. Тем более
что тйорл снизил темп.  Но  затем...  я  пыталась убедить себя,  что это
отблеск заката на воде,  но это была кровь.  Я  попала ему в плечо или в
шею...
     Жалобный трубный рев пронесся над морем.  Не знаю,  чего в нем было
больше -  боли от  раны,  заливаемой соленой водой,  или горечи при виде
ускользающего корабля... Даже и теперь Йарре пытался плыть за мной!
     -Дурак! - крикнула я ему сквозь слезы. -Ну почему ты не повернул?!
     -Теперь ему уже точно назад не доплыть,  -  заметил матрос. -Добить
надо, чтоб не мучился. Дайте сюда, барышня.
     -Я сама,  - упрямо стиснула зубы я. Я не могла доверить это чужому.
Слезы  заливали глаза,  я  несколько раз  вытирала их,  чтобы не  мешали
целиться. Мушка накрыла рогатую голову. Вверх... вниз... вверх...
     Вам когда-нибудь доводилось целить в голову своего лучшего друга?!
     -Прости меня, Йарре, - прошептала я и нажала на спуск.
     На  сей раз все получилось точно.  Он  не  издал ни  звука.  Просто
голова дернулась и  сразу же скрылась под водой.  Я сунула мушкет в руки
матросу и побежала к себе в каюту, где упала на койку и разревелась...
     После  этого  я  проспала почти сутки.  Уж  очень мне  не  хотелось
возвращаться в  реальный мир.  Отчим...  Шайна...  Йарре...  сколько еще
жертв мне придется принести на пути к моей мечте? И есть ли в этой мечте
хоть какой-то  смысл,  или я  попросту сама задурила себе голову детской
фантазией о счастливом мире крылатых где-то среди звезд?
     Но,  так или иначе,  я сделала свой выбор, и обратной дороги уже не
было.
     Я  отсиживалась в  каюте  первые  три  дня,  пока  корабль  шел  на
северо-запад вдоль ранайского побережья. Хотя и не похоже было, чтобы на
вийеррской территории за  мной  охотились,  я  сочла за  благо оказаться
подальше от  ранайских портов,  прежде чем обнаружить себя.  Разумеется,
выбравшись на  палубу утром  четвертого дня,  я  все  равно не  рискнула
выставить напоказ крылья и  набросила плащ -  не  меховой,  в  нем  было
слишком жарко,  а летний,  купленный в Ллойете.  Солнце припекало вовсю,
хотя от  воды тянуло холодом.  Земли больше не  было видно.  Мы  шли  на
север,  огибая  Ландаримское море.  Илсудрумцы требуют  от  всех  судов,
проходящих  через  их  воды,  уплаты  значительной пошлины;  нарушителям
грозит конфискация корабля и груза. Разумеется, имперский флот, сколь бы
ни был он обширен и  быстроходен,  не в  состоянии контролировать каждую
квадратную милю окружающих Илсудрум морей, и находится немало капитанов,
готовых рискнуть и проскочить без уплаты; иные предпочитают платить, тем
более  что  плавание в  этих  водах имеет свои  плюсы -  военные патрули
отпугивают не  только  прижимистых торговцев,  но  и  пиратов.  Наконец,
третья  категория капитанов и  судовладельцев полагает,  что  плавание в
обход имперских вод обойдется дешевле,  чем уплата пошлины,  и  не столь
рискованно,  как игра в догонялки с илсудрумским флотом.  Очевидно,  что
наш  шкипер  избрал  именно третий вариант.  Я  бы,  конечно,  предпочла
оказаться в Гантру пораньше, но выбирать не приходилось.
     Я  вдруг почувствовала удовольствие от  этого отсутствия выбора.  В
ближайшие декады мне  ничего не  нужно решать,  ничего не  нужно делать.
Меня будут просто везти.  Другие будут заботиться о том,  чтобы я в срок
попала туда,  куда надо,  а я могу просто стоять,  опершись о фальшборт,
жмуриться,  подставив лицо  теплым лучам солнца,  вдыхать свежий морской
воздух, слушать, как поскрипывают снасти... хорошо...
     -Я вижу, вам все же удалось попасть на корабль?
     Я нехотя повернула голову, открывая левый глаз. Разумеется, это был
тот учтивый,  но несговорчивый господин,  которого я тщетно упрашивала в
порту.  Тогда я  почти не разглядела его,  а  сейчас заметила,  что ему,
пожалуй,  лет сорок,  и  то,  что он называл меня на "вы",  мне льстило.
Вообще-то я терпеть не могу,  когда мне "тыкают", ожидая услышать "вы" в
ответ.   Но  проще  с  этим  мириться,  чем  устраивать  скандал.  Я  не
заинтересована в скандалах...
     Ответа его слова не требовали, так что я просто кивнула, показывая,
что узнала его.
     -Я  не  видел  вас  на  палубе  раньше,  -  продолжал он.  -Вам  не
здоровилось?
     Несмотря на то,  что это было мое первое плавание,  морская болезнь
благополучно миновала  меня;  если  организму  и  потребовалось какое-то
время, чтобы приспособиться к качке, то он успешно сделал это во сне.
     -Просто отдыхала после долгой дороги, - пожала плечами я.
     -Вы проделали долгий путь в одиночку? И сейчас тоже едете одна?
     Было ли это просто светской болтовней, или он что-то разнюхивал?
     -Хотя бы и так, а что? - ответила я не слишком дружелюбно.
     -Ничего,   просто  во   времена  моей  молодости  юные  девушки  не
предпринимали столь дальние вояжи, - улыбнулся он.
     -Во  времена моей молодости тоже,  -  заверила его  я.  -Но  это их
проблемы.
     -Вы знаете, к кому вам обратиться по прибытии?
     Я повторила историю про дядю-торговца.
     -О,  я  знаю  всех  ранайских  торговых  представителей в  Лаце,  -
обрадовался он. -Как, вы говорите, его зовут?
     Незадача!
     -Коммерческая  тайна,   -  отрезала  я.  Подумав,  что  это  звучит
неубедительно,  я добавила: -Узнав, к кому я еду, кое-кто из конкурентов
мог бы догадаться и о цели моего визита.
     -О, так это не просто родственный визит?
     -Гантру далековато для просто родственных визитов,  вы не находите?
Впрочем, я, кажется, и так уже сболтнула вам лишнее!
     -Хорошо-хорошо, забудем об этом, - он вновь улыбнулся. -Вы говорите
по-гантруски?
     -Убхэм, - ответила я, что по-гантруски значит "немного".
     Он  тоже перешел на  этот язык,  и  мы некоторое время поболтали на
ничего не значащие темы. Он владел гантруским лучше меня, так что я была
рада возможности попрактиковаться. Уже потом у меня мелькнула мысль, что
он, возможно, прощупывал мои лингвистические познания.
     На  палубу тем  временем вышло еще  несколько пассажиров,  желавших
погреться на солнышке - в этих широтах оно припекало уже по-летнему,  на
радость  путешественникам,  еще  недавно  мерзшим на  промозглых дорогах
ранней весны.  Мой собеседник,  напротив, засобирался к себе в каюту; на
прощанье я спросила его имя,  и он назвался Дйартом Каайле.  Мне, в свою
очередь,  пришлось  придумать очередной псевдоним -  Йерка  (фамилию  я,
согласно ранее сделанному заявлению, называть не стала). "Еще немного, и
мне придется записывать свои имена, чтобы не запутаться", - подумала я.
     Другие  пассажиры не  проявляли ко  мне  особого  интереса;  как  я
поняла,   старательно,   но   незаметно   прислушиваясь  к   разговорам,
большинство их направлялось в  Гантру по торговым делам,  и  они явно не
считали какую-то девчонку достойной собеседницей.  Вероятно, они даже не
догадывались,  что я еду одна. На корабле плыли представители нескольких
конкурирующих  компаний,  и  забавно  было  послушать,  как  они  учтиво
беседуют  друг   с   другом,   пытаясь  одновременно  и   спровоцировать
собеседника на  случайную откровенность,  и  самим не сболтнуть лишнего.
Хотя на самом деле эти их разговоры, которые, даже начинаясь с замечаний
о погоде,  неминуемо сползали на цены,  товары,  оптовые партии,  займы,
процентные ставки, торговые пути и т.д. и т.п., были изрядно скучны. Но,
по  крайней мере,  никто  из  них  не  упоминал историю с  убийством тар
Мйоктана, и то хорошо.
     Так  прошло  несколько  дней  плавания.  Купленная в  спешке  перед
отплытием книга оказалась изрядно скучной,  и  выбор занятий у  меня был
невелик -  сидеть в  каюте или торчать на  палубе.  Второе было все-таки
повеселее,  хотя в  основном я  просто смотрела на  море.  Иногда ко мне
присоединялся Каайле,  и  я  пользовалась этим,  чтобы усовершенствовать
свой гантруский,  но он (хотя и  оставался неизменно любезным),  как мне
показалось,  не  слишком любил подолгу маячить на виду у  других.  Среди
пассажиров обнаружились две женщины -  мать с  дочерью,  семья какого-то
обосновавшегося в  Гантру  ранайца,  который теперь выписал их  к  себе.
Мать,  некогда,  вероятно, красивая, но теперь изрядно располневшая (что
нередко случается с купеческими женами), была болтлива, набожна и глупа.
Начала она с того, что посоветовала мне "не сутулиться" (я уже говорила,
куртка мне не  идет,  но  даже и  в  просторном плаще впечатление легкой
сутолости остается),  причем совет этот  больше походил на  приказ.  Мне
хватило  нескольких минут,  чтобы  утратить  всякое  желание  продолжать
знакомство,  и  примерно вдвое  больше времени,  чтобы объяснить это  ей
(естественно,  она оскорбилась и с тех пор демонстративно отворачивалась
при моем появлении). Ее дочка, девочка на пару лет моложе меня, сразу же
взглянула на мою шпагу с таким отвращением, словно увидела раздавленного
грызуна;  кажется,  она  осуждала даже  мои  брюки,  хотя многие ранайки
надевают платья  только на  официальные церемонии.  Плыли  на  корабле и
четверо  гантрусов,   возвращавшихся  на  родину;   я   впервые  увидела
представителей этой далекой страны так  близко.  Закутанные с  головой в
свои белые хламиды,  они держались особняком и негромко переговаривались
исключительно между собой,  а  на прочих пассажиров лишь стреляли узкими
черными глазами из-под низко надвинутых круглых капюшонов. Я хотела было
подойти к ним и познакомиться - всегда полезно побеседовать с носителями
языка - но, наткнувшись на этот колючий взгляд, передумала.
     Меж  тем  "Звезда тропиков" начала оправдывать свое  название -  мы
достигли тропических широт и  шли  теперь на  запад.  Дни  стояли ясные,
солнце жарило изо всех сил,  и я даже и в легком плаще обливалась пОтом.
Пассажиры,  сколь бы важными господами они ни были дома,  с  каждым днем
прогуливались по  палубе во  все более легких нарядах,  а  самые смелые,
раздевшись  догола,  на  ходу  принимали  морские  ванны:  забирались  в
веревочную сбрую,  и  их  спускали на  лебедке через  борт,  а  потом по
команде втаскивали обратно.  По  ранайским обычаям,  нагота не считается
чем-то  непристойным.  Конечно,  по улицам и  на службу в  таком виде не
ходят,  но без одежды выступают и  спорстмены,  и  артисты классического
балета  (того,  что  появился  за  пару  тысяч  лет  до  современного  и
представлял собой искусство танца в чистом виде,  без сюжета, костюмов и
декораций).  Никаких различий между  полами в  этом  смысле в  Ранайе не
делают.  В Ислудруме порядки несколько другие -  женская нагота там тоже
не  возбраняется,  а  вот  мужская считается неприличной.  Это  пошло от
древних   воинственных  традиций   Илсудрума,   когда   каждый   мужчина
воспринимался  как   воин  -   а   воину  не   пристало  оставлять  тело
незащищенным, он должен иметь доспехи или щит. Когда-то это правило было
вполне  рациональным,  а  теперь  бедным илсудрумцам приходится надевать
специальные костюмы для  купания -  воистину,  одеваться,  чтобы лезть в
воду,  еще глупее,  чем одеваться, чтобы лечь спать. Будь у нас на борту
илсудрумцы,  они  бы,  вероятно,  громко  возмущались развязностью наших
пассажиров.  Но  эти  имперские снобы  редко  путешествуют на  судах под
чьим-либо флагом, кроме собственного. Что на сей счет думали гантрусы, я
не  знаю;  сами они оставались в  своих хламидах и,  казалось,  вовсе не
замечали происходящего на борту.
     Однако мне от  ранайского здравомыслия было ни жарко,  ни холодно -
то есть именно что мне было жарко,  и я ничего не могла с этим поделать.
Сами понимаете,  почему.  Хотя я говорила себе,  что этим аньйо явно нет
никакого дела до  расклеенных по всей Лланкерской провинции объявлений и
что ранайский закон защищает меня точно так же, как и любого крылатого -
стоило мне попытаться выйти из каюты без плаща, как ноги сами прирастали
к  полу.  Однако в  конце концов я не выдержала -  да и моя манера вечно
кутаться в  плащ,  несмотря на жару,  кажется,  вызывала уже насмешливые
взгляды.   Так   что  я,   уже  стоя  на   палубе,   озлилась  на   свою
нерешительность,  резко расстегнула крючки и  повесила сложенный плащ на
фальшборт.  После  чего  с  наслаждением расправила крылья  и  принялась
обмахиваться ими, попрежнему глядя в сторону океана.
     Результат  не  замедлил  воспоследовать.  За  моей  спиной  затихло
бубнение разговоров.  Стало так тихо,  словно я осталась на палубе одна.
Но  я  понимала,  что  все они по-прежнему здесь и  неотрывно пялятся на
меня. У меня аж зачесались крылья от этих взглядов.
     -Да  что  ж  это  делается?  -  прорезал тишину  визгливый голос  с
интонациями базарной торговки.  Разумеется, это была толстая купчиха. -Я
думала,  это порядочный корабль!  Я заплатила за каюту первого класса! Я
не нанималась ехать в зверинце!
     Я резко обернулась.
     -Напрасно,  -  сказала я,  растягивая губы в  улыбке.  -Там  бы  вы
оказались в достойном вашего интеллекта обществе.
     Ее толстые щеки отразили мучительную работу мысли,  а затем,  когда
до  нее,  наконец,  дошел  смысл моей  фразы,  купчиха разразилась новым
визгом:
     -Капитан! Эта тварь меня еще и оскорбляет! Где капитан?!
     -В самом деле,  добрые аньйо! - поддержал ее еще один голос, на сей
раз  мужской,  но  все  равно довольно высокий.  Его обладатель вынырнул
откуда-то с кормы,  и я,  вглядевшись,  вспомнила,  кто он: ремесленник,
последним севший на  корабль.  -Кто вообще это бесово отродье на корабль
пустил?  Она ж беду на нас накличет!  Потопнем,  как есть потопнем!  Уу,
дочь Лла!
     Вид у него был такой,  словно он прямо сейчас готов вцепиться мне в
горло,  но стоило мне шевельнуть бровями и положить руку на эфес (а,  не
будь при  мне  шпаги,  я  не  решилась бы  снять плащ),  как  его словно
невидимой рукой отбросило назад,  и  он  продолжал выкрикивать проклятья
уже из-за спин других аньйо.
     Я  обвела  взглядом пассажиров.  Граждан  Ранайи,  одной  из  самых
свободных и просвещенных стран на земле (по крайней мере, так меня учили
в  школе),  тридцать лет  назад  признавшей равноправие крылатых и  даже
имеющей крылатого в  своем пансионе святых...  Никто из  них не  одернул
этих двух идиотов.  Более того,  многие -  наверняка не такие уж дураки,
раз вели успешную торговлю с заморскими странами - явно сочувствовали их
словам.  Лишь один из купцов,  стоявший ближе всех,  посмотрел на меня с
брезгливой жалостью и негромко сказал:  "Иди в каюту,  девочка,  и лучше
тебе не выходить до конца плаванья."
     Я уловила краем глаза какое-то движение.  Это был гантрус, вышедший
на  палубу узнать,  что  за  шум.  Его и  без того узкие глаза склеились
совсем в щелочки;  он что-то злобно прошипел и поспешно вновь скрылся за
дверью.
     И тут я заметила Каайле!  Я расслабилась и улыбнулась ему.  Ну хоть
один аньйо на этом судне мне не враг...
     Но улыбка застыла на моем лице,  как гримаса манекена. Нет, если бы
я обратилась к нему,  он бы наверняка ответил с прежней вежливостью и на
"вы"... Но взгляд его жег меня таким ледяным презрением, что у меня едва
не перехватило дыхание.
     -За борт ее,  за борт! - бесновался ремесленник, избегая попадаться
мне на глаза.
     -И то дело,  - пробасил один из торговцев. -Не просто так, конечно,
мы ж не звери. А посадим в лодку, и пусть плывет, куда хочет...
     Не  звери!  Да  ни один зверь до такого не додумается -  вышвырнуть
себе подобного посреди открытого океана! Впрочем... доктор Ваайне как-то
говорил,  что некоторые животные убивают сородичей, если те не похожи на
них. Скажем, йуввы заклевывают альбиносов...
     Я обнажила шпагу.
     -Что здесь происходит?
     Это наконец-то подошел капитан. Выглядел он спокойным, но из-за его
широкого кушака выглядывали рукоятки двух пистолетов.
     -Кажется,  у ваших пассажиров какие-то проблемы, - проинформировала
его я.
     Он окинул меня сумрачным взглядом.
     -Капитан,  я жена купца второй категории!  Я оплатила проезд первым
классом! Если бы я знала, что на вашем корабле будет плыть всякое...
     -Она не  "всякое",  -  перебил капитан визг купчихи.  -Она такая же
ранайка,  как и  вы.  И она тоже оплатила свой проезд.  А если вы будете
устраивать беспорядки на моем судне,  я, согласно Морскому кодексу, велю
заковать вас в кандалы и посадить в трюм. Еще вопросы есть?
     Купчиха,  уже  налившаяся кровью до  цвета  спелого кетнала,  вдруг
быстро побледнела.
     -Я буду жаловаться, - пискнула она.
     -На  кого?  -  осведомился капитан.  -На  короля  Аклойата Доброго,
подписавшего эдикт о равноправии крылатых?
     Толстуха  окончательно стушевалась  и  заторопилась в  свою  каюту.
Ремесленник исчез еще раньше,  при первых словах капитана. Я уже решила,
что  инцидент исчерпан,  как вдруг на  палубе вновь появился гантрус (не
знаю,  тот же или его товарищ -  в  их капюшонах я  не слишком хорошо их
различала).  Направившись прямиком к  капитану,  он  обратился к  нему с
речью,  из  которой я  поняла не  все слова,  но смысл был вполне ясен -
во-первых, мало того, что они, благородные гантрусы, вынуждены ходить по
одной палубе с женщинами, что само по себе возмутительно, так среди этих
женщин имеются еще и стоящие ниже низшей касты крылатые,  что уже просто
оскорбление;  во-вторых, что подобное попрание священных законов Земли и
Неба  навлечет на  корабль гнев богов,  а  в-третьих,  что  меня следует
немедленно "удалить"  с  корабля,  и  если  таковая  мера  означает  для
капитана  финансовый  убыток,  то  они,  высокородные  гантрусы,  будучи
деловыми  аньйо,  готовы  даже  оный  компенсировать.  Капитан,  однако,
ответил им на превосходном гантруском языке (по крайней мере, я понимала
его лучше,  чем речь самих гантрусов), что, во-первых, он подчиняется не
священным законам Земли и Неба,  а Морскому кодексу Ранайи, а гантруские
боги пусть командуют на судах под гантруским флагом;  а во-вторых,  если
высокородных  гантрусов  что-то  не  устраивает,   то  они  вправе  сами
удалиться с его корабля в любом желаемом ими направлении. Гантрус, опять
прошипев  что-то  невразумительное,  предпочел  удалиться в  направлении
каюты.  Подумать только,  и  с  этой публикой я  еще  надеялась завязать
знакомство!  Я,  конечно,  знала,  что  у  них кастовая система,  но  не
представляла,  что они распространяют ее и на чужестранцев - а тем более
в прочитанном мной не говорилось об их отношении к крылатым.  Слишком уж
редкое это в наши дни явление, чтобы заострять на нем внимание... И в то
же время - вклад Гантру в мировое искусство и науку невозможно отрицать,
недаром я  стала  учить их  язык  еще  тогда,  когда и  не  думала,  что
отправлюсь в те края. Однако, похоже, меня ждет веселенькое путешествие!
     Прочие участники сцены тоже разбрелись,  стараясь не смотреть в мою
сторону; впрочем, несколько злобных взглядов я все-таки поймала.
     -Шла бы ты к себе в каюту,  -  сказал мне капитан. -Мне скандалы на
борту ни к чему.
     -Ладно,  - я подхватила плащ и, демонстративно не надевая его, ушла
с  палубы.  Уже сидя у  себя на койке,  я пыталась понять,  откуда в них
столько злобы?  Ну  ладно -  чужаки-гантрусы,  но  ранайцы?  Ведь даже в
"Серебряном  тйорле"  на  меня  накинулись  только  после  убийства  тар
Мйоктана.  А тут - вообще без всякого повода... Может, просто "повезло",
что подобралось такое общество.  А может,  дело в том, что мы в открытом
море.  За  тысячи  миль  от  берега  узы  цивилизации слабнут,  и  аньйо
проявляют свою истинную природу...  И  суеверные страхи тоже обостряются
пропорционально опасности -  а  плавание  через  океан  опасно,  что  ни
говори. Мне не доводилось читать, чтобы относительно крылатых на корабле
существовали какие-то специальные суеверия, вроде тех, что касаются йувв
- но бредни о том,  что крылатые связаны с нечистой силой, вколачивались
в  головы  аньйо  столетиями,  такое  не  исчезает так  просто.  И  даже
Каайле... а ведь он казался таким культурным...
     Я  решила больше не  выходить на палубу.  Может быть,  вы упрекнете
меня в  слабости или трусости,  скажете,  что я  из принципа должна была
остаивать свои права...  но  доводилось ли  вам  стоять под перекрестным
огнем ненавидящих взглядов? В конце концов, сам капитан попросил меня не
провоцировать их, а просьбы капитана надо уважать.
     Но,  как говорят в Ранайе, гони судьбу в дверь - она влезет в окно.
На  пятый  день  моего  затворничества я  была  разбужена поутру частыми
тревожными ударами корабельного колокола.  По  палубе  протопали башмаки
матросов,  спешащих на свои места.  Я выглянула в иллюминатор. Море было
спокойно, небо практически безоблачно - вряд ли опасность грозила с этой
стороны.  Может быть,  где-то открылась течь?  Но,  если и так,  команда
быстро   заделает  ее   и   откачает  воду;   это   достаточно  рутинная
неприятность,  о  которой пассажирам и знать не следует,  а не повод для
общей тревоги.  Тогда...  неужели нас атакуют пираты?  В мой иллюминатор
чужих  кораблей не  было  видно -  должно быть,  они  заходят с  другого
борта...
     Я  быстро оделась,  затянула пояс со  шпагой и  выбежала на палубу.
Плащ  надевать не  стала  -  если  придется драться,  он  будет стеснять
движения,  да  и  свободные крылья могут пригодиться в  бою -  какникак,
лишняя пара конечностей.  Кажется, настало время показать этим торгашам,
кто чего стоит на самом деле!
     Действительно, что-то творилось по правому борту. Капитан, двое его
офицеров  и,  в  некотором отдалении,  несколько пассажиров стояли  там,
вглядываясь в океан;  капитан прильнул глазом к окуляру подзорной трубы.
Я  услышала скрип и  стук за бортом и  поняла,  что это открываются люки
портов, обнажая жерла пушек.
     Но океан был пуст по правую сторону от корабля точно так же,  как и
по левую.  Сколько я  ни всматривалась -  а  зрение у меня хорошее -  до
самого горизонта нигде не белел парус другого судна.
     Я   решительно  пересекла  расстояние,   отделявшее  пассажиров  от
офицеров,  и спросила капитана,  что происходит. Он лишь что-то буркнул,
не отрываясь от трубы.
     -Капитан,  я спрашиваю не из праздного любопытства, - настаивала я.
-Если мы готовимся к бою, моя шпага к вашим услугам. Но я не вижу...
     -Шпага?  -  недобро хохотнул он,  наконец удостоив меня взгядом.  -
Шпага -  это то,  что нам сейчас больше всего необходимо, клянусь святым
треугольником!
     В первый миг я решила,  что он смеется над моими способностями, как
обычно,  делая неверный вывод на  основании моего пола  и  возраста,  но
прежде,  чем я успела обидеться,  мне был продемонстрирован ответ на мой
вопрос.
     Не  более  чем  в  полутора  сотнях  локтей  от  брига  море  вдруг
вспучилось огромной волной,  которая  в  следующий миг  лопнула,  стекая
потоками пены с бурой чешуи исполинского горба. Он поднялся над водой на
дюжину локтей как минимум,  а  в длину вдвое превосходил наш корабль.  И
ведь это не считая того, что осталось под водой...
     Морской  дракон!  Ранайская королевская академия  наук  называла их
матросскими легендами до тех самых пор, пока тушу одной такой легенды не
прибило к берегам Йирдона,  одной из наших северных колоний.  В ней было
70 локтей длины, и это была самка. Говорят, самцы еще больше...
     Одна  из  пушек выпалила -  как  видно,  бомбардир поднес фитиль по
собственной  инициативе,  не  получив  команды  стрелять;  этот  выстрел
послужил сигналом еще троим.  Но за мгновение до первого выстрела дракон
начал погружаться так же  внезапно,  как всплыл,  и  все ядра прошли над
ним. Море с шумом сомкнулось над могучей спиной.
     -Дьявол! - капитан стиснул в кулаке свою трубу. -В следующий раз он
может вынырнуть прямо под нами!
     -А надо ли по нему стрелять?  - вслух засомневалась я. -Может, если
его не  раздражать,  он  не сделает нам вреда?  Ученые говорят,  драконы
питаются рыбой, а не кораблями.
     -Только твоих острот нам и  не  хватает!  -  рявкнул капитан,  и  я
поняла, что в эту минуту раздражать его не разумнее, чем дракона. Волны,
поднятые чудовищем, дошли до брига и несколько раз ощутимо качнули нас с
борта на борт. Мне пришлось ухватиться за леер.
     -Я говорил!  Я говорил,  это все она! Она навлекла на нас чудовище!
Может, оно за ней и приплыло! Надо бросить ее за борт, пока не поздно! -
ну конечно, это был все тот же ремесленник.
     -Заткнись,  -  бросил капитан через плечо,  но  без  той  резкости,
которую я ожидала. Неужели и он усомнился? Тем более что его нельзя было
назвать свободным от суеверий - я вспомнила его реакцию на йувву... Нет,
наверное,  он  просто  занят  более  важным делом  и  не  считает нужным
обращать внимание на дураков. Последуем же примеру капитана.
     Держась за канат,  я перегнулась через борт,  пытаясь рассмотреть в
чистой темно-синей  воде  очертания огромного тела.  Но  солнечные блики
мешали  мне.  Внезапно  меня  охватил  страх,  что,  пока  я  так  стою,
кто-нибудь и  впрямь может  подойти сзади  и  спихнуть меня  в  море.  Я
поспешно выпрямилась и оглянулась.  Нет,  ко мне никто не подкрадывался,
но   желание  сделать  это   явственно  читалось  не   только  на   лице
ремесленника,  но и  еще на нескольких физиономиях.  Их удерживал только
страх совершить покушение на  убийство при  свидетелях,  но  дай капитан
знать, что готов поверить в "несчастный случай" - и они не колебались бы
ни минуты.
     -Эй, на орудиях! - крикнул капитан. -Как только он снова покажется,
стрелять! Целить под ватерлинию!
     Никакой ватерлинии у дракона,  конечно, не было, но, очевидно, этим
оборотом обозначался угол,  под  которым  следует направить пушки.  Так,
чтобы ядра ударили в тело над самой водой или даже уже под водой...
     Несколько минут прошло в напряженном ожидании.  "Уходи,  - мысленно
обратилась я к дракону. -Они убьют тебя. Этих аньйо хлебом не корми, дай
только убить того, кто не похож на них."
     Вновь с шумом отхлынула в стороны вода, выпуская огромный горб - на
сей раз гораздо ближе,  но не напротив борта,  а  чуть впереди -  дракон
плыл  быстрее корабля.  Лишь  первая пушка  могла достать его;  бабахнул
одиночный выстрел.  Сквозь пороховой дым  я  не  видела его  результата,
однако горб тут же вновь пошел в глубину,  а вдоль всего борта над водою
взметнулся гигантский хвост!  У  основания он  был  толщиной с  набатную
колокольню,  да  и  по  длине ей  отнюдь не  уступал.  Два  вертикальных
плавника,  сверху и снизу,  тянулись вдоль него до самого кончика.  Мы в
ужасе смотрели,  как  этот хвост навис над нами;  если бы  он  ударил по
кораблю,  то, несомненно, разнес бы бриг в щепки. Но хвост вновь ухнул в
море  с  оглушительным плеском;  судно  швырнуло на  бок,  и  на  палубу
обрушились потоки воды.  Я  не  устояла на ногах,  но успела вцепиться в
леер;  ослепленная,  оглушенная,  захлебывающаяся,  я  держалась за него
скорее инстинктивно,  чем сознательно.  Затем вода, наконец, схлынула; я
смогла проморгаться и  вытряхнуть влагу из ушей.  Большинство пассажиров
ползали по  палубе возле левого борта,  куда их  отнесло волной;  кто-то
обнимал мачту,  другой держал его за ногу.  Лишь капитан и его помощники
по-прежнему стояли,  держась за  леер правого борта,  хотя с  них  текло
ручьями.  Капитан ругнулся и принялся протирать рукавом камзола объектив
трубы.
     Я  поднялась на ноги и  взглянула за борт.  Справа по курсу в синей
воде расплывалось бурое пятно в  клочьях розовой пены.  Значит,  выстрел
попал в  цель.  Но  вряд ли одно ядро,  тем более попавшее не в  голову,
могло убить столь крупное существо.
     -Аньйо за бортом!
     Это крикнул матрос с  мачты.  Удивительно,  как он  сам не свалился
оттуда...  Впрочем,  морякам в  шторм доводится переносить и  не  такое.
Пассажиры,  еще не оправившиеся от внезапного купания,  должно быть,  не
скоро заметили бы, что одного из них не хватает. Но теперь они торопливо
вскакивали на  ноги и  оборачивались туда,  куда показывал вахтенный.  Я
тоже поспешила к левому борту.
     Увы,  волной смыло отнюдь не  гадкого ремесленника и  не кого-то из
сочувствующих  ему.   За  кормой  бултыхался  купец,  который  во  время
конфликта первым посоветовал мне вернуться в  каюту.  Конечно,  он  тоже
смотрел на  меня не  как на равную,  а  скорее как на дворовое животное,
которое обижают мальчишки,  но он,  по крайней мере, не хотел мне зла. Я
оглянулась в  поисках каната,  который можно было бы ему бросить,  но не
увидела ничего подходящего; прочие просто стояли и галдели.
     -Шлюпку на воду!
     Дробной  россыпью  протопали  башмаки,  заскрипели тали;  буквально
через  несколько секунд  шлюпка  шлепнулась широким брюхом  в  волну,  и
шестеро матросов дружно заработали веслами.  Вряд ли они могли не думать
об опасности, но ни один не пытался спорить с приказом.
     Пострадавший,  как  видно,  неплохо умел плавать и  уже  вовсю греб
навстречу спасателям.  До  него оставалось локтей двадцать,  когда вдруг
вокруг  него  поднялось и  лопнуло  несколько крупных пузырей.  Один  из
матросов резко затабанил;  остальные продолжали грести вперед,  и  лодку
повело в сторону. Купец испуганно вскрикнул и забил по воде руками. Пару
секунд  спустя  голова  его  ушла  под  воду,  словно  поплавок  рыбака.
Мгновение  спустя  он  отчаянным усилием  снова  вынырнул,  чтобы  затем
скрыться уже  окончательно.  Там,  где он  только что боролся за  жизнь,
образовалась небольшая воронка.
     Теперь уже  все  матросы поняли,  что  происходит,  и  изо всех сил
гребли назад,  к кораблю.  Воронка росла,  и казалось, в следующий миг в
нее утянет и шлюпку.  Но гребцам,  яростно орудовавшим веслами,  удалось
удержать лодку на месте, а затем вода на месте воронки вновь сомкнулась,
и  из  глубины всплыли еще несколько пузырей.  Вслед за  ними на  том же
месте расплылось еще одно кровавое пятно...
     Матросы так спешили, что едва не разбили шлюпку о борт; ее поспешно
втащили на  корабль.  Несостоявшиеся спасатели тяжело дышали и  не могли
вымолвить ни слова; кто-то из товарищей поднес им флягу с вином.
     -Пассажирам очистить палубу, - сумрачно приказал капитан.
     -Но,  согласно регламенту,  -  возразил Каайле, -в случае опасности
для  корабля пассажирам надлежит быть  на  палубе,  дабы  успеть вовремя
покинуть судно...
     -Что будет с покинувшими судно, вы видели, - отрезал капитан.
     Каайле не стал настаивать,  не говоря уж об остальных, которые, как
видно,  считали,  что каюты защитят их,  как раковина -  улитку. Но меня
совершенно не  прельщала перспектива дрожать от страха в  неизвестности;
я,  как ни заезженно это звучит, предпочитаю встречать опасность лицом к
лицу.  Поэтому я  решила встать боком за  гротмачтой,  укрываясь от глаз
капитана;   правда,  меня  могли  видеть  другие  члены  команды,  но  я
понадеялась, что у них хватит своих дел.
     Корабль  шел,  не  меняя  курса,  и  я  мысленно  одобрила  решение
капитана:   чудовище  все  равно  могло  догнать  нас,  куда  бы  мы  ни
направились (во всяком случае,  при таком ветре), а, начни мы вилять, мы
лишь вернее привлекли бы его любопытство. В последний раз оно было у нас
за  кормой;  но кто знает,  откуда оно вынырнет снова?  И  если опасения
капитана оправдаются и  оно  атакует нас  снизу,  нас не  спасут никакие
пушки...
     Время  тянулось ужасающе медленно.  Казалось,  после  гибели  купца
прошло уже не меньше получаса,  но, взглянув на тень от мачты, я поняла,
что на самом деле протекли лишь считанные минуты.  И все же, казалось, с
каждой минутой наши шансы увеличиваются.  Может быть, дракон оставил нас
в покое?  Может быть,  несчастного торговца оказалось достаточно,  чтобы
утолить его голод? Впрочем, вряд ли, учитывая размеры животного...
     -Ты что здесь делаешь?
     Надо  мной  нависал  боцман.   Занимался  б  ты,   боцман,   своими
матросами...
     -Принимаю солнечные ванны,  -  ответила я, нагло стоя в тени мачты.
Он, однако, не оценил моей иронии.
     -Давай-давай, дуй отсюда. Не слышала, что капитан велел?
     -Я же никому не мешаю, - сопротивлялась я.
     -Йорп, что там у тебя? - окликнул капитан.
     -Да снова эта девка с крыльями,  сударь. Команда и так бурчит из-за
того, что она на борту...
     -Опять ты?!  -  капитан уже шагал ко мне, разгневанный не на шутку.
-Я  тебе что,  нянька?!  Сейчас же брысь в каюту,  чёрта тебе за пазуху!
Одни проблемы от тебя в этом рейсе!
     Но тут громкий всплеск напомнил ему,  что у него имеются проблемы и
посерьезней.  Прямо по  курсу из  воды  вздыбилась голова на  гибкой шее
длиной с наши мачты!  В широкой пасти,  усеянной коническими зубами, мог
поместиться небольшой крестьянский дом -  по крайней мере,  сарай точно;
сейчас из этой пасти,  сверкая на солнце,  стекали потоки воды.  На фоне
головы зубы казались мелкими,  хотя,  наверное,  в каждом из них было не
менее полулоктя. Ученые, исследовавшие ту мертвую самку, установили, что
еще одни зубы,  помельче,  у морского дракона в горле и последние, самые
мелкие  -   в   желудке...   и  мне  очень  не  хотелось  проверить  это
экспериментально!
     -Право руля!  -  истошно закричал капитан.  -Право руля,  чтоб тебе
черти все кишки вытянули!
     Команда была своевременной,  ибо рулевой на корме,  похоже,  впал в
ступор от этого зрелища.  Теперь же он очнулся и вовсю закрутил штурвал.
Корабль накренился,  волна зашипела под  левым бортом -  но  даже телегу
нельзя развернуть на  ходу мгновенно,  а  не  то  что  идущий под  всеми
парусами бриг. Мы продолжали двигаться прямо на дракона, и у нас даже не
было орудия,  чтобы в  него выстрелить -  "Звезда тропиков",  не  будучи
военным кораблем и не предназначаясь для преследования, не имела носовой
пушки. Я обхватила мачту, предчувствуя удар...
     Но   дракон  сам  предпочел  уклониться  от  удара.   Должно  быть,
нацеленный в  шею  бугшприт  казался  ему  чем-то  вроде  рога,  которым
вооружены некоторые крупные морские животные.  Живая колонна,  вспенивая
воду, сдвинулась чуть левее, и бриг, раскачиваясь на волнах, поплыл мимо
нее,  почти касаясь бортом.  Первая из левых пушек поравнялась с  шеей и
выстрелила практически в упор.
     Шея  конвульсивно дернулась;  по  палубе и  волнам веером хлестнули
кровавые  брызги.  Чудовище  издало  рев,  больше,  однако,  похожий  на
многократно усиленное мычание тайула, чем на рык хищника. Но не успела я
додумать эту  мысль,  как  дракон,  резко  изогнул  шею,  ударом  головы
переломил,  словно спичку,  фок-рей и вцепился зубами в фокмачту почти у
самого основания. Вопль ужаса вырвался из глоток матросов (и, кажется, я
тоже в нем поучаствовала). Огромная зубастая голова вгрызалась в мачту в
каких-нибудь двадцати локтях от  меня;  я  видела грубую бугристую кожу,
всю в ямах и трещинах,  поросшую водорослями и ракушками -  дракон,  как
видно, был немолод, недаром он вымахал до таких размеров. Круглые черные
глаза,  глядевшие из  морщинистых складок,  казались  бусинками на  этой
морде,  хотя один такой глаз был втрое больше головы взрослого аньйо. На
плоской  макушке  с  негромким  чавканьем  смыкались  и  размыкались два
продолговатых  отверстия,  служившие  не  то  для  дыхания,  не  то  для
процеживания воды -  а может, и для того, и для другого; в каждое из них
легко пролез бы самый тучный аньйо. Хотя дракон находился с подветренной
стороны, в нос мне ударил тяжелый запах рыбы и сырой гнили.
     Я  описываю  это  так,   словно  неторопливо  рассматривала  его  в
зверинце,  хотя  на  самом  деле  вся  эта  картина отпечаталась в  моем
сознании за  считанные секунды.  Я  не пыталась бежать (куда?!),  только
стояла,  вцепляясь мертвой хваткой в  грот-мачту.  И это оказалось самым
правильным,  потому  что  в  следующий миг  чудовище потащило корабль из
воды.  Палуба  вздыбилась  и  накренилась  набок,  мимо  меня  с  криком
прокатился какой-то матрос, тщетно пытаясь уцепиться за мокрые скользкие
доски...
     Дракон был очень силен, но и бриг - тоже не пушинка, причем его вес
возрастал  по  мере  того,  как  дракон  тянул  нас  из  воды,  так  что
одновременно шея чудовища локоть за локтем погружалась в  пучину.  И все
же  водоизмещение гигантского животного было больше нашего,  так что оно
смогло бы полностью поднять "Звезду" в воздух - и уж не знаю, чем бы это
кончилось (к  примеру,  мачту  могло  вырвать вместе с  куском днища,  и
корабль затонул бы  в  считанные минуты),  но  в  тот момент,  когда под
водой,  должно быть,  оставался один киль,  надкушенная мачта с  треском
сломалась,  оставшись в зубах у чудовища,  а бриг рухнул кормой вперед в
родную стихию.  Белая  пена  с  шумом  взметнулась над  обоими бортами и
пролилась дождем на палубу, заново окатив меня с головы до ног.
     Пока  бриг качался с  носа на  корму,  обретая равновесие,  дракон,
воздев голову,  еще раз хрустнул зажатой в зубах мачтой,  и она вместе с
раскушенными обломками полетела с высоты вниз. Паруса слегка затормозили
падение,  но все же удар,  обрушившийся поперек палубы, был силен; мачта
разнесла  оба  фальшборта и  сильно  повредила настил.  Судя  по  крику,
оборвавшемуся предсмертным хрипом,  зашибло и кого-то из матросов,  но я
этого не видела за накрывшими палубу парусами.
     Но дракону этого было мало.  Собственно,  его не трудно понять - он
был ранен и разъярен,  более того,  он защищался от брига,  напавшего на
него первым...  Но,  по  правде говоря,  мое первоначальное сочувствие к
нему в  тот момент совершенно испарилось,  я  думала лишь о  собственном
спасении.  Как говорят в  Ранайе,  рубаха на своих плечах теплее шубы на
чужих.
     Итак,  не  дав нам опомниться,  дракон атаковал снова -  на сей раз
грот-мачту!  Оцепенев от ужаса,  я смотрела,  как, с треском ломая реи и
разрывая такелаж,  прямо на  меня  пикирует чудовищная оскаленная морда.
Наконец, стряхнув с себя ступор, я метнулась бежать, но в этот момент на
меня упал парус (хорошо,  что не  рей!),  и  я  растянулась на скользкой
палубе, путаясь в обрывках снастей.
     И  в  тот же миг грянул пушечный выстрел.  Несмотря на все кульбиты
нашего корабля (как позже выяснилось,  одну из пушек сорвало с места,  и
она каталась по  нижней палубе,  круша все на  своем пути),  кому-то  из
бомбардиров удалось исполнить свой  долг,  и  он  всадил чудовищу в  шею
второе ядро.  Дракон рванулся назад,  так и не достав зубами мачты;  как
видно,  сочтя,  что с него хватит,  он решил уйти в глубину.  Однако его
голова и  шея успели запутаться в  оборванном такелаже,  и  он  поневоле
потянул  нас  за  собой.  Корабль  резко  накренился  влево;  откушенная
фок-мачта  шумно  свалилась в  воду.  Я,  едва  успевшая высунуть голову
из-под паруса,  покатилась к левому борту,  заматываясь,  как в кокон, в
липкую от  драконьей крови парусину (не будь ее,  крылья помогли бы  мне
удержаться); с каждым оборотом эфес шпаги больно впивался в бедро.
     -Рубить  мачту!  -  заорал  боцман.  -Опрокинемся  к...  (с  вашего
позволения, я не буду цитировать фразу полностью.)
     Лежа  в  беспомощности  у  борта,  я  видела,  как  двое  матросов,
оскальзываясь на все больше кренящейся палубе и  хватаясь за нее руками,
подобрались к  грот-мачте,  держа  тяжелые топоры на  длинных рукоятках.
Один из них уперся ногой в мачту, чтобы не скользить вниз; второму опоры
не осталось,  но он, сорвав с себя кушак (оказавшийся довольно длинным),
намотал один конец на левое запястье, а второй бросил товарищу. Тот тоже
намотал этот конец на  левую руку,  и  так,  в  связке,  они  заработали
топорами:  пока  один  замахивался,  второй  наносил  удар.  Я  даже  не
представляла себе,  что  массивными  топорами  можно  молотить  с  такой
скоростью. Щепки летели во все стороны.
     Корабль,  однако,  все сильнее заваливался на бок,  и  у  меня были
серьезные сомнения, что они успеют. А если успеют... черт, да ведь мачта
рухнет прямо  на  меня!  Я  тщетно извивалась в  своих пеленах,  пытаясь
освободиться. Если бы со мной были мои метательные ножи! Но они остались
в каюте вместе с жакетом -  я уже много дней не надевала его из-за жары.
Поняв, что быстро размотать мокрый парус не удастся, я попыталась ползти
вдоль борта, изгибаясь, как гусеница. Получалось не очень хорошо.
     Крен стал критическим;  я  чувствовала,  что еще чуть-чуть -  и  мы
перевернемся.  Но  тут  дракон решил  сменить тактику,  мотая  головой и
пытаясь перекусить туго натянувшиеся ванты. Большого успеха, однако, это
ему не принесло, канаты застревали между коническими зубами, лопнул лишь
один из них,  подарив нам небольшое уменьшение крена.  Потеряв терпение,
дракон снова потянул назад и вглубь.  Мачта затрещала;  матросы, один из
которых уже практически висел на кушаке, продолжали колотить по ней. Мне
наконец удалось высвободить правую руку,  и  я дважды оттолкнулась ею от
палубы, помогая себе ползти. Треск стал громче, и мачта рухнула.
     К счастью,  я уже успела отползти достаточно, и она меня не задела,
хотя и разбила фальшборт всего в паре локтей за моими спутанными ногами.
Этот  удар  смягчил рывок  выпрямляющегося корабля,  но  все  равно меня
подбросило вверх,  как из  катапульты.  Однако я  каким-то  чудом успела
ухватиться свободной рукой  за  болтающийся после сноса фальшборта леер;
меня крутануло по  короткой дуге и  перебросило за борт.  Я  повисла над
водой на одной руке;  корабль все еще раскачивался, и меня несколько раз
ударило о корпус. Сама удивляюсь, как мне удалось не разжать пальцы.
     -Помогите!  -  крикнула  я.  Но  то  ли  у  матросов были  проблемы
поважнее, то ли они не слишком желали мне помочь; во всяком случае, я не
могла висеть слишком долго и ждать.  "Если я упаду в воду,  мне конец, -
сказала я себе.  -Даже если меня не съест дракон,  в этом коконе я сразу
утону.  Но я  не упаду.  Нужно просто спокойно,  без паники,  освободить
левую руку."
     Я напрягла крылья,  стараясь растянуть парусину, и аккуратно повела
руку вверх,  сгибая вдоль туловища.  Через несколько секунд мне  удалось
извлечь ее наружу и  перехватить канат.  Я  чуть повисела на левой руке,
давая отдых правой, а затем, подтягиваясь на руках, добралась до палубы.
Здесь,  однако, возникла новая проблема - мои ноги все еще были спутаны,
и  я никак не могла влезть на борт.  Наконец мне удалось,  раскачавшись,
забросить на  палубу обе  ноги разом.  Еще один рывок -  и  я,  наконец,
лежала на горизонтальной поверхности. Для верности я откатилась подальше
от края и лишь после этого окончательно распутала свой кокон.
     Следующие минуты две я просто лежала, простершись на палубе - сил у
меня больше ни  на что не осталось.  Затем почувствовала саднящую боль в
правой ладони;  взглянув на  нее,  я  увидела,  что она вся в  крови.  Я
уперлась крыльями в доски палубы, помогая себе встать.
     Лишившийся обеих  мачт  бриг  представлял собой  странное  зрелище.
Этакая баржа с нелепо торчащим бугшпритом;  кливера, естественно, теперь
полоскались в  воде,  а разбросанные по палубе паруса и канаты выглядели
так,  словно хулиганы сорвали сушившееся в  переулке белье.  Вот  только
пятна крови на  этом белье и  розовые лужи на  палубе наводили на мысль,
что простым хулиганством здесь не ограничилось.  Как я поняла позже, эта
кровь была не только драконьей...  В первый момент меня удивило,  что на
палубе почти никого не было;  затем я  услышала крики и подошла к левому
борту. Несколько матросов плавали в воде среди обломков; похоже, один из
них  был мертв -  я  видела лишь его спину со  вздувшейся пузырем робой,
голова и  конечности были  под  водой.  Но  куда  более странное зрелище
представляла собой грот-мачта, которая, рассекая волны, быстро удалялась
от  корабля.  Вот  она клюнула клотиком,  задирая обломанный конец;  еще
некоторое время он, торча под углом, чертил по воде пенный след, а затем
встал вертикально и  рывком ушел  в  глубину.  Пена была розовой -  раны
дракона продолжали кровоточить...
     Через  несколько  минут  всех  уцелевших,  оказавшихся  за  бортом,
втащили на корабль.  Я тоже бросила канат кому-то из них,  и этим кем-то
оказался сам капитан. Увидев меня, он злобно повращал глазами, но ничего
не  сказал.  Тем более что на палубу выбирались уже и  другие пассажиры,
осознавшие, что бой кончился, и желавшие узнать наши потери.
     Потери  команды оказались довольно умеренными,  учитывая,  с  каким
врагом мы имели дело -  двоих матросов убило мачтой, один разбился, упав
с нее на палубу,  одного на нижней палубе раздавило сорванной пушкой,  и
еще  пятерых членов экипажа так  и  не  нашли -  очевидно,  они утонули,
выброшенные  за  борт  в  травмированном или  бессознательном состоянии.
Правда,  среди  этих  пятерых оказался и  первый помощник капитана.  Еще
четверо на  верхней палубе  и  шестеро на  нижней отделались переломами.
(Кстати,  двое пассажиров тоже сломали руку и один -  ногу;  точнее,  не
один, а одна, та самая жирная купчиха, что меня чрезвычайно порадовало.)
Несколько аньйо получили мелкие травмы -  вывихи,  растяжения,  ушибы. В
общем,   в  строю  оставалось  еще  четыре  десятка  моряков  -   вполне
достаточная численность экипажа,  да вот только работы для них больше не
было.  Лишившись мачт,  гордый бриг о  девятнадцати пушках превратился в
беспомощную игрушку океана.
     -Сколько мы  будем  так  дрейфовать -  неизвестно,  -  подвел  итог
капитан,  обращаясь к пассажирам и команде.  -Мы в открытом океане между
Инйалгдаром и  Глар-Цу,  на  веслах до  берега не  добраться.  Но  здесь
проходят морские пути,  рано  или  поздно кого-нибудь встретим.  В  этих
широтах полно рыбы, а у нас есть снасти - это позволит растянуть пищевые
запасы.  А  вот  пресную воду  пополнить негде.  Поэтому отныне вводится
норма: матросы будут получать по две трети пинты в день, все прочие - по
полпинты.
     -Что?  Полпинты  в  такую  жару?!  -  послышались возмущенные крики
пассажиров.
     -Для желающих охладиться воды полный океан,  -  отрезал капитан.  -
Вот только пить ее нельзя.
     -С чего это какой-то матрос будет получать больше нас? - воскликнул
кто-то из пассажиров. -Мы платили за проезд первым классом!
     -С того,  что матросы работают,  а вы прохлаждаетесь. Впрочем, могу
выдать вам  всю вашу долю сразу,  и  выпейте ее  хоть за  один день.  На
четвертый день ваш высохший труп отправится на  корм рыбам.  Еще вопросы
есть?
     К сожалению,  еще вопросы были. И обратился с ними гантрус, который
уже  предлагал отправить меня  за  борт.  Он  интересовался,  какие  еще
доказательства требуются  капитану  после  того,  как  разгневанные боги
послали морское чудовище.  Удивительная все-таки  штука  -  суеверия.  С
точки зрения гантруса,  беда, случившаяся с нами, не удивительна, потому
что крылатой предоставили права высшей касты. А ранайцы в Ллойете, когда
до  них дойдет весть о  судьбе брига,  скажут,  что это не  удивительно,
потому что  перед отплытием на  мачте сидела йувва.  Самое смешное,  что
историю с йуввой я попросту выдумала,  но сообщи им кто теперь об этом -
они  не  поверят,  потому  что  правдивость истории "доказана" постигшим
корабль бедствием. Представители других народов, наверное, нашли бы свои
"бесспорные" предзнаменования...
     Капитан,  однако,  не стал вступать в теологический спор и попросту
посоветовал гантрусу  заткнуться.  Однако,  едва  чужеземец  оскорбленно
замолчал,  раздался еще один голос. Говоривший, скорее всего, не понимал
по-гантруски, но мысль его работала в сходном направлении:
     -Капитан,   а   почему   добропорядочные  ранайцы  должны  делиться
последней водой не  пойми с  кем?  Я  имею  в  виду крылатую и  этих вот
закутанных,  -  он брезгливо покосился в сторону гантрусов. -Ладно, пока
все шло нормально,  мы могли играть в эти игры с равноправием, но теперь
каждая капля важна для нашего выживания.  Я против того, чтобы давать им
воду. Море все спишет.
     Это сказал не полуграмотный ремесленник,  а  один из торговцев (чей
бизнес,  вероятно,  напрямую зависел от "закутанных"). И хотя я испытала
мгновенное  злорадство  по   поводу   гантрусов,   которые  так   хотели
разделаться со мной,  а  теперь сами получили по той же мерке,  на самом
деле  радоваться было  нечему,  ибо  сразу  несколько  голосов  согласно
загудели.
     -Иди сюда, ты, ублюдок! - не выдержала я, выхватывая шпагу. -У меня
тоже нет желания делиться с тобой водой!
     Сам автор идеи был безоружен (по крайней мере, в данный момент), но
двое пассажиров обнажили свои шпаги, и явно не для того, чтобы сражаться
на моей стороне. Один из гантрусов, как видно, тоже почуял неладное, и в
руке у него сверкнул длинный кривой нож.
     -Тихо все!  -  рявкнул капитан,  выдергивая из-за  пояса пистолет и
поднимая ствол в  воздух (он  уже успел переодеться и  вооружиться после
невольного купания).  -Оружие в ножны!  Слушайте меня внимательно:  если
кто-то  еще на этом корабле заикнется на тему сокращения расхода воды за
чужой счет,  я  сокращу расход воды за  его собственный!  Пуля из  этого
пистолета оставляет дыру в осьмушку локтя! Это всем ясно? Не слышу!
     -Ясно,  ясно...  - нестройно откликнулись пассажиры. Я тоже кивнула
"ясно!",  убирая в ножны шпагу.  Я,  конечно,  больше всех выигрывала от
позиции капитана,  и  все  же  на  какую-то  долю  секунды почувствовала
разочарование,  что мне не  удастся всадить клинок в  брюхо ни одному из
этих "добропорядочных ранайцев".
     Потянулись тоскливые дни дрейфа.  Пассажиры прятались по  каютам от
жары,  стараясь как можно меньше двигаться и не потеть,  но это помогало
слабо.   Небо  оставалось  безоблачным,  и  ничто  не  защищало  нас  от
немилосердно  палящего  солнца;   в  полдень  доски  палубы  раскалялись
настолько,  что их  жар ощущался даже сквозь обувь,  а  в  каютах стояла
такая тяжелая,  теплая духота,  что я  удивлялась,  как еще не покрылась
поджаристой корочкой,  словно йитл  в  духовке.  А  ведь  по  ранайскому
календарю шел  лишь второй месяц весны!  Но  в  тропиках практически нет
смены времен года.  Вдобавок ко всему ветер совсем стих; в такой штиль и
корабли  с  мачтами  обречены  на  бессильный томительный дрейф,  а  это
значило,  что  на  прибытие  помощи  в  ближайшее время  рассчитывать не
приходится.  Лопасти крутильного компаса уныло  висели без  движения,  и
вряд ли от крыльчатки под килем было больше пользы. Подозреваю, что и на
педалях никто не  сидел -  все же такой труд требует повышенного расхода
воды; к тому же при ясном небе определять наше положение можно было и по
светилам.
     На палубе поставили бочку,  в которой каждые несколько часов меняли
воду (естественно,  морскую);  любой желающий мог подойти и макнуть туда
голову или  даже окунуться целиком,  что  было проще,  чем спускаться за
борт.  Поначалу для этого раздевались, а после бултыхались и в одежде. В
каютах, наверное, все валялись голыми, но на палубу выходили, непременно
накинув что-то  на  себя -  жестокие солнечные ожоги быстро научили тех,
кто  не  следовал этому правилу.  Выяснилось,  что  у  гантрусов мода на
хламиды возникла не  просто так...  Но если от жары хоть как-то помогали
купания,  то  от  жажды спасения не  было.  Пить  хотелось даже во  сне;
полагаю,  не  только мне  все  время снились вариации одного и  того  же
кошмара -  долгое блуждание по пустыне,  потом наконец находится колодец
или оазис,  и вот я жадно глотаю воду или даже какой-нибудь экзотический
напиток,  но  рот  по-прежнему  остается пересохшим...  Ежедневная рыба,
сваренная в морской воде,  лишь усиливала наши страдания;  впрочем, будь
она жареной, было бы еще хуже. Я стала отказываться от еды, и не я одна.
Есть действительно совершенно не хотелось.
     Мне  к  тому  же  досаждали громкие страдальческие стоны  купчихи -
оказалось,  что  ее  каюта  рядом с  моей.  В  первые полчаса эти  звуки
доставляли мне  мстительное удовольствие,  но  вскоре я  уже готова была
лезть от них на стенку.  Если в первые дни она явно стонала от боли,  то
потом,  по-моему - просто из принципа. Жара, жажда, вечный запах вареной
рыбы и  стоны за  стеной -  все,  что  нужно для  увеселительной морской
прогулки!
     Я,  наверное,  все  же  страдала меньше  других -  не  только из-за
природной теплолюбивости,  но и потому, что могла обмахиваться крыльями.
Но  по ночам все-таки выбиралсь из каюты проветриться.  Я,  конечно,  не
одна  была  такая умная,  поэтому,  чтобы избегать встреч с  остальными,
прогуливавшимися  по   палубе,   облюбовала  себе   место  на   высокой,
огражденной балюстрадой корме.  Неподалеку  теплился  граненый  кормовой
фонарь,   бросая  желтые  отблески  на  воду.   В  небе  горели  крупные
тропические звезды.
     Прошло несколько ночей, прежде чем я заметила, что с этими звездами
что-то не так.  Я  не могла найти ни одного известного мне созвездия,  и
лишь вглядевшись внимательно,  убедилась,  что некоторые из  них все еще
видны,  просто они оказались не на своих привычных местах,  а спустились
гораздо ниже к  южному горизонту.  Другие созвездия,  очевидно,  и вовсе
оставались за  горизонтом в  течение всей  ночи.  Зато в  северной части
небосвода сияло множество незнакомых звезд,  в  том  числе и  новых Глаз
Твурков.
     Разглядывая небо,  я услышала, как скрипнули доски у меня за спиной
и  поспешно схватилась за  эфес:  уж  не подбираются ли враги,  решившие
разделаться со мной под покровом ночи?  Но это оказался капитан. В руках
он  держал  какой-то  прибор,  похожий на  большой разведенный циркуль с
полукруглой шкалой -  наверное, секстант или астролябию, я не раз читала
о  них в  книгах,  но  не  знала,  как они выглядят.  Некоторое время он
наводил окуляр прибора то на одну,  то на другую точку в небе (очевидно,
на звезды),  затем принялся при свете фонаря что-то царапать грифелем на
листе бумаги,  прижав его к  перилам балюстрады.  На  меня он не обращал
внимания. Дождавшись, пока он закончит, я вежливо окликнула его.
     -Господин капитан!
     -Чего тебе?  -  откликнулся он неприветливо.  Возможно, он и впрямь
только что меня заметил.
     -Мы ведь пересекаем экватор, так?
     Он немного помолчал, затем, очевидно, решил, что правду не скроешь,
раз уж она написана на небе.
     -По моим расчетам, пересекли еще вчера, - хмуро констатировал он.
     -Но почему? Как нас могло в штиль отнести так далеко на север?
     -Мы попали в течение Зарлангур,  -  нехотя пояснил капитан.  -Самое
сильное в этой части океана.
     -Выходит,  с  каждым днем нас  все дальше уносит от  морских путей,
связывающих северные порты Инйалгдара и Глар-Цу?
     -Зато несет в сторону Йертаншехе,  а там наши колонии,  и туда тоже
ходят корабли.
     -До сих пор освоена лишь небольшая часть Йертаншехе и далеко не все
острова. Говорят, не все острова даже открыты, - заметила я.
     -Ну  а  от  меня что ты хочешь?  -  раздраженно воскликнул капитан.
-Чтобы я повернул течение, или вырастил новые мачты, или мановением руки
перенес нас в Лац?
     -Я все понимаю, - вздохнула я. -Просто делюсь опасениями.
     -Не вздумай делиться еще с кем-нибудь, - пробурчал он.
     -На  этом  корабле  я   не  страдаю  от  избытка  собеседников,   -
усмехнулась я.  -  Да и  какая разница?  У других глаз не меньше,  чем у
меня.
     -Зато о мозгах этого не скажешь, - проворчал капитан; не думаю, что
он  специально  хотел  сделать  мне  комплимент  -   скорее,  прорвалось
презрение моряка к "сухопутным йитлам". -Не уверен, что хоть один из них
разбирается  в  навигации  хотя  бы  настолько,  чтобы  отличить  звезды
северного неба от звезд южного.
     У  меня,   впрочем,  такая  уверенность  была.  Интуиция  почему-то
подсказывала мне,  что Каайле разбирается и  в навигации,  и много в чем
еще.  Вот  кого  было  бы  любопытно  распросить...  но  не  после  того
брезгливого взгляда.
     Следующие дни были так похожи друг на  друга,  что я  не  могу даже
приблизительно сказать, сколько их было. Все тот же штиль, жара, соленая
рыба,  слепящий блеск  солнца  в  спокойной воде...  и  злобные взгляды,
кидаемые на меня не только пассажирами, но и некоторыми матросами, когда
мне доводилось встретиться с кем-нибудь из них на палубе.
     Но  вот  в  одну прекрасную ночь (оказавшуюся,  впрочем,  не  столь
прекрасной впоследствии) я проснулась от полузабытого ощущения свежести.
Высунувшись в открытый иллюминатор,  я первым делом обратила внимание на
багровый серп Лла,  который, в отличие от предыдущих ночей, висел в небе
не четко вырезанной долькой, а мутным продолговатым пятном. По ущербному
лику  Лла  скользили пока  еще  полупрозрачные облака -  и,  судя по  их
скорости,  ветер наверху был приличный.  Затем на юге, где не было видно
звезд,  сверкнула зарница, на мгновение озарив набрякшие тучи; некоторое
время спустя донеслось отдаленное погромыхивание.  С  юга  шла гроза,  а
возможно, и шторм.
     Жара  и  духота  так  измучили меня,  что  в  первый  момент  я  не
почувствовала ничего,  кроме радости;  к  тому же  ливень -  это пресная
вода,  и  если  экипаж будет  достаточно расторопен,  чтобы  вытащить на
палубу все открытые емкости...  О  качке я  при этом как-то не подумала.
Сбросив скомканную пропотевшую простыню, я растянулась на койке, надеясь
проснуться полной сил, а не вареной, как в предыдущие дни.
     Разбудил меня грохот в  дверь.  Это был не стук,  а  именно грохот;
сквозь сон  он  казался мне  громом грозы,  но,  проснувшись наконец,  я
убедилась, что дела обстоят намного хуже.
     -Открывай,   вйофново  отродье!   -   услышала  я   голос   чертова
ремесленника. -Мы все равно сломаем дверь!
     Я  взглянула  на  дверь,  вздрагивавшую от  ударов,  затем  бросила
мнгновенный взгляд в  иллюминатор.  Светало;  на  уровне моря солнце еще
скрывалось  за   горизонтом,   но   в   вышине  его  лучи  уже  окрасили
багрово-фиолетовым  края  черно-синих  туч,  нависших  почти  над  самым
кораблем.  Сильной волны еще не было,  но тут и  там грозно вспенивались
барашки.
     Я растерянно оглянулась,  ища, чем бы забаррикадировать дверь. Увы,
вся немногочисленная мебель в каюте была привинчена.
     -Что вам нужно? - крикнула я, поспешно натягивая штаны и выхватывая
шпагу.
     -Довольно бед ты навлекла на корабль!  -  раздалось из-за двери.  -
Теперь еще и шторм!
     Оценив расстановку сил -  а  врагов явно было не один и не два -  я
попыталась воззвать к их логике.
     -Если бы я  даже и  могла такое сделать,  зачем бы я  стала вредить
кораблю, на котором плыву сама?
     -А кто тебя знает!  -  последовал железный ответ.  -Может быть, сам
дьявол поможет тебе спастись!
     -В таком случае,  какой смысл вам сюда ломиться? Если дьявол ни при
чем, то я невиновна; а если он защищает меня, вам со мной не справиться.
     Я  удовлетворенно замолчала,  полагая,  что этот аргумент сразит их
наповал.  В самом деле,  трудно было на это что-то возразить. Увы, у них
возражение нашлось моментально:
     -Не заговаривай нам зубы! - и на дверь обрушились новые удары.
     Что  ж,   оставалось  только  драться.  Я  встала  напротив  двери,
приготовившись пронзить шпагой первого,  кто  ворвется.  Через несколько
секунд щеколду вырвало из косяка, и дверь резко распахнулась.
     Тот,  кто  ее  выбил,  видимо,  сам  не  ожидал  такого  эффекта  и
растянулся на полу у  моих ног.  Я  могла пригвоздить его к полу,  но не
сделала  этого  -  то  ли  подсознательно  сработали  остатки  дуэльного
кодекса,  не  позволяющего колоть лежачего,  то  ли просто здравый смысл
подсказал,  что остающиеся на ногах представляют бОльшую опасность.  Все
происходило настолько быстро,  что теперь я  уже не могу сказать,  о чем
думала в тот момент...
     Следующим оказался тот самый ремесленник,  причем,  похоже, в дверь
его просто пропихнули.  Я с превеликим удовольствием устремила шпагу ему
в  грудь,  но  он с  проворством йитла метнулся в  сторону и  прижался к
стене,  а  на  мою  шпагу  нарвался дородный торговец.  Даже  пронзенный
насквозь,  он едва не повалил меня своей массой; мне пришлось отступить,
и я едва успела выдернуть шпагу,  чтобы встретить следующего врага.  Это
оказался матрос с  топором на длинной ручке;  мне пришлось уклоняться от
удара,  который я  никак не  смогла бы парировать,  но,  пока противник,
поворачиваясь,  делал  новый  замах,  я  скользнула в  другую  сторону и
проткнула его  сбоку.  Но  за  это  время в  каюте оказались еще  двое -
пассажир со шпагой и матрос с саблей, какие, как я знала из книг, обычно
применяются в  абордажном бою.  Это  было  уже  действительно скверно  -
действуй эти двое слажено,  они сумели бы скомпенсировать слабые стороны
оружия друг друга и  соединить сильные.  Однако они явно не  упражнялись
прежде в парном бою и больше мешали,  чем помогали друг другу. Но все же
сабля -  это сабля,  шпагой ее не отразишь, а для маневра в тесной каюте
мало места.  Только тут я  подумала о  метательных ножах,  но они были в
жакете,  а  жакет -  в  шкафу недалеко от двери;  я же дралась уже почти
возле иллюминатора.  Мне  удалось обманным финтом спровоцировать рубящий
удар матроса и уйти из-под него влево,  под руку пассажира, одновременно
отбивая вверх его  шпагу.  Маневр был  рискованным,  но  оправдал себя -
матрос,  пытаясь достать меня,  не смог вовремя остановить руку и  ранил
своего союзника в предплечье. Тот с проклятием шарахнулся назад, выронив
оружие,  и  я  рванулась мимо  него к  шкафу,  готовясь следующим ударом
проткнуть  уже  поднявшегося с  пола  первого  из  ворвавшихся,  который
загораживал мне путь.  За эту долю секунды, по моей прикидке, матрос уже
не успевал сделать серьезный замах - в худшем случае он успел бы уколоть
меня острым концом сабли, но не серьезно ранить.
     Но  он поступил иначе.  Сильный рывок за правое крыло отбросил меня
назад.  Прыгая и  уворачиваясь,  я  инстинктивно помогала себе  крыльями
сохранять равновесие, а лучше бы было держать их сложенными за спиной...
Одно дело рассуждать о  пользе лишней пары конечностей в теории и другое
- использовать их в реальном бою. На самом-то деле при грамотном подходе
крылья можно превратить в  грозное оружие -  но беда в том,  что меня не
учили  специальной  технике  боя,  предназначенной для  крылатых.  Такой
техники просто не существует -  или,  во всяком случае, мне о ней ничего
не  известно.   Крылатых  во  все  времена  было  слишком  мало,   чтобы
сформировать  собственную  культуру  -  особенно  крылатых  с  нормально
развитыми крыльями...
     Но,  естественно, в тот миг мне было не до философских размышлений.
Будь у  меня шпага в левой руке (а я одинаково хорошо владею обеими),  я
бы тут же вонзила ее в бок матросу.  Но она была в правой,  и я никак не
могла извернуть ее  для укола.  Мне удалось лишь хлестнуть его шпагой по
лицу,  до крови рассекая щеку (увы, он успел мотнуть головой, и в глаз я
не попала).  Но его это не остановило.  Продолжая крепко держать меня за
крыло  выше  первого сустава,  он  замахнулся саблей с  явным намерением
снести мне голову. Все, что я еще успела сделать - ударить его коленом в
пах. Он охнул, но рука с саблей дернулась в ранее выбранном направлении.
     И  в  этот момент грохнул выстрел.  Голова матроса взорвалась,  как
гнилой йовул, когда по нему ударят палкой. Осколки костей, клочья волос,
брызги крови и  ошметки мозга -  все это полетело во все стороны,  в том
числе и  мне в лицо.  Сабля скользнула плашмя по моему голому плечу,  не
причинив  вреда;  пальцы,  сжимавшие  крыло,  конвульсивно  дернулись  и
разжались. Труп стал падать на меня; я инстинктивно отпихнула его обеими
руками, не выпуская шпаги, и он рухнул навзничь.
     В  дверях каюты стоял капитан,  и  в  каждой руке  у  него  было по
пистолету;  один из них дымился, второй смотрел в сторону коридора, где,
очевидно,  оставались другие мои  враги (в  каюте их  в  тот момент было
двое,  включая раненого и  исключая убитых).  На  поясе  капитана висела
внушительного вида сабля.
     -Кто-то  желает быть следующим?  -  осведомился капитан,  направляя
заряженный пистолет в  каюту,  затем снова в  коридор.  -Если кто забыл,
бунт на корабле карается смертью. Оружие на пол, если хотите жить.
     "Капитан -  второй после бога на корабле!"  -  говорят илсудрумские
моряки.  На что ранайские отвечают:  "Бог первый на небе,  а  на корабле
первый -  капитан!" И все же он был один, и у него была лишь одна пуля и
сабля  -  а  дисциплина была  слишком подорвана этим  долгим мучительным
дрейфом.  Хуже  всего было  то,  что  среди линчевателей оказались члены
экипажа  -  уж  если  они  преступили запрет  капитана,  что  говорить о
пассажирах.  В  первый момент после выстрела и властного окрика капитана
кто-то бросил оружие,  но таковые оказались в  меньшинстве,  и прочие не
спешили последовать их примеру.  Не решались они,  впрочем,  и напасть -
уже не только на меня,  но и на своего шкипера. Стало совсем тихо. Пауза
затягивалась. Опасно затягивалась.
     И вдруг тишину раскололи частые удары тревожного колокола.
     -Шквал! - услышала я. -Шквал по левому борту!
     Капитан бросил короткий взгляд в иллюминатор за моей спиной,  и то,
что он там увидел, понравилось ему еще меньше, чем зрелище в моей каюте.
     -Все по местам!  - гаркнул он. -Пассажирам - пристегнуться к койкам
и молиться!
     Двое  моих  врагов,  находившихся в  каюте,  проследили направление
взгляда капитана и,  изменившись в лице, торопливо прошмыгнули мимо него
в  коридор.  Я,  брезгливо переступая босыми ногами через  трупы и  лужи
крови,  подошла к своей койке, подобрала скомканную простыню и, наконец,
стерла с лица и груди липкую мерзость. Почему-то в тот момент именно это
казалось мне самым важным.  Когда я  снова бросила это импровизированное
полотенце, из кровавых складок на меня смотрел глаз матроса.
     Этот мертвый взгляд словно вернул меня к реальности,  напомнив, что
проблемы не кончились. Я посмотрела в иллюминатор.
     На нас шла сплошная стена воды. Высотой, наверное, локтей тридцать,
если не больше.  Ее слегка вогнутая поверхность глянцевито лоснилась,  а
наверху кипела ярящаяся пена.
     Я  слышала  топот  бегущих  по  коридору  и  палубе  ног;  когда  я
отвернулась от иллюминатора,  капитана уже не было видно.  Мне совсем не
хотелось оставаться в  каюте  с  тремя мертвецами и  выбитой дверью,  но
времени на поиски иного прибежища,  похоже,  не оставалось.  Я  упала на
койку и кое-как затянула ремни.
     Затем я услышала шум, словно где-то закипали тысячи больших котлов.
А  затем корабль осел вниз,  резко завалился набок и  помчался вверх.  У
меня перехватило дыхание от этого кульбита,  ремни врезались в  тело.  С
треском  распахнулись дверцы  шкафа,  в  коридор,  звеня  и  кувыркаясь,
вылетела миска, а за нею туда же покатились трупы...
     Если бы у нас были мачты,  нас бы наверняка опрокинуло.  Но без них
центр тяжести находился куда ближе к  килю.  Поэтому уже на гребне волны
бриг  выровнялся,  а  затем завалился на  левый борт и  помчался вниз по
спине волны.  Ощущение было такое, что мы валимся в пропасть; мои крылья
непроизвольно напряглись, словно пытаясь удержать меня в воздухе...
     Наконец жуткий спуск с горы закончился -  но оказались мы отнюдь не
на равнине. Таких огромных валов больше не было, но за авангардом шквала
шел шторм.
     Хватаясь за стены, я все-таки выбралась из своей каюты. Шторм может
затянуться на несколько дней,  и оставаться все это время среди трупов и
размазанной повсюду  крови...  Оказавшись в  кренящемся с  боку  на  бок
коридоре,  я  услышала,  как в конце его со скрипом распахивается дверь.
Затем корабль корабль завалился на другой бок,  и дверь захлопнулась. На
следующей волне все повторилось. Шарахаясь зигзагами от стены к стене, я
поспешила туда.
     На сей раз мне,  наконец, повезло. Каюта и впрямь оказалась пустой,
хотя и не нежилой -  как видно, она принадлежала убитому мной пассажиру.
Я вошла внутрь и заперлась.
     В  этой каюте я  провела три  дня.  Все  это  время шторм продолжал
бушевать,  и  за эти дни я  не видела ни одного аньйо (как,  разумеется,
никто не видел и меня).  Мне даже не пришлось выбираться за водой - хоть
предыдущий хозяин помещения и  оказался достаточно невежественен,  чтобы
верить,  будто убийство крылатой может остановить бурю (а может,  просто
нашел удобный повод сорвать злость), но в практической сметке ему трудно
было отказать:  он умудрился запасти здоровенную бутыль воды, и, когда я
ее нашла,  в  ней оставалось еще пинты четыре.  Что до еды,  то во время
этой жуткой качки одна мысль о таковой вызывала у меня дурноту.  Так что
из каюты я выходила только,  чтобы... ну, вы понимаете. Кстати, это тоже
непросто делать в шторм.
     К вечеру третьего дня буря,  вроде бы, начала стихать; дождь уже не
хлестал в иллюминатор, правда, его периодически окатывало пеной волн, но
и те уже словно подустали и исполняли свою работу только по обязанности,
без прежнего энтузиазма. Я валялась в полудреме, пристегнутая к койке, и
тщетно  пыталась заснуть  по-настоящему (больше делать  все  равно  было
нечего).  Корабль в очередной раз задрал нос, карабкаясь на волну, потом
скользнул вниз...
     И  вдруг койка резко толкнула меня в  ребра,  и  я  не столько даже
услышала, сколько всем телом ощутила раздирающий треск. Мне не надо было
объяснять, что это значит. Отбросив ремни, я кое-как оделась, подхватила
шпагу  и  выскочила из  каюты.  Из  дверей слева  и  справа высовывались
встрепанные головы, кто-то спрашивал, что случилось, кто-то выскакивал в
коридор полураздетым...
     Когда я выбежала на палубу, бриг уже заметно опустил нос и с каждой
секундой зарывался все глубже.  Если бы скала, на которую мы напоролись,
подвернулась нам в  более спокойную погоду,  корабль бы так и остался на
ней,  как насекомое на булавке, и мог продержаться в таком виде довольно
долго;  но  в  шторм  следующая же  волна  сняла  нас  с  рифа,  обнажив
здоровенную,  судя по скорости погружения,  пробоину в  носовой части...
Воистину, это был несчастливый рейс!
     Колокол трезвонил,  как сумасшедший,  полуголые пассажиры в  панике
метались  в  полумраке по  мокрой  кренящейся палубе.  На  меня,  узнав,
зыркали безумными глазами -  как я сказала,  в эти три дня меня никто не
видел и, должно быть, на судне и впрямь решили, что меня унес дьявол. Но
теперь  уже  никто  не  пытался  сводить  счеты...   Кто-то  не  удержал
равновесия и с криком свалился за борт,  но на это не обратили внимания.
Матросы, подгоняемые отборной бранью капитана, готовили к спуску шлюпки,
пинками  и   кулаками  пытаясь  навести  порядок  среди  рвавшихся  туда
пассажиров.  Грохнул выстрел, чье-то тело повалилось под ноги дерущихся,
его топтали...
     У  меня  пропало всякое желание лезть в  эту  кучу малу;  я  просто
стояла, держась одной рукой за фальшборт, и смотрела, надеясь, что после
первой волны паники они успокоятся.  Вдруг из  двери,  ведшей на  корму,
донесся громкий женский крик.  Затем на  палубу выбежала девчонка,  дочь
толстой купчихи.  "Помогите! - кричала она. -Там моя мама, у нее сломана
нога,  она не  может выбраться!  Помогите ее  вынести,  кто-нибудь!"  Ей
уделили не больше внимания, чем свалившемуся за борт; когда она пыталась
схватить кого-то за руку, ее просто отшвыривали. Тут она заметила, что я
стою без дела, и вцепилась в меня мертвой хваткой.
     -Помоги мне! Надо спасти мою маму!
     -Даже если б  я  и хотела,  чтобы сдвинуть ее с места,  понадобится
пять таких, как я, - ответила я, пытаясь отодрать ее от себя.
     -Эй,  девчонки!  -  крикнул  пробегавший мимо  капитан.  -Быстро  в
шлюпку! Корабль вот-вот потонет!
     -Моя мама! Я никуда не пойду без моей мамы!
     -Поздно, ее уже не спасти! Не видишь, что делается?!
     В  самом деле,  волны уже  перекатывались через бак,  и  удерживать
равновесие на палубе становилось все труднее. Две шлюпки уже отходили от
корабля слева и справа,  причем они отчалили в такой поспешности,  что в
них  остались  свободные  места;  несколько аньйо  пытались  догнать  их
вплавь.  Остальные дрались за место в  оставшихся шлюпках,  и  я  только
сейчас поняла,  что их две,  а не четыре.  Очевидно,  две мы потеряли во
время шторма.  Кажется, мое решение дождаться, пока восстановят порядок,
было опрометчивым...
     Капитан  схватил  дочь  купчихи  за  локоть,  но  она  вырвалась и,
оскользаясь на  досках вздымавшейся все  круче палубы,  побежала вверх к
корме.  Капитан ругнулся,  бросил  короткий взгляд на  шлюпки,  а  затем
побежал следом. Они оба скрылись в кормовой надстройке.
     Я  подумала,  что,  если  надеюсь занять место в  шлюпке,  это  мой
последний шанс,  и,  отпустив  борт,  в  несколько прыжков  вклинилась в
толпу. Кто-то обернулся, узнал меня; мелькнуло перекошенное злобой лицо,
занесенный кулак...  Я успела увернуться,  но тут же получила удар ногой
от его соседа и отлетела на палубу.
     -Скоты!  - я поднялась на ноги, готовая броситься на них со шпагой,
но  в  этот  момент корабль издал протяжный вздох (это вырвались остатки
воздуха из носовых отсеков),  и нос стремительно ушел под воду,  а корма
задралась  почти  вертикально.   Лодка,   которую  не  успели  спустить,
опрокинулась;  пассажиры и матросы покатились кубарем в воду, и я вместе
с ними.
     Вынырнув из  мутной волны,  я  увидела рядом аньйо,  цеплявшихся за
перевернутую шлюпку,  но я знала, что первым делом надо отплыть подальше
от корабля,  иначе затянет в  воронку.  Я  перевернулась на спину.  Надо
сказать,   что  обычным  образом  мне  плавать  трудно  -  когда  крылья
оказываются над  водой,  центр  тяжести смещается,  и  голова уходит под
воду.  Зато на спине или в подводном плавании мне нет равных: один взмах
крыльями в  жидкой среде посылает меня вперед на  добрый десяток локтей.
Правда, крылья в таком режиме быстро устают.
     В несколько взмахов я оказалась на безопасном расстоянии и,  подняв
голову,  увидела,  как  корма  "Звезды  тропиков"  уходит  в  пучину.  В
следующий миг волна скрыла от меня место катастрофы,  но я слышала крики
увлекаемых в водоворот аньйо. Обернувшись в другую сторону, я увидела на
гребне следующей волны плывущую прочь шлюпку.  Когда волна подняла меня,
а шлюпку опустила,  я заметила,  что там имеется пара свободных мест,  и
поплыла следом.  Шпаги у меня уже не было,  но я надеялась,  что теперь,
когда уже не надо бороться за место, меня примут на борт.
     Недостаток  плавания  на   спине  -   не   видишь,   куда  плывешь;
перевернувшись,  чтобы оценить расстояние до шлюпки,  я вдруг обнаружила
ее совсем рядом и встретилась взглядом с Каайле,  сидевшим на руле.  Мне
показалось, что он улыбается мне. Я тоже улыбнулась ему - к черту старые
обиды,  теперь мы все,  потерпевшие крушение, должны помогать друг другу
выжить... и в этот момент в руке у него появился пистолет.
     Я  не сразу осознала,  что улыбка была вовсе не улыбкой,  а  скорее
оскалом.  Промедли я еще долю секунды - и вы бы не читали этих строк. Но
я  все уже успела нырнуть за  мгновение до того,  как он нажал на спуск.
Работая  крыльями,   я   ушла  в   глубину,   хотя  это   была  излишняя
предосторожность -  никто не смог бы разглядеть меня сквозь мутную воду,
да еще в  сумерках.  Я  плыла под водой,  сколько могла,  пока в ушах не
начало звенеть и грудная клетка не забилась в агонии;  когда я, наконец,
вынырнула, жадно и тяжело дыша, лодка была далеко.
     "Без паники, - сказала себе я. -Раз мы наткнулись на риф, наверное,
где-то поблизости есть и суша."
     Вытягивая шею (что, конечно, было смешно, учитывая, что меня качало
на волнах высотой минимум в  три моих роста),  я  огляделась вокруг,  но
нигде не  было признаков земли,  да  и  трудно было что-то  разглядеть в
сгущающейся тьме.  Возле места крушения еще  виднелись головы нескольких
аньйо,  какие-то доски и мусор, но эти доски были слишком мелкими, чтобы
соорудить что-то вроде плота,  и  я не поплыла в ту сторону.  "Ладно,  -
решила я,  -  раз уж я все равно не знаю,  куда плыть,  самое разумное -
отдаться на волю волн и  максимально экономить силы." Не скажу,  что мне
не  было  страшно,  но,  знаете,  была  у  меня в  глубине души какая-то
уверенность,  что я  выберусь из  этой передряги.  Как неудачный детский
опыт  так  и  не  внушил  мне  страха перед  прыжками с  высоты,  так  и
предыдущие злоключения лишь  укрепили меня  в  мысли,  что  какой-нибудь
выход отыщется.  Если уж  говорить о  чувствах,  то скорее я  испытывала
злость,  чем  страх.  Злость,  что  мне  опять придется потерять невесть
сколько времени,  а  пришельцы,  быть может,  уже готовятся к  отлету из
нашего мира...
     Окончательно стемнело. За тучами не было видно ни звезд, ни лун, и,
пройди теперь спасительный корабль в  полусотне локтей от  меня,  я  бы,
наверное,  его  не  заметила.  Волны  мягко  поднимали и  опускали меня;
расправив под водой крылья,  я  легко держалась на поверхности,  и  лишь
изредка какой-нибудь особо наглый гребень окатывал пеной мое  лицо,  так
что приходилось отфыркиваться и отплевываться. Тем не менее, со временем
я  почувствовала отрыжку  от  горько-соленой воды.  Но  была  проблема и
посерьезнее.  В тропиках вода теплая,  но она все же холоднее,  чем тело
аньйо,  и  если часами висеть в  ней  практически неподвижно,  этот факт
становится весьма ощутимым.  Тем  более  что  из-за  большой поверхности
крыльев я теряю тепло быстрей,  чем обычный аньйо. А все время двигаться
- значит быстро выбиться из  сил,  которых у  меня вообще-то было не так
много.  Только теперь,  почувствовав первое головокружение, я подумала о
том,  что ничего не ела в  последние три дня,  да и  перед этим питалась
весьма   скудно.   Для   того,   чтобы   сутками   валяться  на   койке,
кусочка-другого ненавистной вареной рыбы хватало,  а вот для того, чтобы
вплавь бороздить океан...
     Меня пробирала крупная дрожь;  я пыталась сжаться в комок, обхватив
под  водой  колени руками,  но  лучше не  становилось.  От  спринтерских
заплывов сердце принималось скакать, как бешеное, и накатывала противная
слабость, но холод не отступал. В конце концов я решила, что лучше всего
совсем не двигаться -  тогда вода,  нагревшаяся от моего тела, останется
под одеждой,  а  не будет сменяться свежей холодной.  Но это рассуждение
оказалось безупречным только в  теории...  Зубы  сами  собой принимались
выбивать чечетку.  Я вдруг почувствовала,  как что-то горячее стекает по
щеке.  "Прекрати реветь,  дура,  -  мысленно сказала я себе,  зло сжимая
губы. -Ты теряешь тепло и воду."
     В  прореху между  тучами  вышла  ущербная Лла,  расплескав кровавые
отблески по  черной морщинистой шкуре волн.  Мне  некстати подумалось об
огромных хищных рыбинах,  обитающих в  тропических морях.  Встретить еще
одного дракона шансов мало, все-таки эти твари - большая редкость, а вот
йаргарры -  это да.  До двадцати локтей в длину, три ряда зубов в каждой
челюсти,  скорость выше,  чем у самого быстроходного корабля. Иногда они
ходят сразу стаями...  А у меня нет ни шпаги,  ни ножа - если нож вообще
может что-то сделать такой туше.
     То  тут,  то  там  вспыхивали в  лунном  свете  пенистые гребни;  я
всматривалась в  них,  и  мне  мерещилось,  что я  различаю на  их  фоне
движение  страшных  плавников.  Но  внезапно мое  сознание зацепилось за
более реальное обстоятельство.  Далеко впереди какой-то  длинный гребень
уж больно регулярно возникал на одном и том же месте.  Конечно, это тоже
могло  быть  лишь  иллюзией,  просто  на  таком  расстоянии разные волны
сливаются в одну... но могло быть и полосой прибоя.
     Я постаралась проморгаться,  всматриваясь в даль,  но тут Лла снова
закрыли тучи,  и океан опять погрузился во тьму. Все, что мне осталось -
это плыть туда,  где я  последний раз видела пенную линию,  и надеяться,
что,  несмотря на  непроглядный мрак и  волны,  мне  удастся хоть как-то
выдержать направление.  Я то ложилась на спину,  то ныряла,  то пыталась
грести брассом,  высовывая голову из воды.  Ни один из способов не давал
никакой уверенности;  вокруг была все та же тьма и миллионы тонн воды. В
конце  концов я  окончательно выбилась из  сил  и  беспомощно зависла на
месте,  опустив ноющие крылья.  Ни злости,  ни страха уже не было.  Была
тупая покорность и желание, чтобы все поскорее кончилось.
     И  тут,  когда  я  перестала плескаться и  тяжело дышать,  до  меня
донесся другой звук. Он был знаком мне больше по книгам, чем по реальной
жизни,  проведенной вдали от моря,  но я сразу поняла,  что он означает.
Это был шум прибоя.
     Он доносился вовсе не спереди,  а слева и даже уже слегка сзади. Не
зря я  беспокоилась насчет направления.  Будь у меня сил побольше,  я бы
геройски уплыла снова в  открытое море -  вовремя же  мне захотелось все
бросить... Однако теперь силы были мне снова нужны - до берега надо было
еще добраться.  К  счастью,  пока я отдыхала,  шум стал сильнее -  волны
сносили меня  в  верном направлении.  Наконец я  снова легла на  спину и
зашевелила крыльями и ногами, стараясь плыть на звук...
     Труднее всего  оказалось выбраться на  берег.  Вот  тут  мне  стало
страшно по-настоящему.  Огромные волны,  вовсе не  такие пологие,  как в
открытом море,  яростно вставали на дыбы и со страшным грохотом рушились
куда-то в темноту; я с ужасом ждала, когда они подхватят и швырнут меня,
расплющивая о  камни,  хороня под водопадом ревущей пены...  Представьте
себе,  что  вас  выкидывают из  окна,  как  минимум,  двухэтажного дома,
который при  этом  валится вслед за  вами!  Я  успела лишь зажмуриться и
задержать дыхание,  когда меня закрутило в пене,  бросило вниз, ударило,
поволокло -  к счастью,  не по камням, берег оказался песчаным... Ничего
не соображая, оглушенная и полузахлебнувшаяся, я все же сумела подняться
на  ноги и  сделать несколько шагов,  в  то  время как пена откатывалась
назад,  бурля вокруг моих ног и норовя снова утащить меня в море.  Затем
следующая волна сбила меня с  ног  и  вынесла дальше на  пляж.  Упершись
руками в мокрый песок, я поползла на четвереньках; третья волна меня уже
не достала.
     Больше всего мне хотелось лечь и не двигаться,  но я понимала,  что
прежде надо найти какое-нибудь укрытие.  Походкой сомнамбулы я пересекла
узкую песчаную полоску пляжа и  уперлась рукой в  ствол какого-то дерева
(почему-то  поросший  жестким  волосом).   Обойдя  его,  я  сделала  еще
несколько шагов;  под ногами шуршала высокая трава,  и,  кажется, вокруг
были еще деревья.  Я улеглась прямо в траву и, успев подумать, что в ней
могут быть змеи и ядовитые насекомые, уснула мертвым сном.
     Проснулась  я,   наверное,  ближе  к  полудню,  и  долго  не  могла
сообразить, где я и что со мной. Я понимала лишь, что мне холодно, и что
я почему-то спала под открытым небом.  Точнее,  не совсем:  небо от меня
закрывали широкие листья невысокой пальмы,  у подножия которой я лежала,
сжавшись  в  комочек.  Я  потрогала  бурый  волосатый ствол,  уверившись
наконец,  что  он  мне  не  снится,  затем потянула затекшие конечности,
поднялась на  ноги и  выбежала из пальмовой рощи под жаркое солнце пляжа
(небо почти совершенно очистилось,  лишь у горизонта еще плыло несколько
плотных облаков). Тут уже я пришла в себя окончательно.
     Итак,  я  одна  на  берегу неизвестной земли в  северном полушарии.
Может  быть,  это  Йертаншехе,  но  скорее  всего,  до  материка  мы  не
добрались,  и  это просто остров.  Возможно,  что и необитаемый.  И даже
отсутствующий на картах.  Пить хочется ужасно, да и есть тоже. Солнечное
тепло  пока  что  наполняет  меня  блаженством,  но  со  временем  может
превратиться в проблему.  В активе у меня - лишь кожаные штаны, сапоги и
остатки рубашки, изорванной, когда волны волокли меня по песку. На коже,
кажется, тоже есть несколько ссадин, но это как раз ерунда... Все прочее
мое имущество,  включая оружие,  деньги,  сумку и  все,  что было в ней,
теперь покоится на дне морском.
     М-да. Меньше надо было в детстве мечтать о приключениях в тропиках.
     Я  окинула взглядом пляж,  сначала в одну,  потом в другую сторону.
Вдалеке на  белом песке маячило что-то темное и  продолговатое.  Камень?
Непохоже. Скорее, ствол толстого дерева. Или же...
     Через   десять  минут,   когда  я   дошла  туда,   мои   подозрения
подтвердились.  Это была лодка.  Шлюпка со  "Звезды тропиков";  на корме
было  вырезано название судна.  Она  была  разбита и  вряд ли  подлежала
ремонту,   так  что  бросившие  ее   здесь,   вероятно,   не  собирались
возвращаться.  Рядом  валялось сломанное весло.  Я  подобрала его:  хоть
какое-то оружие.
     Судя  по  следам,   приплывшие  на  лодке,   в   отличие  от  меня,
переночевали на пляже,  не решаясь в темное время углубляться в заросли.
Однако утром они все же отправились в джунгли. Цепочка следов, пересекая
пляж, терялась в траве под покровом пальм.
     Я  задумалась,  идти  ли  мне  следом.  Среди  спасшихся могли быть
моряки,  знающие, как выжить на диком острове, или же как найти дорогу к
поселению,  если остров не совсем дикий -  да и вообще, вместе удобней и
безопасней.  Но у меня не было никакой уверенности, что при встрече меня
в лучшем случае не прогонят,  а в худшем -  не убьют.  А у меня даже нет
настоящего оружия.  С другой стороны, подумала я, у меня преимущество: я
знаю, что они здесь, а они про меня - нет. И значит, я могу следовать за
ними тайно.  А  там уж попытаемся понять,  что у  них на уме и  стоит ли
открываться...
     Впрочем,  войдя  под  кроны  тропического леса,  я  убедилась,  что
выследить моих бывших спутников будет не  так-то просто.  Мне доводилось
читать об охотниках-следопытах,  для которых лес был открытой книгой, но
сама я  легко читала следы разве что на песке.  Трава,  примятая ногами,
давно распрямилась, и я не имела понятия, куда они пошли.
     "Ладно,  -  решила  я,  тщетно осмотрев ближайшие ветки  в  поисках
зацепившихся клочков одежды,  -  допустим, я - это они. Куда бы я пошла,
не зная, куда идти? Наверное, все прямо и прямо, по крайней мере, до тех
пор, пока не встретится веская причина свернуть."
     Так я и сделала. Я знала из книг, что одна нога у аньйо обычно чуть
более  развита,  чем  другая,  а  потому идущий без  четкого направления
постепенно забирает вправо или влево;  но  у  группы из нескольких аньйо
это  качество,  наверное,  взаимно  компенсируется,  и  они  движутся по
прямой.  Поэтому я  всякий раз выбирала впереди ориентир -  какое-нибудь
дерево - чтобы самой не отклониться в сторону.
     В  скором времени моя догадка подтвердилась.  Я  вышла к небольшому
ручью,  весело журчавшему между травянистых берегов;  длинные изумрудные
стебли,  вытянувшиеся по течению,  устилали дно. В замшелой грязи у воды
отчетливо отпечатался каблук;  след был совсем свежий.  Значит, они были
здесь и,  судя по положению каблука, не стали сворачивать вдоль ручья, а
перешагнули  его  и   пошли  дальше.   Однако  прежде,   чем  продолжать
преследование, я легла на землю, опустила лицо в воде и впервые за много
дней напилась до  отвала.  Доктор Ваайне,  конечно,  рассказывал мне про
страшные  тропические  болезни,   про  лихорадку,   за   несколько  дней
превращающую цветущего аньйо в дряхлую развалину, про червей длиной чуть
ли не в локоть,  вырастающих из личинок прямо в кишках,  и т.д. и т.п. -
но  тут уж приходилось положиться на удачу.  Кипятить воду мне все равно
было не на чем и  не в чем.  Вода была теплая и с каким-то металлическим
привкусом, но я не привередничала.
     Утолив жажду,  я почувствовала прилив сил и настроения.  Держа свою
дубину на плече,  словно солдат - мушкет, я легко шагала через заросли и
даже чуть было не начала насвистывать,  но вовремя подавила это желание.
Тропические джунгли  бывают  совершенно непроходимыми -  толстые  стволы
перевиты лианами, ветви деревьев и кустарников образуют сплошную колючую
стену, да еще под ногами чавкает какое-нибудь болото со змеями (и они же
ползают по  ветвям сверху);  через  такую  чащу  можно  двигаться,  лишь
прорубая себе  дорогу саблями и  топорами и  преодолевая считанные сотни
локтей в  день.  Но  мне  повезло -  растительность вокруг была вовсе не
такой густой,  хотя и  более буйной и  разнообразной,  чем  в  лесах под
Йартнаром. Периодически приходилось перебираться через поваленные стволы
или раздвигать руками гибкие ветки,  только и всего.  Под открытым небом
мне  бы  уже,  наверное,  напекло голову,  но  раскидистые кроны надежно
защищали меня от тропического солнца;  правда,  теплый и  влажный воздух
под деревьями все равно с  непривычки казался каким-то тяжелым и вязким,
и лохмотья рубашки противно липли к телу.  Я подумала, не сбросить ли ее
совсем,  но  мое имущество было слишком скудным,  чтобы выбрасывать даже
пропотевшее тряпье...  Тем временем,  следов мне больше не попадалось, и
это начинало меня беспокоить.
     Еще  меня  беспокоил голод.  Я  уже  замечала на  ветках аппетитные
крупные ягоды,  но не имела понятия, можно ли их есть. Риск тут был куда
больше,  чем с водой.  Тщетно мой взгляд искал чего-нибудь привычного на
деревьях:  растения умеренных широт здесь не росли, а тропические фрукты
быстро портятся и потому знакомы лишь жителям колоний, но не метрополии.
     И  вдруг,  выйдя на  небольшую полянку,  я  увидела дерево,  сплошь
увешанное  большими  ярко-желтыми  плодами  причудливой  формы,  отчасти
похожими на  витые  морские раковины.  Кура!  Единственный съедобный дар
северных лесов,  выдерживающий долгую транспортировку на корабле.  И все
равно у нас он стоит чертовски дорого; я ела кура лишь в несколько раз в
жизни,  по большим праздникам.  При мысли о восхитительной сочной мякоти
мой рот тут же  наполнился слюной;  я  подошла и  принялась лупить своей
палкой по висевшим на нижних ветках плодам. С третьего удара мне удалось
сбить на землю один из них.
     Однако,  чтобы добраться до мякоти,  надо расколоть скорлупу, а это
не так-то просто.  Удары палки,  во всяком случае,  не произвели на плод
кура особого впечатления,  разве что чуть вдавили его в мягкую землю.  Я
беспомощно огляделась в поисках более подходящего орудия. Никаких камней
поблизости не  было,  стволы  пальм,  покрытые губчатой корой,  тоже  не
выглядели особенно твердыми...  И тут я обругала себя идиоткой. Зря, что
ли, говорят, что алмаз гранят алмазом? Полминуты спустя второй плод упал
рядом с первым; я, чувствуя себя дикарем-первооткрывателем, занесла один
над другим и - хрясь!
     Есть!  Кожура обоих плодов треснула. Я поскорей отколупнула твердый
осколок  и  запустила руку  в  розовую мякоть.  Предвкушая удовольствие,
вонзила зубы в сочащийся липким соком кусок...
     ...И  долго  потом  не  могла  отплеваться  от  этой  горько-кислой
гадости.  Рот вязало,  словно я глотнула клея; прилипшие изнутри кусочки
плода пришлось доставать пальцами.  Как  я  могла забыть,  что,  хотя  в
тропиках и не бывает зимы, это не означает полного отсутствия сезонов! И
плоды кура бывают спелыми вовсе не круглый год!
     Уж спасшиеся с  брига об этом не забыли -  иначе я  бы нашла другие
разбитые плоды.  Если,  конечно,  они вообще проходили здесь... Поляна -
хорошее место,  чтобы сверить направление по солнцу,  и я убедилась, что
по-прежнему иду перпендикулярно побережью.  Что ж, решила я, пойду так и
дальше.  Разминулась я с остальными или нет,  все равно надо исследовать
остров.  Если это и  впрямь остров,  в  конце концов я  выйду из леса на
берег с другой стороны.  Да, но острова бывают большие. Такой путь может
занять несколько дней.  А если это каким-то чудом все-таки Йертаншехе...
И до чего же глупо помирать от голода посреди тропического изобилия!
     Тем не менее,  я решила пока двигаться вперед.  По моим расчетам, я
еще успевала вернуться на побережье до темноты.
     Однако недостаток сил все же давал о себе знать.  Я шла не так уж и
долго, а мне уже отчаянно хотелось сделать привал. Может быть, и аньйо с
брига где-то здесь пришла в голову такая мысль, и они начали озираться в
поисках подходящего места...  Я  поозиралась и заметила справа от своего
маршрута довольно обширный просвет  между  деревьями.  Я  свернула в  ту
сторону и двинулась своим обычным шагом,  но быстро спохватилась -  что,
если  они  все  еще  там?  -  и  стала  подкрадываться,  передвигаясь на
цыпочках, выглядывая из-за стволов и прислушиваясь.
     Так,  с  предосторожностями,  я подобралась к краю большой поляны и
затаилась  за  последним  разлапистым  деревом,  заслонявшим мне  обзор.
Единственными звуками  по-прежнему оставались крики  птиц  (я  видела  в
листве  их  яркие  оперения),  и,  наконец,  присев пониже,  я  решилась
выглянуть.
     И поняла,  что все это время шла правильно,  но лучше бы я этого не
делала.
     Они действительно сделали здесь привал.  На это указывали кострище,
опрокинутый котелок, разбросанная нехитрая утварь, чей-то камзол, чья-то
шляпа,  чей-то  обгоревший сапог,  вероятно,  сушившийся над огнем...  И
кровь.  Кровь на траве,  на раскиданных вещах, даже на стволах и листьях
некоторых соседних деревьев.
     Но нигде не было ни одного аньйо. Ни живых, ни мертвых.
     Разумеется,  я не решилась выйти на поляну со своим обломком весла.
Тем,  кто сделал это до меня,  не помогли пистолеты и сабли... Успели ли
они пустить оружие в ход? Кажется, в стволе одной из пальм была дырка от
пули,  но на расстоянии я не могла сказать наверняка, а подойти ближе не
рискнула.
     Прочь от  поляны я  кралась еще  осторожнее,  чем к  ней.  Наконец,
решив,  что удалилась на  достаточное расстояние,  я  бросилась бежать -
назад, в сторону побережья.
     До побережья я,  впрочем, не добежала. Может, сбилась на этот раз с
направления (что неудивительно),  а  скорее мне  просто не  хватило сил.
Ведь поесть мне так и не удалось, а рванула я со всех ног, да по жаре...
В общем,  в какой-то момент в глазах у меня потемнело, в ногах разлилась
противная ватная слабость,  и я почувствовала,  что сейчас упаду. Я едва
успела обнять ствол какого-то дерева и  сползти по нему на землю,  после
чего отключилась.
     Не  знаю,  как  скоро  я  очнулась.  Солнце,  кажется,  стояло  еще
достаточно высоко,  но знойная духота начала понемногу отступать... Пока
мой   вяло   возвращавшийся  к   работе  мозг   тяжело  переваривал  эти
обстоятельства,  я  нехотя открыла глаза и  сфокусировала взгляд на том,
что маячило прямо передо мной.
     Это был высокий дикарь, коричневый, почти голый, в красных, белых и
черных  разводах  раскраски ("прямо  как  ранайский флаг!"  -  мелькнуло
где-то  на  периферии сознания).  В  руке  он  держал  копье  с  длинным
наконечником. И внимательно смотрел на меня.
     Мой взгляд затравленно метнулся влево-вправо. Там было то же самое.
Я была со всех сторон окружена вооруженными дикарями.
     Я схватила свою дубину обеими руками и вскочила,  готовясь подороже
продать свою  жизнь  -  что  мне  еще  оставалось?  Перед  глазами снова
зароились темные точки,  но  на сей раз я  не упала.  Вместо этого упали
дикари.
     Да,  выдохнув какой-то клич вроде "Эййа!", они дружно повалились на
колени,  а  затем уткнулись лбами в землю.  В первый миг мне показалось,
что мой сон-обморок все еще продолжается;  но дурнота отступила,  вернув
ощущение реальности происходящего,  а  картина  не  изменилась.  Я  даже
быстро оглянулась через плечо,  проверяя, не вызвана ли реакция туземцев
каким-нибудь подкравшимся сзади  монстром,  священным хищником,  готовым
закусить столь кстати подвернувшейся жертвой... Но и сзади я видела лишь
коричневые спины и  задранные кверху тощие зады аборигенов.  Не могли же
они так испугаться простого обломка весла?
     Я  медленно опустила свое  грозное оружие.  Дикарь,  бодавший землю
прямо  передо мной,  осторожно приподнял голову.  На  его  лице  робость
смешивалась с радостью,  но распрямиться он не решился. Я вдруг прыснула
от  смеха,  глядя на этого коленопреклоненного верзилу и  его уставивших
зады в зенит соплеменников.
     Кажется,  они сочли это добрым знаком.  Неуверенно поднимая головы,
они улыбались,  с каждой секундой все шире. Проверяя, действительно ли я
имею  над  ними власть,  я  сделала жест рукой снизу вверх,  позволяя им
подняться.  Они вскочили на  ноги.  Честно говоря,  в  таком ракурсе они
понравились мне несколько меньше -  тому,  кого я увидела первым, я была
по грудь,  да и  остальные пигмеями не выглядели,  разве что размалеваны
были не столь обильно.  Пока я  еще раз окидывала их опасливым взглядом,
первый верзила ударил тупым концом копья в  землю и  вдруг громко запел,
глядя то  на  меня,  то на небо.  Остальные нестройно подхватили песню и
принялись пританцовывать,  двигаясь то влево,  то вправо, в то время как
главный -  я  уже  поняла,  что  тот,  кто больше всех раскрашен,  тот и
главнее - оставался на месте и лишь отбивал такт копьем.
     Это зрелище надоело мне довольно быстро (а  от  громкого заунывного
пения  просто  голова  шла  кругом),  и  я  махнула  рукой,  призывая их
замолчать.  В  тот миг я не подумала,  что могу оскорбить их религиозные
чувства -  а церемония явно носила религиозный оттенок -  но, к счастью,
они не обиделись.  Кто раньше,  кто позже, они замолкли и остановились в
некоторой  растерянности.  Я  несколько  раз  поднесла  руку  ко  рту  и
подвигала челюстями,  показывая, что хочу есть. Тут же несколько дикарей
разбежались в разные стороны и довольно быстро вернулись,  неся,  каждый
на своем пальмовом листе,  свои подношения.  Не все дары вызвали у  меня
одинаковый энтузиазм:  если ягоды и  фрукты я заглотила,  практически не
жуя,  то  жирных белых  гусениц или  громадного лилового жука,  которому
предусмотрительные кулинары  оторвали ножки,  я  пробовать не  решилась,
хотя  и  знала из  книг о  путешествиях,  что  такая еда  ничем не  хуже
обычного мяса.  Кажется,  тех туземцев,  чьи подношения были отвергнуты,
это опечалило.
     Наевшись (точнее,  есть  все  еще  хотелось,  но  было  уже  просто
некуда),  я  задумалась,  как объяснить аборигенам,  чтобы отвели меня в
селение.  Это оказалось несложно. Стоило мне сделать несколько шагов - и
передо мной  на  землю положили некую конструкцию из  двух  длинных косо
перекрещенных ветвей,  оплетенных лианами и  накрытых сверху  пальмовыми
листьями.  Я  догадалась,  что это носилки,  и с улыбкой уселась на них.
Весло, после коротких колебаний, я оставила на земле, решив, что вряд ли
обязана именно ему столь радушным приемом.  Действительно, дикари больше
не  обращали  на  него  никакого внимания.  Четверо  мускулистых воинов,
присев,  подняли носилки вместе со  мной  и  водрузили каждый свой конец
ветви  на  плечо.  Впрочем,  им  даже  не  пришлось особо напрягать свои
мускулы -  даже после трапезы я  вряд ли весила больше ста десяти фунтов
вместе с сапогами и носилками.
     Шествие  двинулось через  лес.  Я  ехала  в  самом  центре  отряда,
насчитывавшего две дюжины аньйо. Носилки были узкие, я сидела фактически
верхом, свесив ноги с обеих сторон перекрестия, но свалиться не боялась.
Беспокоило меня другое -  как  предупредить гостеприимных туземцев,  что
где-то рядом рыщет другое, враждебное племя, а может, страшные хищники -
словом,   те,  что  уничтожили  других  спасшихся  с  брига?  Вздумай  я
показывать это жестами,  дикари,  чего доброго, примут это за агрессию и
угрозу  с  моей  стороны.  Впрочем,  окинув  взглядом ощетиненый копьями
отряд,  я  решила,  что  эти  дети  джунглей  куда  лучше  разбираются в
ситуации,  чем я,  не проведшая на острове и суток, и мои советы им были
бы  попросту смешны.  Все  же,  пользуясь высотой  своего  положения,  я
внимательно  смотрела  по  сторонам,   чтобы,   в  случае  чего,  первой
предупредить об опасности.
     Однако по дороге с нами ничего не случилось. Один раз я вздрогнула,
когда туземцы, шедшие в авангарде, закричали - но тут же поняла, что это
крики радости,  а не угрозы.  Им тут же ответили из зарослей впереди,  а
затем деревья расступились, и я увидела селение.
     Оно было довольно большое -  около полусотни хижин,  не  во  всякой
ранайской деревне наберется столько,  правда,  ранайские избы  больше и,
разумеется,  прочнее.  Туземцы не  строили домов  из  бревен,  а  просто
каркас,  плетеный из ветвей, обмазывали глиной и крыли сверху пальмовыми
листьями.  В  итоге  получалось  цилиндрическое сооружение восьми-десяти
локтей  в  диаметре.  В  центре  деревни  росло  не  очень  высокое,  но
исключительно  толстое  и  ветвистое  дерево  с  плотной  куполообразной
кроной;  края  купола свисали неровной зеленой бахромой чуть  ли  не  до
земли. Я не очень хорошо его разглядела, потому что солнце, спустившееся
уже достаточно низко,  било в глаза; заметила лишь, что вокруг собралось
немало жителей деревни, и подумала, что там проходит какой-то совет или,
может быть, праздник. Но крики "моих" туземцев отвлекли их соплеменников
от дерева, и те поспешили нам навстречу.
     Вновь  повторилась сцена  общего  восторга.  Поскольку я  теперь не
размахивала дубиной,  лбом в землю больше никто не падал, но практически
все -  мужчины,  женщины,  дети -  кричали,  пели и  приплясывали вокруг
носилок.  Среди выкриков я  вновь несколько раз различила слово "эййа" и
решила,  что это, должно быть, местное приветствие. "Эййа!" - крикнула я
в  ответ,  вызвав новую бурю радости.  Туземцы свистели и  улюлюкали,  а
некоторые от  избытка чувств  отбивали быструю дробь  ладонями по  голым
животам и  ляжкам.  Смотреть на  это  было ужасно смешно,  и  я  чуть не
свалилась с носилок.
     Однако  всеобщее ликование нарушила тощая  длинноволосая старуха  в
ожерелье из  причудливой формы корешков на  морщинистой шее;  она что-то
кричала визгливым голосом,  который мне сразу не понравился.  Перехватив
мой недовольный взгляд, она, однако, почтительно мне поклонилась, однако
тут же снова принялась кричать на своих соплеменников, указывая коротким
кривым черным ножом  на  заходящее солнце.  Наконец ей  удалось привлечь
общее внимание;  раскрашенный предводитель отряда что-то скомандовал,  и
толпа вместе с носильщиками двинулась к дереву.
     Я догадалась,  что им важно завершить свое мероприятие до заката, и
что   я   тоже  приглашена  участвовать.   Главным  моим  чувством  было
любопытство, но все-таки зашевелилось и беспокойство: нож в руке старухи
мне не понравился. Могло ли быть так, что вся буря эмоций, принятая мною
за восторг,  на самом деле выражала гнев и злобу?  Нет, определенно нет.
Как бы  сильно ни отличались дикари от ранайцев,  улыбки и  смех у  всех
народов  одинаковы.  Да,  но,  может  быть,  они  радовались не  мне,  а
возможности расправиться со  мной?  Я  вспомнила задранные к  небу  зады
нашедшего  меня  отряда.  На  приготовление  к  расправе  это  никак  не
походило.   И   все  же,   чтобы  окончательно  увериться,   я   властно
скомандовала: "Стойте!"
     Они,   конечно,   не  поняли  слова,  но,  должно  быть,  по  моему
решительному тону и сдвинутым бровям догадались о его смысле. Носильщики
и  остальная  процессия остановились.  Десятки  глаз  смотрели  на  меня
выжидательно. Да, они повиновались мне. "Как видно, истории о свирепости
северных дикарей сильно преувеличены,  - подумала я. -По крайней мере, в
отношении некоторых племен. Которые чуют превосходство нашей цивилизации
и  почитают за счастье служить нам." Ладно,  не будем мешать их обычаям.
"Вперед!" -  разрешила я,  делая взмах рукой. Процессия вновь тронулась;
кажется, на многих лицах мелькнуло выражение облегчения.
     Шествие  приблизилось  к  цели;  туземцы  встали  вокруг  дерева  в
несколько рядов.  Старуха с  ножом и  двое молодых воинов с чем-то вроде
глиняного таза  шагнули  под  сень  ветвей.  Головы  зрителей находились
примерно на уровне края лиственного купола,  так что они могли заглянуть
под  крону,   я  же  с  высоты  носилок  не  видела  за  густой  листвой
происходящего.  Так  что  я  без  долгих раздумий перекинула ногу  через
перекрестие и,  не дожидаясь, пока меня опустят со всей почтительностью,
спрыгнула на землю.
     Ближайшие туземцы обернулись, поспешно расступились, пропуская меня
под  крону;  сами они  входить туда не  хотели или  не  осмеливались.  Я
шагнула вперед и  едва не уткнулась лицом в  перевернутую мертвую голову
гантруса.
     Они все были там -  приплывшие на лодке.  Я видела только шестерых,
но остальных,  очевидно,  скрывал от меня ствол.  Они висели, скрученные
лианами и привязанные за ноги к ветвям дерева. И на шее у каждого из них
багровел  страшный отверстый рот  с  тянувшимися к  подбородку кровавыми
подтеками.
     Впрочем,  пока еще не у каждого.  Пока я в полном ступоре созерцала
это зрелище,  старуха шагнула к молодому матросу,  который был еще жив и
смотрел  выпученными от  ужаса  и  прилива крови  глазами,  ухватила его
голову за свисавшие волосы,  оттянула ее назад и ловко,  одним движением
перерезала горло от  уха до  уха.  Из раны с  коротким булькающим хрипом
вырвался воздух,  и  тут же  в  подставленный воинами таз хлынула кровь.
Из-за  перевернутого  положения  тела  она  вытекала  быстро.   Тяжелый,
железистый запах мешался с ароматом листвы.
     -Они вас слушают? Ведь правда? Слушают?
     Голос  вывел  меня  из  ступора.   Я   не  сразу  узнала  Каайле  в
перевернутом положении.  Зато он не только узнал меня,  но и  сообразил,
что я - не очередная жертва, доставленная на заклание. Меж тем старуха с
ножом уже направлялась к нему.
     -Остановите их! Вы же можете!
     Я смотрела на него.  На аньйо, который стрелял в меня только за то,
что я родилась с крыльями,  а он нет.  И он понял, что означает для него
этот взгляд.
     -Пожалуйста!  Не  время сводить счеты!  Мы же цивилизованные аньйо,
неужели вы позволите этой дикарке...
     Дикарка взяла его за волосы.
     -Я умоляю вас! Ради всего святого!
     Я демонстративно скрестила руки на груди.
     -Ты ответишь за это!  - в последний момент он решил сменить тон. -У
меня важная мис...
     Нож не дал ему договорить. Кровь с журчанием, словно вода, полилась
в таз.
     Каайле был последним.  Старуха опустила свое оружие и обернулась ко
мне,  словно спрашивая моего одобрения.  Я не подала ей никакого знака и
медленно обошла дерево.  Всего жертв оказалось одиннадцать,  у всех было
перерезано горло,  но некоторые, видимо, умерли раньше - у четверых были
раны на груди;  как видно, это были те, что успели оказать сопротивление
во  время нападения туземцев.  Вряд ли  вся кровь,  которую я  видела на
поляне, могла быть кровью четырех аньйо - значит, аборигены тоже понесли
потери...
     Зрелище, конечно, было не слишком эстетичным, но желания хлопнуться
в обморок,  как полагается приличной барышне в такой ситуации, у меня не
возникало.  Не  потому даже,  что  мне  уже  приходилось убивать самой -
аккуратные дырочки от шпаги несравнимы с подобными ранами. Но и по части
подобных сцен кой-какой опыт уже имелся -  начиная с  того дня,  когда я
видела отчима за работой, и заканчивая головой матроса, разлетевшейся от
выстрела капитана прямо перед моим лицом.  А  когда я  увидела висевшего
вверх ногами ремесленника,  того самого,  так  и  вовсе испытала всплеск
радости.  Все-таки справедливость время от времени бывает! Жуткая смерть
остальных у  меня восторга не вызвала,  но и сожаления тоже.  Я помнила,
какими глазами они на меня смотрели;  возможно, среди них были и те, кто
пытался линчевать меня  перед  началом шторма...  Единственным аньйо  на
корабле,  которому я  симпатизировала,  был капитан,  но  он,  очевидно,
утонул вместе со своим судном.
     Обогнув дерево,  я вышла из-под кроны. Некоторые аборигены смотрели
на меня встревоженно,  ожидая моей реакции.  Но я, честно говоря, просто
растерялась и не знала,  как реагировать. Если бы мне хотя бы был знаком
их язык...  Мое молчание было,  похоже,  принято за одобрение,  на лицах
снова замелькали улыбки.
     Меж  тем  ритуал,  оказывается,  не  закончился.  Несколько  воинов
длинными  копьями  перерубили веревки,  и  трупы  попадали на  землю  (я
услышала,  как хрустнули, ломаясь, шейные позвонки). Тем временем другие
туземцы  толпой  двинулись к  западной окраине  деревни;  не  зная,  что
предпринять,  я  пошла  следом за  ними.  Носилки мне  на  этот  раз  не
предложили,  да это было и к лучшему - передвигаться на чужих плечах все
время было бы не слишком удобно.
     Мы  миновали околицу и  вошли в  лес,  но на этот раз путь оказался
совсем коротким -  через  какие-нибудь полторы сотни локтей мы  вышли на
берег неширокой реки.  Меня удивило,  что деревню не  построили прямо на
берегу -  все-таки,  когда  за  водой  приходится ходить каждый день,  и
полтораста локтей -  расстояние. Позже я получила ответ на свой вопрос -
селение было выстроено вокруг священного дерева,  что в  глазах туземцев
было важнее непосредственной близости воды.
     На  берегу уже  были  сложены груды  хвороста;  некоторые аборигены
подносили последние охапки.  Когда показались воины,  тащившие за руки и
за  ноги  тела казненных,  я  поняла,  что  здесь готовятся погребальные
костры. Моя догадка не замедлила подтвердиться; старуха-палачка торопила
своих  соплеменников,  укладывавших  трупы,  ибо  солнце,  невидимое  за
деревьями другого берега,  уже,  должно быть,  касалось горизонта -  еще
немного, и стемнеет, в тропиках это происходит быстро.
     Все-таки  после  всего  случившегося  я,   должно  быть,  еще  туго
соображала,  потому что  первые охапки хвороста уже  вспыхнули,  когда я
подумала, что убитых сжигают, как были, в одежде и обуви. Дикарям-то все
равно,  они не  носили ничего,  кроме юбочек из листьев,  а  вот верхняя
половина моего гардероба явно нуждалась в замене,  да и для нижней запас
не  помешал бы.  Я  метнулась к  старухе,  требуя,  чтобы она остановила
церемонию;  но хворост разгорался быстро,  и  огонь успел охватить тела.
Тушить  его,  несмотря  на  близость реки,  было  нечем  -  единственной
емкостью был  большой сосуд,  куда  слили  кровь из  таза,  но  он  явно
предназначался  для  других  целей.   Старуха  лишь  почтительно  качала
головой,  указывая на огонь -  мол,  прерывать ритуал поздно -  однако я
столь выразительно встряхивала свои лохмотья,  что она, наконец, поняла,
в чем дело, и что-то крикнула. Трое воинов копьями скатили на землю тело
Каайле,  лежавшее с  краю и  потому пока почти не пострадавшее от огня -
обгорели только волосы, щека и задравшаяся пола камзола.
     Дикари не умели обращаться с  костюмом,  так что мне пришлось самой
раздевать своего несостоявшегося убийцу.  Я принялась за дело,  стараясь
не смотреть на почерневшую половину лица с  мутным спекшимся глазом и не
обращать внимания на  мерзкий запах горелых волос и  мяса.  В  первый же
момент я обожгла руку о раскалившиеся железные крючки застежек; но, пока
я дула на пальцы,  металл остыл.  Я стащила с мертвеца камзол,  рубашку,
сапоги,  брюки;  все это было мне велико,  но  выбирать не  приходилось.
Туземцы нетерпеливо дожидались,  пока я закончу - им, видимо, важно было
завершить кремацию до  темноты -  и,  едва я  подала знак,  бросили труп
обратно в огонь.
     Камзол пострадал сильнее,  чем мне показалось в первый момент, да и
к  тому  же  не  выглядел необходимой одеждой  в  этом  жарком  климате.
Наверное,  из  его добротного сукна можно было выкроить что-то полезное,
но  портниха из  меня  никакая (я  всегда считала себя  слишком умной  и
образованной,   чтобы   изучать   это   классическое  женское  ремесло).
Обследовав карманы, я нашла чистый платок и две официального вида бумаги
- это  оказались векселя  на  предъявителя гантруского банка  (не  самая
необходимая на  тропическом острове вещь,  но  меня такая находка весьма
порадовала).  Если у Каайле и было при себе что-то еще,  оно,  очевидно,
вывалилось раньше  (позднее  я  нашла  под  священным деревом  несколько
монет,  выпавших из  карманов казненных).  Но я  решила на всякий случай
тщательно  обшарить  камзол  еще  раз,   проверяя,   не   пропустила  ли
какой-нибудь потайной карман.  Новых карманов я  не  обнаружила,  но под
подкладкой,  недалеко от  прожженной дыры,  мои пальцы нащупали какое-то
плоское уплотнение. Ножа у меня по-прежнему не было, но разорвать ткань,
начав с обугленного места,  оказалось нетрудно.  В руках у меня оказался
белый конверт с  побуревшим от  жара  уголком.  На  конверте не  было ни
имени, ни адреса - ничего.
     Разумеется,  я  тут  же  нетерпеливо распечатала его.  Внутри лежал
сложенный вдвое лист бумаги.  Увы,  меня ждало разочарование -  он  тоже
оказался чистым.  Но  я,  конечно,  сообразила,  что  Каайле не  стал бы
запечатывать в  конверт и  зашивать в  камзол пустой листок.  А  значит,
листок заслуживал более внимательного осмотра;  однако дневной свет  уже
угасал,  а  вновь подходить близко к  погребальным кострам и  вдыхать их
запахи мне не хотелось, так что, сколь бы велико ни было мое нетерпение,
я решила оставить эту загадку на завтра.
     К тому времени,  как костры догорели,  сгустились сумерки,  но ночь
еще  не  вступила в  свои права.  Туземцы принялись разравнивать пепел и
забрасывать кострища песком.  Двое воинов по  знаку старой жрицы (ее все
же  вернее было  называть жрицей,  чем  палачкой) подтащили к  воде свой
большой кувшин  (кровь  одиннадцати аньйо  весит  не  так  уж  мало!)  и
накренили его  набок,  сливая в  реку содержимое.  Старуха тем  временем
повторяла одну и ту же фразу:  "Инх штехе,  лой штала,  квон эрхе;  руш,
мнатата гу".  Как я узнала впоследствии, это означает "Прах земле, кровь
воде,  дух небу;  враг,  забудь о нас".  Туземцы верят, что дух умершего
возносится в небо вместе с дымом,  а если тело не сжечь, так и останется
на  земле и  станет мстить своим убийцам;  вот почему так важно провести
ритуал до наступления ночи.  Аборигены полагают также,  что,  разъединяя
врага на  элементы и  возвращая каждый из  них своей стихии,  они как бы
отменяют его  земную жизнь,  восстанавливают все  так,  как было до  его
рождения,  лишают его дух памяти о  прежнем бытии.  Соответственно,  для
своих похоронный обряд другой - их тоже сжигают, чтобы они могли попасть
на  небо,  но  не  выпускают  при  этом  кровь.  Она,  обращаясь в  пар,
возносится ввысь вместе с  духом,  так что даже и  на  небе духи предков
сохраняют  в  себе  кровь  родного  племени,   а  значит,   сохраняют  и
способность помогать ему.  Что ж -  концепция по-своему стройная, и в ее
рамках  похоронные  ритуалы  туземцев  исключительно  логичны,  чего  не
скажешь   о   перегруженных   бессмысленными   формальностями  похоронах
цивилизованных народов.
     Впрочем,  в  тот момент я еще не знала этих подробностей и не могла
ни о чем распросить туземцев из-за языкового барьера. Я лишь поняла, что
ко мне они относятся совершенно иначе,  нежели к моим соотечественникам,
и,  конечно, уже догадывалась о причине этого различия. Я уже уверилась,
что они не причинят мне зла, и все же чувствовала себя чертовски неуютно
одна среди этих чужих дикарей.  А  хуже всего была мысль,  что  теперь я
застряла на острове надолго,  может быть,  на годы,  и  все мои мечты об
аньйо со звезд,  похоже, пошли прахом... Впрочем, хотя разум и говорил о
призрачности  шансов,  в  глубине  души  я  отказывалась верить  в  свое
поражение.
     Церемония закончилась, и туземцы потянулись обратно в свое селение.
Обо мне не забыли -  многие оборачивались в  мою сторону и улыбались.  Я
несколько  растерянно пыталась  улыбаться в  ответ.  Когда  мы  вошли  в
деревню,  толпа направилась к хижине, стоявшей неподалеку от ритуального
дерева,  обтекла ее  кругом и  остановилась.  Я  оказалась в  нескольких
локтях от завешенного циновкой входа. На моих глазах несколько женщин по
очереди нырнули туда с  охапками душистой травы;  выходили они с пустыми
руками.  Затем старая жрица сделал приглашающий жест,  и  я поняла,  что
хижина предназначена для  меня.  Наклонив голову (даже  для  моего роста
входной проем был низковат), я вошла.
     Внутри,  разумеется,  не  было  никакого  светильника,  но  я  и  в
полумраке разглядела,  что разглядывать,  собственно,  нечего. Мебели не
было вовсе,  если не считать той самой травы,  которая, очевидно, должна
была послужить мне  постелью,  а  из  утвари имелся лишь глиняный кувшин
(наполненный прохладной водой)  да  пара  мисок  из  скорлупы  кура.  На
мгновение вновь мелькнуло опасение,  права ли  я,  считая себя  почетной
гостьей,  а  не  пленницей -  уж  больно скудны были апартаменты;  но  я
погнала от себя дурные мысли, кинула к стене свои трофеи, стянула с себя
грязные лохмотья и сапоги и растянулась на травяной подстилке,  которая,
как выяснилось,  по мягкости не уступала перине,  зато пахла куда лучше.
Спать  не  хотелось,  но  делать в  наступившей темноте все  равно  было
нечего,  так  что  я,  послушав некоторое время,  как  затихает селение,
все-таки задремала.  И никакие кровавые призраки не тревожили меня в эту
ночь.  (Правда,  тревожило кое-что другое.  Если вы внезапно окажетесь в
тропическом лесу,  никогда не  ешьте сразу много фруктов,  даже если они
спелые. В книгах о путешествиях об этом обычно не пишут, а зря.)
     Проснувшись на  рассвете,  я  первым делом  вспомнила о  загадочной
пустой  депеше.  Последними словами Каайле  было  упоминание о  какой-то
важной миссии;  вероятно,  зашитый конверт имел  к  этому  отношение.  Я
нетерпеливо вытащила из  него бумагу и  поднесла ее к  окошку,  куда уже
пробился первый солнечный луч.
     И  на свету я  заметила то,  чего не различила в  сумерках!  Уголок
конверта,  как  вы  помните,  побурел от  жара;  листок возле сгиба тоже
потемнел с  одного края,  и  рядом с этим пятнышком проступили несколько
мелких букв.  Хотя лист в  этом месте чуть не  загорелся,  они были едва
заметны;  должно  быть,  получатель  использовал  для  проявки  какие-то
химикаты,  а не подогрев.  Но и подогрев годился. Не озаботившись надеть
рубашку и обуться,  я выскочила из хижины, чтобы добыть огня - и едва не
влезла босой ногой в блюдо с мягкими розовыми фруктами.
     Все  пространство перед моим  жилищем было  уставлено подношениями.
Причем там  была отнюдь не  только еда и  кувшины с  соком.  На  круглых
деревянных подносах  стояли  фигурки  -  глиняные,  деревянные или  даже
вырезанные из кости.  Самые крупные были почти с пол-локтя, самые мелкие
- с осьмушку. Среди фигурок были и примитивные, но многие были сделаны с
большим  искусством,  так  что  их  не  стыдно  было  бы  показать  и  в
йартнарском музее.  Некоторые фигурки изображали аньйо (мужчин, женщин и
детей),  другие -  зверей,  птиц, рептилий и рыб. Среди аньйо не было ни
одного крылатого; впрочем, не видела я их и среди жителей деревни.
     Я так увлеклась разглядыванием фигурок,  что даже забыла на время о
письме.  Тем временем показались и сами дарители.  Очевидно, им пришлось
встать до зари,  чтобы принести мне все это,  а  кто-то,  видимо,  и  не
ложился,  работая всю ночь - некоторые фигурки явно были вырезаны совсем
недавно и еще пахли свежей древесиной. Туземцы робко тянули шеи, пытаясь
разглядеть мою реакцию;  убедившись,  что мне нравится,  они снова стали
расплываться в улыбках.
     -Куда я это все поставлю?  -  спросила я, понимая, конечно, что они
не знают ранайского. -В хижине это все не поместится.
     Затем я огляделась в поисках костра.  Действительно, неподалеку дым
поднимался к  небу  из  обложенной камнями ямы;  несколько женщин сидели
вокруг  на  корточках,  должно  быть,  готовили еду  на  общем  огне.  Я
поспешила туда  и  увидела,  что  они  жарят лепешки на  плоских камнях,
которыми выложен изнутри этот  своеобразный очаг  (лепешки были какие-то
бурые,  совсем не похожие на пышное белое тесто,  из которого пекут хлеб
ранайские булочники,  и  пахло от  них тоже иначе,  хотя и  недурно).  Я
выбрала  камень  с  краю,  не  такой  нагретый,  как  внутри,  осторожно
коснулась его уголком листка, проверяя, не загорится ли, потом приложила
листок к камню. На бумаге начали проступать буквы.
     Увы!  Меня  ждало  разочарование.  Буквы образовывали бессмысленную
мешанину; послание было зашифровано. Алфавит, впрочем, использовался тот
же,  что в Ранайе и Илсудруме,  так что получателем в Гантру,  вероятно,
тоже был ранаец.  Но кто? Если бы я знала это, может, это помогло бы мне
найти  ключ  к  шифру?  Какая  тайна  в  моих  руках -  коммерческая или
государственная?
     Внезапно у  меня мелькнула идея,  и  я  приложила к  камню конверт,
сначала одной стороной (это  ничего не  дало,  он  был  плотный),  потом
другой.  Есть! На конверте появился адрес. На сей раз не зашифрованный и
написанный по-гантруски.  "В Акх, на улицу Марладу, в дом 27левый, купцу
Фах-Ца-Гару  в  собственные руки от  Ра-Дада,  брата его".  Выходит,  не
Каайле должен был вручить письмо получателю,  раз от  него скрыли адрес?
Акх...  Я  не  очень хорошо помнила карту Гантру,  но,  кажется,  это  к
юго-западу от Лаца.  Ближе к моей цели.  Но не на океанском берегу,  а в
глубине континента.
     Я подумала, что вряд ли мне удастся расшифровать письмо. Раз уж оно
доставлялось с  такими  предосторожностями,  шифр  там  наверняка  много
сложнее простой перестановки букв.  И  все же я решила сохранить депешу.
Если я доберусь до Гантру (не "если",  а "когда", зло поправила я себя),
она,  быть  может,  сослужит  мне  полезную  службу.  Или,  что  вернее,
подвергнет большой опасности.  Но, в конце концов, уничтожить ее никогда
не поздно...
     Женщины,  пекшие лепешки,  смотрели на мои манипуляции с  некоторым
испугом -  естественно,  они ведь никогда не видели письменных текстов и
вообще не могли понять, что я делаю. Я улыбнулась им, рассеивая тревогу,
и  подумала про  себя,  что  пора бы  начать осваивать и  другие способы
общения.  Пока что из туземного языка я знала лишь слово "эййа", да и то
нетвердо - не то приветствие, не то выражение радости...
     Я  вернулась к  хижине и  позавтракала на свежем воздухе,  стараясь
брать по чуть-чуть с каждого блюда, чтобы никого не обидеть (на сей раз,
к  счастью,  насекомых в  меню  не  было).  Едва  я  сплюнула  последнюю
косточку,  как увидела направлявшуюся в  мою сторону процессию в составе
старой  жрицы,   раскрашенного  воина,   напугавшего  меня  накануне  (я
догадалась,  что он  был вождем не  только нашедшего меня отряда,  но  и
племени в  целом) и  двух  помощников жрицы  (на  мгновение перед  моими
глазами вновь мелькнула струя крови,  стекающая в глиняный таз). "Эййэ",
- приветствовала меня старуха (кажется, правильно это слово звучало так)
и добавила еще что-то почтителным тоном;  я поняла, что мне предлагается
следовать за ними. Вид у них был столь торжественный, что я подумала, не
дополнить ли мне мои штаны прочими предметами туалета,  но, взглянув еще
раз  на  "костюмы" моих провожатых,  решила,  что здесь без этого вполне
можно обойтись.
     Мы покинули селение,  но на сей раз шли не на запад,  к реке,  а на
север. Лес здесь становился гуще, все чаще приходилось пробираться через
заросли какой-то  полутравы-полукустарника с  раскинутыми веером тонкими
длинными листьями,  с ветвей низко свисали толстые,  почти с руку, бурые
лианы,  под  ногами  то  хрустели толстые скользкие стебли,  то  чавкала
прохладная грязь, и я уже жалела об оставленных в хижине сапогах, но мне
казалось,  что я уроню себя в глазах туземцев,  если потребую вернуться.
Сами-то они шагали по джунглям, как по пляжу.
     Впрочем,  не совсем. Время от времени они быстро прощупывали дорогу
тупыми концами копий и  бросали взгляды по  сторонам;  несколько раз  мы
меняли направление -  кажется,  новый путь указывала старуха по одной ей
ведомым приметам.  Я старалась запомнить повороты,  но,  разумеется, это
было безнадежно;  без сопровождения в  этом густом лесу я заблудилась бы
сразу.
     Наконец дорогу преградила сплошная стена листвы -  это был какой-то
кустарник высотой в  два  моих роста.  Туземцы бесстрашно нырнули в  эти
дебри, и мне ничего не оставалось, как последовать за ними, надеясь, что
кусты  не  окажутся  слишком  колючими.   Действительно,   тонкие  ветви
скользили по  коже,  не  причиняя вреда;  через несколько секунд заросли
остались позади, и я увидела цель нашего путешествия.
     Мы  находились на  небольшой  поляне,  со  всех  сторон  окруженной
кустарниковой толщей.  В центре поляны,  освещенная солнцем, возвышалась
статуя,  вырезанная из ствола некогда росшего здесь дерева, так что ноги
ее переходили в корни. Как вы, наверное, уже догадались, это была статуя
крылатой.
     Поклонник  реалистичного искусства  нашел  бы  изображение чересчур
условным, но в нем была своя гармония. Крылатую изобразили в натуральную
величину -  может быть,  чуть повыше меня. Руки, некогда бывшие ветвями,
были подняты и разведены в стороны,  но крылья за спиной были раздвинуты
лишь  слегка;  вряд  ли  на  всем  острове нашлось бы  дерево достаточно
толстое,  чтобы вырезать их распростертыми,  да и аборигены не смогли бы
обработать такой исполинский ствол своими каменными и костяными ножами.
     При всей условности деревянного лица,  где рот и  нос были намечены
лишь схематически,  статуя не  была слепой.  Ее глаза ярко горели желтым
огнем.  Так же сверкали на солнце и соски, большие, как в брачный сезон.
Я поняла, что это какой-то металл, вставленный в дерево. Медь? Нет, медь
во  влажном тропическом воздухе давно бы  окислилась,  да и  цвет у  нее
иной, красноватый...
     -Эййэ,  -  благоговейно произнесла жрица,  обращая  лицо  сначала в
сторону статуи,  потом ко мне,  и тут я поняла, что это слово - вовсе не
приветствие и  не  выражение радости.  Потом,  когда  я  уже  достаточно
выучила язык,  я  узнала подробности этой легенды.  Эййэ,  крылатая дочь
солнца и  неба,  проводила жизнь,  порхая в  вышине;  на  земле же тогда
царили мрак и холод.  Но вот Эййэ сделалось скучно в пустом небе,  и она
захотела навестить землю.  Родители,  солнце и небо,  предостерегали ее,
говоря,  что земля холодна и  опасна.  "Где бы  я  ни  была,  вы сможете
смотреть за мной сверху и убережете меня от опасности", - возразила Эййэ
и спустилась вниз. И солнце светило туда, куда она ступала, и от тепла и
света расцвели деревья и выросли сладкие плоды,  появились яркие бабочки
и голосистые птицы.  Но увидел ее Великий Змей Шуш,  сын земли и воды, и
проникся к ней темной страстью. Однако крылатая Эййэ лишь посмеялась над
ним,  ползающим на  брюхе в  грязи.  Шуш уполз прочь,  но поклялся,  что
дождется своего часа.  Он  воззвал к  своей матери-воде,  и  та напитала
влагой воздух;  тучи закрыли солнце и небо, лишив Эййэ помощи родителей.
От  воды крылья ее  отяжелели,  и  она не  могла лететь;  ища укрытия от
дождя, она спряталась в пещере, где уже поджидал ее змей Шуш. Он обвился
кольцами вокруг Эййэ и овладел ею.  От пережитого разум Эййэ помрачился,
и она перестала противиться Шушу.  Так продолжалось,  пока солнце и небо
не разогнали тучи, и свет не проник в пещеру. Эййэ очнулась от дурмана и
увидела, что ее обвивает мерзкий змей. Она закричала, призывая на помощь
своего отца-солнце,  и тот послал свой огонь,  чтобы испепелить змея. Но
земля, отец Шуша (на языке туземцев слово "земля" мужского рода), встала
щитом на пути солнечного огня,  и  тот,  попав в холодную грязь,  застыл
каплями желтого металла;  Шуш же скрылся в земляной норе.  С тех пор все
змеи прячутся от света в сырых и темных местах (на самом деле,  конечно,
не все, но туземцам, очевидно, не доводилось бывать в пустынях).
     Эййэ  вышла  на  поверхность,  хотела  вернуться  к  родителям,  но
почувствовала,  что  стала  слишком тяжелой для  полета.  Она  была  уже
беременна.  Ей пришлось оставаться на земле восемь с  половиной месяцев,
пока не родились ее дети.  От матери они унаследовали дух, стремящийся к
небу,  и общий облик,  от отца же -  тело,  состоящее из земного праха и
воды,  и бескрылость.  Так и появились на свете аньйо. Эййэ заботилась о
них, пока они не выросли, а потом вернулась на небо; но и после этого по
ее просьбе солнце посылает своим потомкам тепло и свет. Однако раз в год
тучи  закрывают  небо,  и  наступает  сезон  дождей.  Тогда  в  мужчинах
просыпается их  праотец Шуш,  и  ими овладевают злоба и  похоть,  и  они
готовы ползать в  грязи на  брюхе перед женщиной,  лишь бы  овладеть ею;
разум же женщин помрачается, и они отдаются мужчинам.
     Но и  Эййэ не забыла своих детей.  Время от времени она посылает им
свое  благословение,  и  тогда в  семье обычных аньйо рождается крылатый
мальчик,  а  иногда и  сама  нисходит на  землю,  воплощаясь в  крылатой
девочке.  Это бывает редко,  но  туземцы не  ропщут,  понимая,  что Эййэ
приходится заботиться и о других аньйо, живущих на других островах...
     Поскольку я  даже не  родилась в  племени,  а  появилась на острове
неведомо откуда,  словно бы с неба (мысль, что я могла приплыть вместе с
врагами,  даже не приходила туземцам в голову),  да и крылья у меня были
больше,  чем обычно (если слово "обычно" вообще применимо к столь редким
явлениям),  в  представлении туземцев я  была даже не земным воплощением
богини,  а богиней как таковой. К счастью, вера туземцев не простиралась
настолько далеко,  чтобы считать меня совершенно неземным существом,  не
нуждающимся ни в  пище,  ни в  крыше над головой,  и обязанным на каждом
шагу  демонстрировать  свое  всемогущество.   Дикари  вообще  во  многих
отношениях  напоминают  детей  (и  по  части  жестокости  тоже),   и  их
религиозные верования столь же  наивны,  как у  ребенка,  желающего богу
доброго здоровья и  приятного аппетита.  Ко  мне относились с  любовью и
почтением,  как  к  праматери (это  было,  конечно,  забавно,  в  мои-то
неполные пятнадцать лет!),  но в целом вполне по-свойски, без фанатизма,
какой непременно возник бы при появлении "живого бога" в  более развитой
культуре.
     Любопытно,  кстати, совпадение имен. Ведь "Эйа" - это краткая форма
от  "Эйольта".  Правда,  меня так почти никогда не  звали.  Отчим всегда
называл полным именем, и, надо сказать, именно это я предпочитаю. Мама в
детстве  звала  "Йоль",  но  потом  тоже  перешла  на  полное,  когда  я
объяснила,  что  оно  мне больше нравится.  В  школе чаще всего звали по
фамилии (причем обычно второй,  Штрайе,  а  не  полной),  ну  или,  если
говорить о сверстниках,  разными дурацкими кличками,  пока я не отбила у
них охоту к последнему...
     Ну вот,  опять я  углубилась в  воспоминания,  а о том дне так и не
досказала.  Когда я пошла к статуе,  на миг мне показалось, что я вижу в
высокой траве у  ее  ног желтые цветы,  но  это был все тот же  странный
металл.  Все  пространство между  корнями бывшего дерева  было  выложено
самородками разных форм и  размеров,  самые крупные -  величиной почти с
мой кулак,  правда,  гораздо больше было мелких.  Я присела на корточки,
взяла несколько гладких металлических кусочков,  пересыпала их из руки в
руку,  любуясь,  как они вспыхивают на солнце.  Они оказались неожиданно
тяжелыми -  наверное,  вдвое тяжелее меди и стали,  намного тяжелее даже
серебра  и  свинца.  Туземцы,  естественно,  не  возражали  против  моих
манипуляций -  ведь все  это принадлежало Эййэ,  то  есть мне.  Будь это
серебро,  я  стала бы  обладательницей более чем внушительного состояния
(при условии,  конечно, что сумела бы вывезти его с острова), но это был
какой-то неизвестный металл,  красивый, но бесполезный. Заинтересоваться
им  могли разве что химики,  а  они,  во  всяком случае с  тех пор,  как
официально  признана  невозможность превращать  неблагородные металлы  в
серебро -  народ небогатый. Впрочем, подумала я, хотя желтый металл и не
сверкает так ярко,  как начищенное серебро,  может быть,  все же удастся
заинтересовать им  какого-нибудь ювелира,  не  боящегося смелых решений.
Все-таки этот металл лежал в  земле и  не окислился, а это что-нибудь да
значит... Я наполнила самородками карманы штанов; на земле, естественно,
осталось гораздо больше,  так  что  было даже незаметно,  что  я  что-то
взяла.
     Пока   я   занималась  этими   прозаическими  прикидками,   туземцы
благоговейно  молчали.   Я   решила,   что   надо  сделать  какой-нибудь
символический жест и встала рядом со статуей,  приняв ту же позу,  что и
она.  Это  оказалось то,  что  надо:  "Эййэ"  -  прошелестели туземцы  и
опустились на колени.  Я поспешно сделала им знак подняться (сколько я в
детстве ни играла в  королеву,  а зрелище аньйо,  стоящих передо мной на
коленях, меня смущает, тем более что среди них была старая женщина). Еще
раз обойдя вокруг статуи и потрогав теплую гладкую древесину,  я жестами
скомандовала возвращение.
     Так началась моя жизнь в качестве богини племени нгарэйху.  Задачей
номер  один,  конечно,  было  выучить язык.  К  счастью,  это  оказалось
несложно, ибо он гораздо проще ранайского и илсудрумского, не говоря уже
о старокйарохском или,  тем более, гантруском. К примеру, у глаголов нет
ни времен,  ни лиц,  ни чисел,  а  у существительных -  падежей.  Родов,
правда,  целых четыре -  для мужчин,  женщин,  животных и неодушевленных
предметов (при  этом  туземцы  одушевляют и,  соответственно,  относят к
мужскому или женскому роду многие неживые вещи - например, стихии (такие
как земля или вода), или солнце и луны).
     На острове много дичи и  плодоносящих растений,  поэтому у нгарэйху
обычно нет проблем с добычей пропитания и много свободного времени.  Так
что   желающих  пообщаться  с   живой  богиней  всегда  было  более  чем
достаточно,  и уже к концу третьей декады своего пребывания на острове я
не  только  довольно сносно  изъяснялась на  их  наречии (а  кое-кто  из
молодых  воинов,  в  свою  очередь,  выучился  складывать простые  фразы
по-ранайски), но и узнала немало подробностей об их мире. (В том числе и
легенду об  Эййэ;  мне,  кстати,  пришло в  голову,  что  за  мифической
аллегорией может  скрываться реальная история  прошлого визита  крылатых
пришельцев на нашу планету.)
     Остров напоминает по форме овал, слегка вдавленный с одной стороны.
Его длина -  около 30 миль,  ширина в самом узком месте - примерно 10 (у
туземцев нет больших мер длины,  подобных милям; они измеряют расстояние
временем  в   пути,   так   что   мне  пришлось  проделать  целую  серию
экспериментов,  чтобы  выяснить  их  среднюю  скорость  передвижения  по
джунглям,  а  уже по  ней оценить расстояние).  Нгарэйху -  единственное
обитающее на острове племя, но они знают о существовании других островов
и говорят, что несколько поколений назад их предки приплыли оттуда. Увы,
мои  распросы о  том,  в  каком  направлении лежат эти  другие острова и
сколько до  них  плыть,  остались тщетными.  Тогда  я  стала спрашивать,
приплывали ли  сюда когда-нибудь большие корабли светлокожих аньйо; если
остров нанесен на карты, мои шансы выбраться с него повышались.
     -Да, - нехотя ответил старый туземец по имени Нэрх. -Мы приняли их,
как  братьев,  но  они  обманули нас.  Выбрали самых сильных охотников и
самых красивых девушек и позвали в гости на свою большую лодку.  А когда
те пришли, опоили их и связали звенящими веревками...
     Впрочем, лучше перескажу эту историю своими словами, ибо в туземном
языке не хватает нужных понятий. Итак, остров был открыт работорговцами.
Бросив пленников в трюм, они готовились отчалить. Придя в себя, туземцы,
конечно,  стали кричать и рваться из цепей,  но моряки, очевидно, только
посмеивались,  слыша  доносящиеся из  трюма  вопли.  Однако у  одной  из
девушек созрел отчаянный план,  и  она поделилась им с  самым сильным из
мужчин.  Тот  сдавил ей  правое запястье с  такой силой,  что  переломал
кости;  девушка  едва  не  потеряла сознание от  боли,  но  зато  сумела
вытащить изуродованную руку из кольца кандалов,  а именно за правые руки
пленники были  прикованы к  общей цепи,  проходившей через вмурованные в
стену  кольца.  После  этого туземцы притихли,  а  потом стали кричать с
новой силой,  что один из них разбил себе голову о стену,  и надо убрать
мертвеца.  К  этому  морякам  пришлось  уже  отнестись серьезно  -  если
оставить труп гнить в  душном и  влажном трюме,  это не пойдет на пользу
здоровью остальных рабов,  а  то и  команды.  Капитан послал двоих аньйо
разобраться;  наверняка он понимал,  что туземцы могут и врать, но знал,
что разорвать цепи не под силу даже самому сильному мужчине,  и не видел
оснований для  беспокойства.  В  трюме  царила  полная тьма,  и  тот  из
матросов, что спускался первым, держал в руке фонарь. Девушка притаилась
под лестницей и,  когда он проходил над ней,  здоровой рукой дернула его
за ногу.  Вряд ли это был такой уж сильный рывок, учитывая ее состояние,
но он, во всяком случае, был неожиданный, и матрос сверзился с лестницы,
выронив свой меч и разбив фонарь. Горящее масло разлилось по деревянному
настилу.  Второй матрос,  видя это,  бросился вниз и попытался затоптать
огонь.  Но  пленник,  прикованный ближе всех,  уже завладел отлетевшим в
сторону мечом. Цепь была слишком короткой, чтобы он мог ударить матроса,
однако туземец метнул меч,  как метал копье на охоте -  и попал. А чьито
руки  уже   вцепились  мертвой  хваткой  в   запястье  первого  матроса,
пытавшегося подняться...
     Через пару минут оба матроса были мертвы,  но пламя разгоралось.  У
второго из  спустившихся были  при  себе  инструменты,  чтобы расклепать
кандалы предполагаемого мертвеца -  однако  туземцы не  знали,  как  ими
пользоваться, да и времени оставалось совсем мало. Они попытались мечами
перерубить цепи,  но те были слишком толсты и прочны. Один меч сломался.
Тогда пленники приняли страшное, но единственное остававшееся им решение
- по  очереди отрубать друг другу правую кисть оставшимся мечом.  Культю
совали  в  огонь,  чтобы  быстрее  остановить кровь.  Освободиться таким
образом успели лишь пятеро,  прежде чем  пламя,  охватив со  всех сторон
подножие лестницы, отрезало путь наверх.
     Меж  тем  другие моряки,  почуяв неладное,  заглянули в  трюм  -  и
отпрянули,  когда из люка повалил дым, а из дыма, вопя от ярости и боли,
выскочили окровавленные дикари.  Трое, безоружные и однорукие, бросились
на врагов и, конечно, были изрублены или застрелены; Нэрх утверждал, что
они   успели  убить   десятерых  своих   врагов,   но   это,   очевидно,
преувеличение;  вряд  ли  им  удалось нанести смертельную рану  хотя  бы
одному. Но трое других, включая девушку, воспользовались замешательством
матросов,  прорвались к  борту и спрыгнули в воду.  Вслед им стреляли из
пистолетов и  мушкетов -  и,  как видно,  не  безуспешно,  ибо до берега
добрались лишь двое из трех (а может быть,  третий просто потерял в воде
сознание от боли).
     Что происходило в  это время на  судне,  точно сказать трудно,  ибо
живых  свидетелей не  осталось.  Думаю,  не  успевшие  освободиться рабы
помешали матросам потушить пожар,  пока это было еще возможно, предпочтя
погибнуть вместе  с  врагами.  В  итоге  огонь  добрался  до  порохового
погреба,  и как раз тогда,  когда измученные юноша и девушка выползли на
пляж, стоявший в бухте корабль взлетел на воздух.
     Не  все  моряки,  однако,  погибли при взрыве -  кое-кто оказался в
воде.  Деваться им  было  некуда,  кроме  как  плыть в  сторону острова.
Несколько декад они  прятались в  джунглях,  но  в  конце концов туземцы
переловили их  по  одному  и  предали той  казни,  которую я  уже  имела
возможность наблюдать.  Нгарэйху уже давно не приходилось применять этот
ритуал -  в  последний раз  при предшественнике тогдашнего,  уже старого
вождя,  да  и  то  не  против  внешнего врага,  а  против преступника из
собственного племени -  однако они его помнили и не стали изобретать для
своих пленников какие-то дополнительные мучения...
     Нэрх рассказывал все  это  столь уверенно,  словно сам  был на  том
корабле; я невольно покосилась на его правую руку, но та была в порядке.
Тогда я спросила, живы ли еще те юноша и девушка.
     -Она жива,  -  сказал старик,  -  но она ничего не может рассказать
тебе:  после того, что с ней было, у нее отнялся язык. А молодой охотник
умер через несколько дней.  Черный огонь пожрал его  руку и  добрался до
сердца ("гангрена" -  догадалась я), - Нэрх еще чуть помолчал и добавил:
- Это был мой сын.
     Выслушав эту  историю,  я  поняла,  почему  туземцы расправились со
спасшимися со "Звезды тропиков";  дело, как видите, вовсе не в природной
агрессивности нгарэйху.  У  них довольно мирный нрав,  и мужчины гораздо
чаще  именуют себя охотниками,  чем  воинами.  Но  они  вполне правильно
поняли,  что в  их  интересах как можно дольше оставаться "не открытыми"
для  светлокожих пришельцев  с  юга.  Однако,  хотя  я  и  сочувствовала
туземцам, у меня были совсем другие интересы...
     Я   поинтересовалась,   когда   приплывал  корабль   работорговцев.
Летоисчисления у  нгарэйху нет  (хотя  считать до  десяти  или  даже  до
двадцати они в большинстве своем умеют), но после перекрестных распросов
и  воспоминаний о  том,  кто  когда родился,  женился или умер,  удалось
выстроить цепочку событий и  выяснить,  что  злосчастный визит состоялся
ровно  пятнадцать  лет  назад.   Что  ж,  выходит,  это  была  одиночная
экспедиция, и новый корабль уже не приплывет на поиски первого. И о том,
что  в  этой части океана есть земля,  никто по-прежнему не  знает...  Я
решила выяснить хотя  бы  чье  это  было судно и  попросила принести мне
разных  красок,  которыми  нгарэйху разрисовывают себя,  обозначая таким
образом свой статус в  племени.  Зеленой и синей среди них не оказалось,
но первую я  с  успехом заменила соком травы,  а  вместо второй пришлось
тоже использовать зелень, но объяснить, что "на самом деле здесь синее".
На  белой глиняной стене хижины я  изобразила ранайский,  илсудрумский и
гантруский флаги.  Нэрх и еще несколько пожилых туземцев уверенно узнали
ранайский.  Я,  конечно,  ничем не  дала  знать аборигенам,  что  враги,
пытавшиеся обратить их в рабство, были моими соотечественниками...
     Внезапно  меня  пронзила новая  мысль:  ранайский торговый корабль,
пропавший в  северных водах 15  лет назад!  Да ведь это могло быть судно
моего отца, Тнайа Лаарена! И, может быть, он тоже висел вверх ногами под
кроной дерева,  и  та же самая жрица (она исполняла свои обязанности уже
три десятка лет) перерезала ему горло тем же  черным от крови ритуальным
ножом...
     В  волнении  я  снова  и  снова  распрашивала туземцев  о  деталях,
интересовалась,  не  сохранилось ли  каких-нибудь  обломков корабля  или
личных вещей казненных.  Но  аборигены ничем не  могли мне помочь.  Тела
были сожжены вместе с одеждой и всем, что могло находиться в карманах, а
если какие обломки и  выбросило тогда на  берег,  то их давно уже унесло
последующими приливами и штормами... Да и, даже если бы вдруг отыскалась
табличка с названием того судна,  это бы ничего мне не дало -  ни я,  ни
мама  не  знали,  на  каком корабле ушел в  свое последнее плавание Тнай
Лаарен.  И  все же вероятность весьма велика.  Не так уж много ранайских
кораблей пропадает без вести в одно и то же время.
     Я  спросила (до того мне как-то не пришло в голову озаботиться этим
вопросом), куда дели оружие казненных - как в прошлый, так и в этот раз.
Ведь сабли,  мечи и пистолеты не горят.  Оказалось,  что холодное оружие
хранится в  хижине вождя  (и  то,  что  осталось с  прошлого раза,  даже
использовалось при  нынешнем  нападении -  правда,  больше  как  элемент
устрашения,  ибо искусством фехтования туземцы не владели), а пистолеты,
по настоянию жрицы,  выбросили со скалы в  море ("пусть заберет назад то
зло,  что исторгло"). Мысленно выругав старуху, я потребовала, чтобы мне
показали  сохраненное  оружие.   Хранилось  оно  без  всякого  почтения,
сваленное в кучу у стены;  мумифицированным головам зверей,  водруженным
на воткнутые в земляной пол колья,  воздавалось куда большее уважение. В
куче оказалось два меча,  полдюжины сабель и три шпаги.  Как пояснил мне
вождь,  были еще ножи,  но их,  как предметы полезные,  разобрали лучшие
охотники.
     Оружие  работорговцев было  легко  отличить от  оружия  со  "Звезды
тропиков":  старые клинки потускнели,  на  них появились следы коррозии.
Туземцы  не  имели  понятия,   как  следует  обращаться  с  металлом.  Я
внимательно осмотрела эти  трофеи и  все-таки нашла то,  что  искала:  у
одной из шпаг на круглой чаше эфеса,  защищающей руку, со стороны клинка
были  выбиты не  слишком аккуратные буква "ТЛ".  Дешевая пиратская мода,
подражание аристократам прошлого, гравировавшим родовые имена на клинках
своих мечей...
     Строго говоря,  это тоже не доказательство. Мало ли кто может иметь
инициалы  Т.Л.   и   следовать  пиратской  моде  (на  подобных  кораблях
встречаются аньйо с самым разным прошлым). И все же при таком количестве
совпадений у меня почти не осталось сомнений.  Мой родной отец был здесь
и  был  убит теми самыми туземцами,  которые теперь принимали меня,  как
богиню.
     Впрочем,  если это меня и смутило, то лишь на какой-то момент. Я не
испытывала никаких  чувств  к  тому,  кого  совершенно не  знала,  да  и
туземцы,  лишившие его жизни,  были в своем праве.  И,  пожалуй,  я лишь
выиграла от  того,  что он  не  вернулся.  Кем бы  я  была,  окажись его
экспедиция  успешной?  В  лучшем  случае  -  зажиточной крестьянкой,  не
умеющей ни писать, ни читать. И почти наверняка бескрылой.
     Я  объявила,  что  беру  шпагу "ТЛ"  себе.  Может,  туземцев это  и
удивило,  но они,  естественно, не противились воле Эййэ. Я чуть согнула
пружинящий клинок,  сделала  несколько пробных выпадов и  добавила,  что
отныне буду учить нгарэйху владеть таким оружием. И для начала научу как
следует ухаживать за ним.
     Когда под моим руководством они вернули клинкам блеск и остроту,  я
огорошила их еще больше, сообщив, что стану учить не только мужчин, но и
женщин.  Роптать  и  тут  никто  не  осмелился,  но  удивленные возгласы
все-таки  вырвались.  Тогда  я  напомнила о  подвиге девушки,  благодаря
которой  возмездие настигло  работорговцев,  и  сказала,  что  если  все
девушки племени будут  уметь сражаться наравне с  мужчинами,  любой враг
сильно пожалеет,  если свяжется с нгарэйху. (Позже мне показали ту, кого
я ставила в пример.  Ей должно было быть лет тридцать,  но выглядела она
заметно  старше.   Неправильно  сросшаяся  правая  рука  превратилась  в
уродливую клешню,  из-за  чего женщина практически не могла работать,  и
после  смерти родителей ее  кормила из  милости семья дяди.  На  ногах -
старые  следы  от   ожогов.   Но  хуже  всего  были  потухшие  глаза  на
безразличном ко всему лице.  Я пыталась говорить с ней,  но она никак не
реагировала на  мои  слова.  В  общем,  не  самый  подходящий образ  для
воодушевления других.  Но,  когда я выступала с речью,  ее,  по счастью,
рядом не было.)
     Впрочем,   учить   боевому  искусству  из-под   палки   -   занятие
малоэффективное, что бы ни думали по этому поводу в Илсудрумской империи
(где армия, в отличие от ранайской, призывная). Поэтому я набрала себе в
ученики только  добровольцев.  Не  считая троих  взрослых охотников,  на
призыв  освоить  неизвестное  оружие  откликнулась  одна  молодежь:  три
десятка парней,  уже  более или менее владевшие копьями и  дубинками,  и
шестеро самых смелых девушек, прежде не державшие в руках ничего грознее
деревянного пестика.  Клинков у  нас,  как  вы  помните,  было всего 11,
включая мою  "фамильную" шпагу,  так  что для начала пришлось изготовить
деревянное оружие для тренировок. Право взять в руки настоящую шпагу или
меч  давалось лучшим ученикам,  и  было  забавно видеть,  как  их  прямо
распирает от гордости:  дикари,  в отличие от цивилизованных народов, не
склонны скрывать свои чувства. Когда я доверила шпагу первой из девушек,
Ийхэ,  она  издала  торжествующий звонкий  вопль  и  от  избытка  чувств
несколько раз промчалась туда-обратно по берегу реки,  выворачивая песок
босыми пятками.
     Но я  учила своих подопечных (половина из которых была старше меня,
хотя и  не  намного) не  только фехтованию.  После тренировок мы  обычно
усаживались в кружок на теплом песке или мягкой траве,  и я рассказывала
что-нибудь  из  школьной программы.  У  слушателей вырывались изумленные
восклицания,  некоторые,  особенно трое  старших охотников,  недоверчиво
закатывали глаза, но - как было не соглашаться со словами живой богини?
     Впрочем,  я делилась знаниями не только со своими учениками, но и с
племенем в  целом.  Полезнее всего,  конечно,  было бы  научить нгарэйху
обрабатывать металл,  но увы -  в этом я совершенно не разбираюсь. Зато,
как  выяснилось,  туземцы,  достигшие большого  искусства в  обращении с
копьем и  дротиком,  не  знали луков,  и  эта технология оказалась очень
кстати.  Хотя  луки,  изготовленные под  моим дилетантским руководством,
были  далеко  не   так   хороши,   как  творения  ранайских  оружейников
домушкетного прошлого,  все  же  они  посылали стрелу  дальше,  чем  мог
метнуть копье самый сильный воин.  Объяснила я им и что такое колесо, но
это изобретение вызвало куда меньше интереса -  туземцам,  при их образе
жизни,   редко   доводилось  заниматься  транспортировкой  грузов  более
внушительных, чем заброшенная за плечи или привязанная к палке охотничья
добыча.
     Все  это  я  делала  не  только чтобы  отблагодарить аборигенов или
подкрепить  свой  божественный  статус,  но  и  просто  чтобы  было  чем
заняться.  В  тесных  стенах  промозглого грязного города  кажется,  что
ничего не  может быть  прекраснее жизни на  тропическом острове,  но  на
самом деле тропический рай сам по  себе чертовски скучен.  На то,  чтобы
накупаться,  нагуляться и  наесться экзотических плодов,  уходит от силы
полмесяца,  а  дальше  начинаешь  понимать,  что  даже  зима,  будь  она
четырежды неладна, меньшее зло по сравнению с отсутствием книг.
     Ну и, конечно, я не забывала о том, что мне нужно как можно быстрее
выбраться с  острова.  Может,  другая на  моем месте была бы только рада
отказаться от  сомнительного путешествия с  неясным  исходом и  остаться
здесь,  в  единственном,  может  быть,  на  Земле  месте,  где  крылатых
почитают, как богинь... но я - не другая. Я понимала, что из моей погони
за пришельцами может ничего не выйти,  но я никогда не простила бы себе,
если бы  не боролась до последнего.  А  значит,  выход был только один -
построить корабль. Луки и колеса этой цели вроде бы напрямую не служили,
зато  позволяли надеяться на  энтузиазм нгарэйху,  когда  я  предложу им
очередной проект. А кроме как на энтузиазм, надеяться мне было не на что
- кораблестроитель из меня немногим лучше,  чем рудознатец, да и строить
пришлось бы  без единого гвоздя.  Опять же  паруса -  ткацкого искусства
туземцы тоже  не  знали,  не  особо нуждаясь в  нем  в  этом благодатном
климате...
     У  нгарэйху были легкие пироги,  на которых они выходили рыбачить в
бухту при  спокойной воде,  а  если море волновалось,  ограничивали свое
рыбное меню тем,  что могли наловить в  реке (последнее,  впрочем,  было
делом небезопасным из-за больших зубастых рыб,  способных поменять ловца
и  добычу местами.  Эти  рыбы  были единственными хищниками на  острове,
представляющими серьезную угрозу для аньйо.)  Но я  помнила,  что предки
нынешних нгарэйху приплыли с  другого острова,  да  и  потом им пару раз
приходилось отражать нападения приплывавших из-за моря дикарей; увы, это
было  слишком давно,  и  даже  самые  старые  члены  племени не  помнили
конструкции тех лодок.  Вот что значит не иметь письменности...  Так что
пришлось все изобретать самой.  Я прикинула, что, если взять две пироги,
поставить  их  параллельно на  некотором  расстоянии и  перекрыть сверху
трубчатыми  стволами  гигантского  тростника,   в   изобилии  росшего  в
северо-западной  части  острова,   то  получится  достаточно  прочное  и
устойчивое сооружение,  способное  выдержать если  не  шторм,  то  волну
средней  силы.  Если  даже  вода  затопит пироги,  полые  внутри  стволы
(которые следует заткнуть заглушками с  обоих  концов) удержат судно  на
поверхности. Проблему парусов я решила еще проще: для этой цели годились
высушенные шкуры животных,  которые надлежало обрезать и сшить по краям.
Для шитья можно было использовать иглы из  рыбьих костей и  нитки из жил
(тех же, что шли на тетивы луков).
     Впрочем,  даже  после всех этих теоретических прикидок (которые еще
нуждались  в  проверке  практикой) корабль  был  лишь  частью  проблемы.
Вопрос,  куда на нем плыть?  Я даже не знала своих координат.  По высоте
солнца в  полдень (трое туземцев были  отряжены следить,  когда тень  от
вертикально воктнутой палки станет самой короткой,  и аккуратно отметить
ее  длину -  быть богиней все-таки неплохо) я  определила,  что нахожусь
примерно  на  пятнадцатом градусе  северной широты  (попутно определив и
стороны света),  но  долгота оставалась для  меня загадкой.  Долготу,  в
принципе,  можно определить по  времени восхода Лла,  но для этого нужно
иметь таблицы...  Я  лишь понимала,  что и Глар-Цу,  и Инйалгдар слишком
далеко, чтобы пытаться добраться до них на подобном суденышке. Ближайшим
континентом был, очевидно, Йертаншехе; при благоприятной долготе до него
или,  по  крайней мере,  крупных островов к  югу  от  него всего порядка
тысячи миль  строго на  север,  зато  при  неблагоприятной можно  так  и
переть,  не встречая никакой суши,  до самых северных полярных льдов. Но
даже это не могло меня остановить.  Я  уже говорила о безумцах,  которые
пытались пересечь океан еще до изобретения крутильного компаса -  теперь
я  и сама готова была на подобное же безумие.  У меня не было даже карты
звездного неба северного полушария...  впрочем, последнее обстоятельство
я собиралась хоть частично поправить личными наблюдениями. И, конечно, я
не собиралась плыть одна.  Мне нужно было несколько аньйо команды,  и  я
намеревалась набрать их из числа своих учеников.
     Если нам удастся выдержать курс на север и  среднюю скорость в пять
узлов,  думала я  (не  зная,  много это  или  мало для  задуманного мною
суденышка),  то  на  преодоление тысячи миль декады хватит с  лихвой.  С
учетом  возможных неудач и  отклонений от  курса  увеличиваем этот  срок
вдвое.  В  худшем случае,  конечно,  он  увеличивается не  вдвое,  а  до
бесконечности,  но этот случай и рассматривать бессмысленно -  все равно
подготовиться к нему нельзя...  Значит,  две декады, из расчета "пинта в
день" надо  брать 20  пинт  пресной воды на  члена команды.  200  пинт -
вполне приемлемый груз даже для легкого суденышка,  значит,  можно брать
на  борт десятерых,  численность уже вполне достаточная,  чтобы грести в
штиль или при встречном ветре. С едой все проще - в море полно рыбы...
     Сделав  предварительные расчеты  параметров судна  (многое  в  них,
конечно,  было слишком предположительно),  я объявила туземцам очередную
волю Эййэ.  Пока что речь шла лишь о постройке корабля,  а не о плавании
на север,  и все же я заметила в толпе несколько недовольных лиц. "Зачем
напрягаться и  что-то  строить,  если и  так  все хорошо?"  -  отчетливо
читалось на  этих  темно-коричневых физиономиях.  Без  большой  симпатии
посмотрела на меня и Чаха,  старая жрица, тут же, впрочем, перехватившая
мой взгляд и растянувшая морщинистые губы в улыбке. Я и прежде замечала,
что  старухе  не  доставляет  удовольствия  мое  присутствие.  До  моего
появления она  олицетворяла в  племени то,  что  в  более цивилизованном
обществе  называют  высшей  духовной  властью,   и,   хотя  я  не  стала
вмешиваться в религиозную жизнь и не мешала ей проводить ритуалы, однако
при живой богине положение Чахи сделалось столь же двусмысленным,  как у
принца-регента   при   выздоровевшем   короле.    Она   не   переставала
демонстрировать свою почтительность,  и  я  не думала,  что у нее хватит
духу злоумышлять против богини,  но все же меня огорчало,  что и  в этом
райском уголке у меня имеются недоброжелатели... Кстати, официально Чаха
считалась женой вождя,  хотя он  был чуть ли  не на сорок лет ее моложе.
Таков обычай нгарэйху -  высшая светская и духовная власть всегда должны
быть объединены семейными узами. Когда умирает вождь или жрица, преемник
покойного наследует и  его  супруга -  что  в  принципе может привести к
кровосмешению,   если  новый  вождь  или   жрица  в   прямом  родстве  с
предшественником,  но такое бывает редко,  ибо обе должности у  нгарэйху
выборные,  а  не наследственные (причем вождя выбирают мужчины,  а жрицу
женщины).  Иногда случаи брака вождя с собственной матерью или жрицы - с
отцом все-таки бывают, но туземцы относятся к этому спокойно. Унг не был
сыном  Чахи,   но  получил  ее  в  том  возрасте,  когда  ее  детородные
способности давно остались в  прошлом;  это,  впрочем,  не  мешало вождю
продолжать свой род,  ибо, по обычаям нгарэйху, мужчина может брать себе
столько жен, сколько сумеет прокормить.
     Впрочем,  я  опять  отвлеклась.  Итак,  осмотрев пироги племени,  я
отобрала две из  них (менее всего осчастливив этим тех,  кому предстояло
изготовить им  замену  -  выдолбить лодку  каменным топором из  цельного
древесного ствола не так-то легко, знаете ли). После чего я организовала
экспедицию в  северо-западную часть острова,  где и решила устроить свою
верфь. Я вместе с девятью учениками отправилась вдоль берега на пирогах,
желая приобрести соответствующий опыт, а еще три десятка рекрутированных
мною аньйо пошли к зарослям гигантского тростника по суше,  неся с собой
топоры,   костяные  пилы,   трофейные  стальные  ножи,   шкуры,  которым
предстояло стать парусами, и веревки из высушенных лиан.
     Стояло чудесное утро.  Небо, еще не успевшее вылинять от полуденной
жары,  было такого свежего синего цвета, словно его только что вымыли. У
берега вода была совершенно прозрачной; легкие, словно стеклянные, волны
лениво  набегали  на  желтый  песок.  Дальше  от  берега  море  обретало
кристалльно-чистый бирюзовый оттенок;  кое-где в глубине, словно бледные
солнца,  покачивались медузы,  иногда, сверкая чешуей, быстро проносился
косяк мелких рыбок.  В бухте, куда нгарэйху обычно отправлялись рыбачить
и где лежали на берегу их пироги,  вода была гладкой, почти как в озере,
но, когда мы обогнули мыс, появилась небольшая волна, не представлявшая,
впрочем,  никакой опасности.  Пироги стремительно скользили по  воде;  я
гребла вместе со своими учениками. Точнее говоря, теперь уже я выступала
в  роли ученицы -  прежде мне не доводилось грести даже в цивилизованной
лодке,  а уж тем более работать веслом без уключины.  Это, между прочим,
не такое простое дело,  с непривычки довольно быстро устают плечи,  хотя
мне помогли мои регулярные тренировки с оружием.  Сначала было несколько
забавных моментов,  когда я  обрызгивала соседей или сталкивалась с ними
веслами, но потом втянулась в единый ритм.
     За юго-западной оконечностью острова нам в корму подул ветер, и мне
вдруг пришла в  голову одна  идея.  Я  положила весло в  лодку и  велела
остальным перестать грести,  а сама поднялась на ноги (Нэн,  старший сын
вождя,   предостерегающе  крикнул,   боясь,   что  мы   опрокинемся,   и
действительно,  я  тут  же  ощутила  неустойчивое качание пироги).  Стоя
спиной к  ветру,  я  расправила крылья.  Послышалось чье-то  восхищенное
восклицание.  Несколько секунд мне  казалось,  что  мы  лишь скользим по
инерции,  но  затем я  убедилась,  что лодка,  почти уже остановившаяся,
вновь набирает скорость.  Впервые в  жизни крылья действительно,  а не в
воображении, несли меня вперед, пусть и не по небу...
     Все-таки  вторая  пирога,  где  не  переставали  грести,  двигалась
быстрее, и я, поработав парусом еще некоторое время, вновь села на весла
(точнее,  весло у  каждого гребца было одно,  и им гребли попеременно то
слева,  то  справа).  Но  будь ветер сильнее,  как  знать,  кто вышел бы
победителем в гонке...
     Пироги плыли быстрее идущих через джунгли аньйо,  зато те двигались
по прямой,  так что к  тростниковым зарослям мы прибыли одновременно.  Я
критически  осмотрела  членистые  стволы,   постучала  по  ним  рукоятью
каменного  топора  (тяжеленная,  доложу  я  вам,  штука!),  проверяя  на
прочность,  отобрала те,  что сочла подходящими,  и  отдала распоряжения
рубщикам.  С  первым этапом строительства корабля мы управились довольно
быстро;  солнце еще не добралось до полудня,  а из стволов тростника уже
был  связан  трубчатый  настил,   укрепленный  снизу  двумя  поперечными
(точнее,  продольными,  если смотреть по курсу корабля) стволами. Каждый
седьмой ствол  сделали длиннее прочих  на  три  ширины  пироги и  дважды
просверлили  насквозь  с   каждой  стороны.   Сложнее  было  пробуравить
каменными инструментами отверстия в  бортах лодок,  но,  наконец,  и это
было сделано,  после чего настил был  уложен так,  что выступающие концы
стволов  легли  поперек пирог,  и  через  борта  и  отверстия в  стволах
пропустили веревки,  крепко  привязав настил к  лодкам.  Между  длинными
стволами в пирогах по-прежнему можно было сидеть. Внутренние борта обеих
пирог   уперлись   в   продольные  трубки,   что   придало   конструкции
дополнительную жесткость.
     Самые большие сложности,  однако,  возникли с  мачтой.  Тростничину
подходящей длины  (около десяти локтей) найти удалось,  и  прорубить для
нее дырку в центре плота тоже было несложно, однако она упорно не хотела
стоять вертикально -  то валилась набок, то проваливалась в дыру. Весила
она  пусть  и  не  столько,  сколько  сплошной древесный ствол  того  же
диаметра,  но полсотни фунтов в  ней все-таки было,  и  мне меньше всего
хотелось,  чтобы  она  свалилась,  когда мы  будем в  открытом море.  Мы
закрепили на ее вершине четыре веревки-растяжки и привязали их к четырем
углам плота-настила, а чтобы мачта не проваливалась, привязали, на манер
крестовины  меча,   перпендикулярный  кусок   тростничины  немного  выше
основания,  но конструкция все равно выглядела хлипкой и  ненадежной.  А
если подует ветер? Наконец мне пришла в голову идея: опустить мачту так,
чтобы ее основание уходило в воду, и насадить на это основание большой и
массивный, но при этом узкий и обтекаемый деревянный поплавок. Он сыграл
бы роль и противовеса,  и киля,  а заодно снял бы нагрузку на поперечный
брус,  удерживающий мачту.  Теперь я понимаю,  что, если бы не эта идея,
нас перевернуло бы первым же хорошим порывом ветра...
     На   то,   чтобы  вырубить  эту  штуковину  из  древесного  ствола,
продолбить в  ней  гнездо под  мачту,  а  потом еще просверлить с  боков
перпендикулярные  отверстия  для  закрепляющих  мачту  веревок,  у  моих
подопечных ушло два дня.  Сразу все не могли обрабатывать один поплавок,
поэтому большинство туземцев вернулось в  селение,  но я  ночевала возле
тростниковых зарослей вместе с оставшимися.  Я была так возбуждена,  что
почти не  спала и  все  время подгоняла сменявших друг друга работников.
Думаю,  без моих понуканий они провозились бы  втрое дольше.  Нгарэйху -
неплохой народ,  но жизнь в тропиках слишком комфортна,  чтобы воспитать
привычку к усердному труду.
     Рей я решила не делать,  чтобы не усложнять конструкцию,  где и так
слишком многое  держалось на  связанных крест-накрест стволах тростника.
По  моему  проекту,  основания паруса,  имевшего  форму  равнобедренного
треугольника,  следовало привязывать к концам тех стволов настила, более
длинных,  чем остальные,  с  помощью которых настил крепился к  пирогам.
Этих  стволов было  пять,  соответственно,  пять  уложенных поверх пирог
концов с каждой стороны, что позволяло ставить парус под разными, хотя и
фиксированными, углами.
     И вот, наконец, после того, как усилиями дюжины мужчин и женщин был
сшит парус (я  тоже было в  этом поучаствовала,  но быстро исколола себе
пальцы рыбьей костью и  предоставила туземцам с  их  более  грубой кожей
доканчивать остальное),  корабль был  готов.  Еще  раз осмотрев это чудо
судостроительной мысли (особенно жутко выглядел тяжелый кожаный парус из
неряшливо и  криво сшитых лоскутов),  я  отдала команду спустить его  на
воду.  На берегу он весил довольно-таки много,  мы не без труда дотащили
его  волоком до  воды.  Но,  когда это  сооружение наконец закачалось на
волнах (которые были посильнее,  чем в первый день строительства, но еще
далеко не штормовые),  я еще раз мысленно обозвала себя сумасшедшей. Вот
на  этом утлом плоту,  уложенном на  две  долбленые лодки,  я  собираюсь
пересечь две тысячи миль океана? Но - другой надежды выбраться с острова
не было.
     Я  пригласила своих  подопечных занять места в  пирогах.  Лодки при
этом погрузились несколько глубже,  чем я рассчитывала -  видимо,  парус
вышел все же слишком тяжелым. Впрочем, все могло быть и хуже. Мы немного
прошли на веслах (теперь,  естественно,  в каждой пироге гребли только с
одной стороны),  а  потом осмелели и  попробовали растянуть парус.  Пока
ветер дул в  корму,  все было замечательно,  но при попытке сменить галс
судно управлялось из  рук  вон плохо.  Весел,  спускаемых с  кормы обеих
лодок  в  качестве  рулей,   было,  похоже,  недостаточно  ("надо  будет
изготовить специальные,  пошире",  -  подумала я),  да и вообще,  полное
отсутствие навыков хождения под парусом сказывалось. Так и не сумев лечь
на желаемый курс,  я  сдалась,  велела спустить парус (то есть привязать
его  нижние концы  к  основанию мачты -  верхний был  намертво закреплен
наверху,  и  туда,  учитывая отсутствие вант,  было не  добраться) и  на
веслах идти к берегу. Как я ни жаждала как можно скорее покинуть остров,
приходилось признать,  что  перед выходом в  океан необходимо еще немало
практиковаться в бухте.
     Я еще не решила,  кого из моих подопечных взять с собой, и выходила
в  море то с  теми,  то с другими.  Кажется,  не всем им нравилось,  что
акцент наших занятий сменился с  фехтования на мореходство,  но желающих
дезертировать не нашлось,  хотя я  и  не стала бы никого принуждать.  Мы
по-прежнему  много  разговаривали,  отдыхая  после  упражнений и  потом,
теплыми тропическими вечерами,  причем в этих беседах звучало все больше
ранайских  слов.  Первоначально я  думала  лишь  о  том,  чтобы  команда
туземцев помогла  мне  довести  корабль до  какого-нибудь  колониального
порта,  где я  бы села на корабль,  идущий в сторону Гантру,  а нгарэйху
отправились бы в  обратный путь.  Признаться,  я  не очень задумывалась,
насколько сложнее им будет найти свой остров, чем мне - материк; мысли о
том,  что их  предки доплыли сюда вообще на веслах (во всяком случае,  о
парусах  в  племени  не  сохранилось даже  смутных  воспоминаний),  было
достаточно,  чтобы я  до поры отгоняла от себя эту проблему.  Но по мере
того,  как  мы  отваживались все  дальше  отходить  от  берега  в  своих
тренировочных заплывах,  я  все чаще задумывалась,  насколько мизерны их
шансы найти дорогу домой от самого Йертаншехе. Пожалуй, шансов добраться
до острова было не больше,  чем у  меня самой,  когда я оказалась в воде
после гибели "Звезды тропиков".
     Но во время наших бесед,  когда я  замечала,  как быстро схватывают
новое самые способные из туземной молодежи, у меня возникла другая идея.
А  нужно ли  им  вообще возвращаться?  Было бы жалко,  если бы знания из
области математики,  физики,  истории, ранайского языка, бесполезные при
образе жизни островитян,  так  и  забылись через несколько лет.  Вот  бы
отправить этих ребят учиться в  метрополию...  В  колониях им,  конечно,
делать нечего - там туземец может в лучшем случаи рассчитывать на участь
поденщика,  а  в  худшем и  вовсе  раба.  Но  в  Ранайе имеются туземные
диаспоры, образовавшиеся после того, как два столетия назад в метрополии
отменили рабство (совсем,  впрочем,  небольшие -  в  те годы колонизация
только  начиналась,   и  с  севера  успели  привезти  мало  невольников;
большинство ранайских рабов были родом из  самой Ранайи или других стран
Инйалгдара).  Они помогут своим...  (Тогда мне и в голову не пришло, что
ранайские  потомки  северных  туземцев  принадлежат  к   совсем   другим
племенам,  и  нгарэйху для них не более свои,  чем для меня гантрусы или
живущие на юго-востоке Инйалгдара шакабары;  впрочем,  среди аньйо чужой
расы представители разных племен,  наверное, все же чувствуют себя ближе
друг к другу, чем у себя на исторической родине.) Однако для того, чтобы
отправить их  на  корабле в  Ранайу и  дать  возможность обустроиться на
новом месте,  нужны деньги,  а  с  этим  наблюдались серьезные проблемы.
Помимо  почти  бесполезного желтого металла,  в  моем  распоряжении были
гантруские векселя,  но мне доводилось читать,  что в  колониях признают
только  наличные  -   а  если  колония,  куда  мы  доберемся,  будет  не
гантруской,  на эти бумажки тем более никто и смотреть не станет.  Еще у
меня  имелось  несколько  серебряных  монет,  найденных  под  ритуальным
деревом,  но там не набралось бы и двух десятков йонков. Хотя на "Звезде
тропиков" плыли  в  основном торговцы,  такая  скудость добычи  меня  не
удивила:  бриг  затонул  слишком  быстро,  аньйо,  первыми попрыгавшие в
шлюпку,  думали о спасении своей жизни,  а не своих финансов...  Если бы
хоть был сезон для плодов кура, их можно было бы взять с собой и продать
- но  до  сезона,  как я  узнала от туземцев,  оставалось еще почти пять
месяцев,  да и  все равно,  учитывая малую вместимость нашего суденышка,
много мы бы на этом не заработали.
     В   общем,   это  была  проблема.   Тем  не  менее,   я  продолжала
реализовывать  свой  план  и   сместила  акцент  в  своих  рассказах  на
географию,  так  что скоро мои подопечные уже наперебой мечтали побывать
за  морем  и  увидеть удивительные страны,  где  строят  каменные хижины
высотой в несколько этажей,  в одном селении,  именуемом "город",  может
жить  больше  десяти тысяч  аньйо  (нгарэйху,  не  учившиеся у  меня,  и
чисел-то  таких  представить не  могли),  зверей не  только едят,  но  и
запрягают в  ездящие по  земле  лодки,  а  цепные  птицы  сторожат дома.
Представьте себе,  им даже захотелось увидеть,  что такое зима и  снег -
вот уж, воистину, не понимают аньйо своего счастья...
     Непогода,  пришедшая с  севера,  вынудила  нас  прервать мореходные
упражнения.  Три  дня бушевал шторм,  даже более сильный,  чем тот,  что
выбросил меня на  остров за три месяца до этого.  Сидя на краю джунглей,
мы смотрели,  как огромные волны, грязно-бурые от взбаламученного песка,
с  грохотом рушатся на берег,  и  жадные языки кипящей пены вытягиваются
через весь пляж, новоря облизать стволы крайних пальм, а потом бессильно
откатываются обратно, сталкиваясь по пути с пеной пришедшей следом волны
и   вспухая   бурунами.   Буро-зеленые   мочалки  высыхающих  водорослей
обозначали границу,  до которой доставала вода. Иногда волна выносила на
пляж какой-нибудь предмет -  большую дохлую рыбину,  или пальмовый орех,
или даже целый ствол пальмы; как правило, следующая волна утаскивала это
обратно.  Я  подумала,  как было бы  здорово,  если бы шторм выбросил на
берег сундук с  сокровищами затонувшего корабля -  хотя бы и  того,  что
взорвался здесь 15  лет  назад,  ведь были же  там,  наверное,  какие-то
деньги в  капитанской каюте...  Но,  конечно,  подобные мечты  сбываются
только в сказках.
     О  том,  что  будет с  нами,  если такая буря застанет нас  посреди
океана,  и думать не хотелось.  Наверняка мое суденышко или рассыплется,
или  перевернется.  Правда,  с  прошлого шторма прошло три месяца,  а  я
расчитываю лишь на двухдекадное плавание, но где гарантия, что следующая
буря заставит себя ждать столь же долго?
     В  бурлящей пене  мелькнуло длинное,  в  пару  локтей,  темное тело
очередной рыбины. Лежа среди обтекающих ее пузырчатых потоков, она вдруг
вяло приподняла тяжелый хвост и шлепнула им по воде. Живая!
     -Я  ее достану!  -  вскочил с  места Нэн и  побежал прямо навстречу
волнам. "Стой, стой!" - крикнули разом и я, и несколько нгарэйху, но его
было не остановить.  Разбрызгивая пену, он помчался через залитый волной
пляж и  добежал до рыбы как раз в тот момент,  когда обрушился очередной
вал.  Нэн даже успел подхватить свою добычу (весившую,  наверное, фунтов
под сорок) и  повернуться к нам,  прижимая ее к груди (рыба меланхолично
открыла зубастый рот,  куда  явно  не  следовало класть палец),  но  тут
сплошная стена клокочущей пены,  налетев сзади,  сбила его с ног. Кто-то
вскрикнул,  многие,  включая меня, вскочили; опасность, что его унесет в
море,  была нешуточной. Несколько секунд в пене не было ничего видно, но
затем  в  воздухе мелькнула рука,  потом нога,  и  вот  весь  мокрый Нэн
поднялся на  четвереньки уже  заметно ближе  к  нам.  Пена,  откатываясь
назад, вскипала белыми валиками вокруг его рук и коленей. Свою добычу он
потерял.  Встав на ноги,  он поспешил к  нам -  сверкая зубами в улыбке,
несмотря на неудачу.
     -Можно  подумать,   племя  голодает!   -   накинулась  я  на  него.
Действительно, еды хватало и на суше, не говоря уже о реке.
     -Никому  еще   не   удавалось  поймать  голыми  руками  унэ-чу,   -
оправдывался он.
     -И ты только что подтвердил эту истину, - констатировала я. -Хорошо
еще,  что не догадался взять с собой и утопить шпагу. Завтра твое оружие
будет деревянным.
     -Прости,  Эййэ,  -  он  смиренно  наклонил  голову,  но  глаза  его
по-прежнему смеялись.  -Я понадеялся на твое покровительство,  но забыл,
что над стихией воды ты не властна.
     Я  оценила по  достоинству эту контратаку,  намекавшую не только на
мое  "божественное"  происхождение  от  солнца  и  неба,  но  и  на  мою
первоначальную неумелость в  управлении лодкой -  но  все же проворчала:
-Если ты  жить не можешь без рыбалки,  потренируйся лучше ловить рыбу на
крючок. Боюсь, когда мы будем в море одни, от сетей будет мало проку.
     Действительно, удочка была нгарэйху столь же в диковину, как и лук.
Они  либо  ловили рыбу сетями,  растягивая их  между несколькими идущими
параллельным курсом пирогами,  либо били острогой на мелководье.  Первая
удочка на острове была изготовлена под моим руководством:  леска из жил,
как и  тетивы луков,  деревянный поплавок,  камушек-грузило и  крючок из
рыбьих же крупных костей. Изобретение, впрочем, не прижилось - в отличие
от  луков,  оно  было  менее  эффективным по  сравнению с  традиционными
способами ловли.  Однако  во  время  плавания могло  пригодиться -  сети
хороши,  когда протянуты на большое расстояние, а для этого при ловле на
ходу нужно минимум два корабля.
     -Я чту твою небесную мудрость, Эййэ, - философским тоном изрек Нэн,
- но мне до сих пор кажется странным скармливать большого белого червяка
рыбе,  если можно съесть его самому.  Рыба, конечно, больше, зато червяк
вкуснее и без костей.
     Я  поморщилась.  Эти  жирные  белые  червяки,  личинки огромных,  с
ладонь,  лиловых жуков,  должно быть, действительно очень питательны, но
когда  я  видела с  аппетитом уплетающих их  туземцев,  мне  приходилось
делать усилие, чтобы удержать в желудке собственный обед.
     -В самом деле,  Эййэ,  - поддержала Нэна Ийхэ, - ты ведь ешь другую
нашу пищу,  почему ты не любишь червяков? Ты же не можешь знать, что это
не вкусно, пока не попробовала.
     -Червяки напоминают мне о  Шуше,  -  усмехнулась я.  -И брать целую
корзину их  с  собой в  море,  наверное,  не слишком удобно.  Куда проще
ловить на блесну, но я пока не решила, из чего ее можно изготовить.
     Ученики,   естественно,   поинтересовались,  что  такое  блесна,  я
объяснила, и на некоторое время нгарэйху погрузились в задумчивость: они
пытались припомнить предметы, блестящие, как рыбья чешуя, но, как и мне,
им не приходило в  голову ничего подходящего.  Но вечером,  когда я  уже
забыла об этом эпизоде, ко мне вдруг подошел Нэн.
     -Эййэ, ты больше не сердишься на меня?
     -Нет,  -  ответила я рассеянно,  погруженная в свои мысли о будущем
плавании.
     -Значит, я могу снова взять настоящую шпагу?
     Я вспомнила, что он наказан, и строго сдвинула брови:
     -Настоящая шпага  -  оружие взрослых воинов,  а  не  легкомысленных
мальчишек.
     -А если я скажу, что нашел для тебя блесну?
     -Вот как?  -  заинтересовалась я, только тут заметив, что он прячет
что-то за спиной. -Ну-ка, покажи.
     Он протянул руку и  с  гордым видом разжал кулак.  На ладони у него
лежала большая, как медаль, серебряная монета в десять йонков.
     -Где ты это взял?!
     -В  лесу,  -  беспечно ответил Нэн.  -Там,  где наши воины схватили
врагов, в тот день, когда ты спустилась с неба. Там таких еще много.
     Действительно,  я видела место боя лишь один раз из-за деревьев,  и
была слишком напугана,  чтобы рассмотреть все подробности,  да и то, что
видела,   запомнила  весьма  смутно  -   а   после  этого  туда  уже  не
возвращалась, да и не нашла бы дороги без провожатых. Выходит, кто-то из
торговцев все же подсуетился и успел прихватить с собой наличность...  Я
велела Нэну немедленно отвести меня на то место.
     Угли  кострища  уже  почти  скрыла  трава  (в  джунглях она  растет
удивительно быстро),  но  вещи убитых валялись на  прежних местах.  Лишь
увидев  их  во  второй раз,  я  ярко  вспомнила ту  жуткую картину,  что
открылась мне десять декад назад.  Теперь из сапога при моем приближении
выскочил какой-то  грызун  и  скрылся  в  траве,  а  камзол,  переживший
несколько дождей,  больше походил на тряпку.  Впрочем, добротная дорогая
ткань еще не начала гнить,  и я решила взять его с собой: на острове мой
гардероб ограничивался штанами,  но перед прибытием в цивилизованный мир
мне все же придется что-то надеть сверху,  а у этого камзола хотя бы нет
прожженной дыры,  как  у  того,  что  остался от  Каайле.  В  карманах я
обнаружила кремень и огниво, а также формочку для отливки пуль и кисет с
отсыревшим порохом.  Прихватила я и шляпу - пригодится от солнца. Но Нэн
уже указывал мне на то,  что я  проглядела в прошлый раз -  притаившийся
под  кустами коричневый саквояж из  тайуловой кожи,  некогда,  очевидно,
аккуратно застегнутый на  три ремня с  замочками,  но теперь два из этих
ремней  были  перерезаны  -   наверняка  ножом  моего  провожатого.  Нэн
непочтительно пихнул саквояж пяткой, и внутри глухо и дробно звякнуло.
     Там  было  почти 2100 йонков серебром.  Больше,  чем  сулил за  мою
голову губернатор Лланкеры.  Больше,  чем  мог  расчитывать заработать в
своем рейсе Тнай Лаарен...  На  эти  деньги я  могла не  просто оплатить
каюты первого класса для  себя  и  своих подопечных на  судне,  идущем в
любой порт мира - я могла нанять корабль целиком, а какой попроще, так и
вовсе купить.  Впрочем,  у  меня были более разумные планы,  чем покупка
корабля:  моим спутникам этих денег хватило бы на обустройство,  а мне -
на  дальнейшее путешествие до  острова пришельцев.  Даже не  потребуется
высаживаться в  Гантру,  чтобы  обналичить  векселя.  Теперь  только  бы
добраться до ближайшей северной колонии...
     Интересно,  подумала я, как сложилась бы судьба этих денег, если бы
не  туземцы.  Их обладатель не смог бы долго скрывать от остальных,  что
лежит в  саквояже,  а  ранайские суды и  полиция далеко...  Его спутники
сначала прирезали бы  его,  а  потом передрались бы друг с  другом из-за
такой добычи?  Или,  может,  все они осознали бы  бесполезность денег на
отрезанном  от  цивилизации  острове  и  использовали  бы  их  так,  как
предлагал Нэн - в качестве блесен?
     Так или иначе,  последняя беспокоившая меня проблема была решена, и
я решила отплыть как можно скорее,  как только закончится шторм.  Ах да,
оставалось еще  объявить  мой  план  нгарэйху и  утвердить окончательный
состав экипажа.  Когда мы с Нэном дотащили тяжеленный саквояж до селения
(точнее,  тащила я,  а  он  скакал вприпрыжку впереди и  даже не подумал
поинтересоваться,  не тяжело ли мне -  все же статус богини имеет и свои
отрицательные стороны),  так вот,  когда мы пришли, уже смеркалось, но я
не  захотела ждать  до  утра  и  велела ему  собрать остальных из  нашей
компании.
     Не  желая проводить собрание на  виду  у  всего племени,  я  отвела
учеников на  берег  реки,  где  мы  разожгли собственный огонь  (мысль о
погребальных  кострах,   недавно  горевших  на  этом  месте,   неприятно
царапнула меня,  но  я  отогнала  ее).  Я  объявила,  что  отправляюсь в
настоящее плавание к другим землям, о которых рассказывала раньше, и что
мне нужна команда;  как я и предполагала, почти все загалдели, наперебой
предлагая себя  -  не  пожелали  расставаться с  островом  лишь  старшие
охотники,  уже вышедшие из юношеского возраста, но я и так не собиралась
брать их  с  собой:  им  уже  поздно учиться и  привыкать жить  в  более
развитой культуре.  "Но,  -  продолжала я,  перекрывая шум,  -  те,  кто
поплывет со мной,  не просто увидят другие страны. Они смогут поселиться
там  и  узнать намного больше того,  что  я  успела рассказать,  намного
больше того,  что  до  сих  пор  узнавал нгарэйху за  всю свою жизнь..."
Некоторые задумались,  поняв,  что речь не просто о морской прогулке, но
большинство это  разожгло еще больше.  "Однако,  -  перешла я  к  самому
сложному,  -  я  не знаю,  как и когда вы сможете вернуться домой.  (Это
была,  конечно,  ложь;  я  знала,  что из Ранайи они не смогут вернуться
никогда,   если   только  не   захотят  выдать  свой   остров  очередным
работорговцам;  а  если бы даже и  захотели,  они все равно не знают его
координат).  Дело в  том,  что я  уже не  смогу помогать вам.  Я  должна
вернуться на небо", - добавила я чистую правду.
     Молодые  нгарэйху попритихли,  осознав  смысл  моих  слов.  У  меня
мелькнула мысль,  что  не  надо было предупреждать их,  надо было просто
поставить перед фактом, когда мы уже доплыли бы до колонии - но я тут же
устыдила себя за это.
     -Там,  куда вы приплывете,  тоже есть аньйо вашей расы, - поспешила
сообщить я,  -  они помогут вам устроиться.  Там есть законы, защищающие
всякого аньйо,  будь он южный или северный.  И у вас будут деньги, а там
это могучая вещь, - я показала серебряную монету с профилем Паарна III.
     -Это волшебный амулет? - спросил один из парней. Прежде я как-то не
успела рассказать им о  деньгах -  признаться,  я не знаю ничего скучнее
экономики.
     -В некотором роде,  -  усмехнулась я.  -На юге эти амулеты сильнее,
чем все корешки Чахи.
     Послышались смешки; молодежь старуху не любила, хотя и побаивалась.
Затем вдруг встала Ийхэ.
     -Я поплыву с тобой,  Эййэ.  До того, как ты пришла к нам, мне часто
становилось тоскливо, когда я смотрела на море, и я не понимала, почему.
Ведь я  была сыта и  здорова,  и  мать советовала мне не забивать голову
глупостями.  А  теперь я  поняла -  просто наш остров слишком маленький,
чтобы прожить на нем всю жизнь. Я бы зачахла, если бы осталась.
     -Я тоже с тобой,  Эййэ,  -  поднялся Нэн. -Если я упущу возможность
повидать все эти штуки, о которых ты говорила, я буду жалеть об этом всю
жизнь.
     -И я...  и я... - стали подниматься другие. Когда вызвался девятый,
я сделала знак рукой -  хватит.  В основном я не ошиблась в них -  плыть
хотели  лучшие ученики,  те,  на  кого  я  возлагала наибольшие надежды.
Правда,  Чог,  внук старого Нэрха, лучше всех моих подопечных овладевший
мечом (так что я в последние дни даже избегала фехтовать с ним, чтобы не
подрывать авторитет богини) и  в  то  же время выучившийся перемножать в
уме  трехзначные числа,  продолжал сидеть  на  песке,  скрестив  ноги  и
поглаживая рукоятку меча, с которым теперь не расставался.
     -А ты, Чог? - спросила я.
     -Я благодарен тебе за науку,  Эййэ,  но я остаюсь. С теми знаниями,
что ты мне дала, я буду великим вождем нгарэйху.
     Кто-то  засмеялся  над  этой  похвальбой,  но  замолк  под  колючим
взглядом Чога.  Похоже,  подумала я,  через  пару  лет  для  вождя  Унга
настанут сложные времена.
     -Что ж,  я никого не неволю,  - пожала плечами я. - Завтрашний день
отводится на  сборы,  а  послезавтра,  если  будет  хорошая  погода,  мы
отправляемся в путь.
     С  раннего утра  новость уже  знало  все  племя.  Когда  я,  сладко
потягиваясь,  вышла из своей хижины,  меня уже поджидала целая делегация
во главе с  Унгом и Чахой,  пожелавшими услышать подтверждение из первых
уст.  Как обычно,  открыто протестовать никто не осмелился, но я видела,
как нахмурился вождь,  не  желавший расставаться с  сыном.  Помимо Нэна,
моего ровесника,  у него было еще два мальчика, трех и шести лет, но - к
первенцу всегда особое отношение.
     -Если тебе нужно вернуться на небо, Эййэ, - решился он, - почему бы
тебе не  взлететь прямо отсюда?  Зачем плыть через стихию воды,  которая
тебе не подвластна?
     Ну вот.  Все время,  пока я жила в племени,  я в глубине души ждала
этого.  Что кто-нибудь наберется смелости и спросит,  почему я не летаю.
Конечно,  не летали и прежние "живые воплощения",  но те рождались среди
нгарэйху с маленькими крыльями, а я-то "пришла с неба"...
     -Так предначертано стихиями,  -  привела я  заготовленный ответ.  -
Смертным  этого  не   понять.   ("И  мое  собственное  непонимание  тому
свидетельство", - мрачно добавила я про себя.)
     -В  самом деле,  Унг,  -  визгливо воскликнула Чаха,  -  к  чему ты
споришь с Праматерью Эййэ?  Разве она не старше и не мудрее всех нас? Ты
навлечешь на нас гнев стихий!
     Очевидно,  старуха так  рада была наконец от  меня избавиться,  что
пожертвовать девятью молодыми, здоровыми и способными членами племени не
казалось ей чрезмерной ценой. Что ж, как гласит ранайская поговорка, "не
любит меня пиявка,  а дурную кровь отсасывает".  Так или иначе, даже те,
кто не хотел отпускать своих детей,  вынуждены были смириться,  а многие
нгарэйху  выразили  желание  помочь  в  подготовке  нашего  суденышка  к
плаванию.
     На  корабль были  погружены большие оплетеные кувшины с  водой (мне
было нечем померить точно,  но,  думаю, пинт двести пятьдесят там было),
две корзины с фруктами, небольшой запас копченого мяса, несколько одеял,
сшитых из шкур ипу-ипу (обитавших на острове всеядных зверей с пятнистым
мехом, достигавших в длину где-то трех локтей и безвредных для аньйо) и,
конечно,  саквояж  с  деньгами,  а  также  оружие.  Последнее стало-таки
предметом спора между мной  и  Унгом:  он  хотел,  чтобы стальные клинки
остались в племени,  а отплывающие взяли с собой лишь традиционные копья
и дубинки. В этом была логика: раз мы плывем в страны, где делают оружие
из металла, то сможем добыть его там, а на острове взять новое негде. Но
и  мне хотелось получше вооружить наш отряд -  все-таки мы везли с собой
немалые деньги,  и  неизвестно,  с  каким  сбродом придется столкнуться,
прежде чем мы сможем купить все необходимое. Слухи о колониальных нравах
ходили не самые приятные.  Но, отдавая должное справедливости аргументов
вождя, я согласилась оставить ему один меч, три сабли и одну шпагу.
     Изначально я  собиралась взять с  собой весь желтый металл,  но для
этого пришлось бы  обращаться к  Чахе с  просьбой снова проводить меня в
святилище,  а  мне этого не хотелось.  Теперь,  когда у  меня был полный
саквояж настоящих денег,  в желтом металле уже не было нужды,  да и ни к
чему было утяжелять груз.  Что самое смешное,  я и впрямь решила,  что в
качестве блесен можно использовать серебряные монеты -  те мелкие, что я
нашла под деревом; вот ведь до чего доводит богатство! Хотя, в принципе,
эти монеты не  должны были потеряться -  разве что рыбе удастся оборвать
леску...
     И  вот,  наконец,  весь  груз был  уложен в  пироги или  привязан к
центральному  настилу  кораблика;  буря  уже  улеглась,  и  я  назначила
отплытие на рассвете. Не знаю, как провели члены моего экипажа последнюю
ночь перед расставанием с  родными;  во всяком случае,  мне в свое время
тоже  пришлось пройти через  такое,  теперь же  я  безмятежно спала.  На
рассвете  меня  разбудил Нэн,  робко  просунувший курчавую голову  между
циновкой и краем входного проема: "Эййэ, светает..."
     "Угу..."  -  пробурчала  я,  глядя  на  него  непонимающими со  сна
глазами, но затем вспомнила, что нам предстоит, и сон тут же улетучился.
Я  собрала  трофейную одежду,  взяла  шпагу,  в  последний раз  оглядела
хижину. Затем набросила на голые плечи поверх крыльев камзол и рассовала
по его карманам наиболее нравившиеся мне деревянные и  глиняные фигурки.
Ну  что ж,  пора.  Не так уж много времени я  здесь провела,  а  уезжать
навсегда все-таки жалко...
     Провожать нас, конечно же, пришло все племя. Мы вышли на пляж. Море
было пусть и  не  зеркально гладко,  но спокойно,  небо безоблачно;  все
благоприятствовало  отплытию.   Несколько  охотников  помогли  столкнуть
кораблик в воду.  Мы - две девушки и восемь парней - забрались в пироги,
где после загрузки всех припасов было тесно (в пироге и  так не очень-то
много места, это вам не баркас), но все же можно было сидеть и грести. Я
услышала,  как киль-поплавок осевшего суденышка проскрежетал по дну,  но
следующая волна,  хотя и совсем невысокая,  приподняла нас; мы вгрызлись
веслами в  воду и  сделали гребок,  отходя от берега.  В какой-то момент
казалось,  что нас прибьет обратно, но еще несколько сильных гребков - и
мы ушли с  мелководья.  Удалившись от побережья локтей на девяносто,  мы
взяли  курс  на  западный мыс,  ограждавший бухту.  Провожающие все  еще
стояли на линии прибоя, многие вошли в воду и махали нам, но нам некогда
было махать в  ответ -  мы  работали веслами.  Однако я,  уже сбросившая
камзол, помахала остающимся крыльями за всех нас.
     Ветра почти не  было,  и  мы так и  шли на веслах,  огибая остров с
запада; думаю, для моих спутников это было не самое приятное испытание -
так  долго плыть вдоль родных берегов,  зная,  что  вряд  ли  увидишь их
снова.  Им было бы легче,  если бы остров быстро скрылся за кормой... Но
селение и бухта находились в его южной части, а наш путь лежал на север.
     Наконец мы легли на курс,  который,  как я надеялась, спустя декаду
или  максимум две  должен был привести нас к  побережью Йертаншехе.  Нам
пришлось грести еще  несколько часов,  а  остров все  еще  был  виден за
кормой;  он словно не хотел нас отпускать.  Правда, в не имеющих уключин
лодках гребут лицом вперед,  а  не назад,  так что мои спутники смотрели
уже не на остров,  а в открытый океан.  Я сидела второй в правой пироге,
следом за Нэном, задававшим темп.
     К  полудню,   когда  остров,   наконец,   окончательно  скрылся  за
горизонтом,   мы   уже  порядком  устали.   К   счастью,   еле  заметный
юго-югозападный ветерок вскоре окреп,  и мы поставили парус.  Тренировки
пошли на  пользу:  мы  сразу расположили его под правильным углом,  да и
новых рулей кораблик слушался хорошо.  Мои спутники,  приунывшие было от
монотонной работы веслами,  вновь повеселели; мы смыли пот морской водой
и  выпили пресной.  Немного отдохнув,  опробовали удочки,  но  до самого
вечера так ничего и  не поймали;  правда,  у  Нэна один раз клюнуло,  но
добыча сорвалась с крючка.  Впрочем, пока у нас и без того хватало пищи.
Поскольку  в  пирогах  было  тесно,  мы  по  трое-четверо  выбирались на
центральный настил и  сидели там;  двое парней,  устроившись на передней
кромке плота, свесили ноги в бегущую навстречу воду, но я строго сказала
им,  чтоб не тормозили судно.  Потом я,  наконец,  вспомнила,  что нужно
назначить вахты,  и распределила,  кто будет спать вечером, кто в первую
половину ночи,  кто  во  вторую.  Лийа в  эти дни как раз всходила около
полуночи,  и  это был удобный способ разграничить вахты;  себя я  велела
разбудить с ее восходом,  а если что-нибудь случится (например,  заметно
изменится ветер), то раньше.
     Вообще Лийа и остальные светила играли для нас в этом плавании, без
преувеличения,   жизненно  важную  роль.  Еще  на  острове,  готовясь  к
путешествию,  я  наблюдала за  дневным и  ночным небом,  составляя некое
подобие навигационной таблицы.  За неимением бумаги и  карандаша чертить
приходилось палкой на земле возле хижины; нгарэйху было строго запрещено
подходить к  этим  чертежам,  чтобы  ненароком не  затоптать их.  Потом,
правда,  дождь уничтожил мою  работу,  но  я  к  тому времени уже успела
изготовить свой навигационный прибор.  Состоял он  из  плоской дощечки с
дыркой от  сучка  в  середине;  в  эту  дырку  была  воткнута проходящая
насквозь прямая палочка.  От  дырки были процарапаны радиальные черточки
разной длины,  а возле верхнего края дошечки я вырезала стрелку.  Каждая
черточка соответствовала положению и  длине тени от  палочки в  тот  или
иной момент дня,  при условии,  что стрелка смотрит строго на  север.  В
результате,  если  повернуть доску таким образом,  чтобы тень  совпала с
одной  из  черточек (или,  по  крайней мере,  оказалась между  соседними
черточками, наиболее близкими ей по длине), то стрелка укажет в северном
направлении.  Естественно,  надо учитывать,  что  тени бывают одинаковой
высоты до и после полудня; послеполуденные черточки я подкрасила красной
краской.
     Правда,   прибор  этот  не  универсальный  -   высота,  на  которую
поднимается солнце,  а  значит,  угол падения его  лучей и  длина тени в
определенный час  меняются как  с  ходом  дней,  так  и  с  удалением от
экватора.  Для  того,  чтобы  воспроизвести  исходный  угол,  достаточно
наклонить дощечку в полдень (а наступление полудня определяется по самой
короткой тени) так,  чтобы тень  от  нее  вновь совпала с  эталонной для
этого  времени.  После чего  дальнейшие измерения,  вплоть до  следующей
корректировки, надо проводить, сохраняя этот наклон. Проблема, однако, в
том,  что для того, чтобы в любое время знать, в какую сторону наклонять
дощечку, нужно уже знать, где север.
     Можно,   впрочем,  сначала  определить  это  приблизительно,  потом
наклонить дощечку и получить уже более точное приближение.  Наверное,  в
высоких широтах,  где солнце движется по пологой траектории, такой метод
давал бы слишком большую ошибку, но в тропиках, где длина тени в течение
дня меняется очень сильно, он вполне годится. Для измерения угла наклона
я привязала к нижней части палочки (прямо под дощечкой) отвес (сделанный
из  куска  лески  и  маленького желтого самородка -  самого  тяжелого из
имевшихся у  меня  мелких  предметов).  К  нижнему  концу  палочки  была
привязана полукруглая шкала,  вырезанная из  толстой скорлупы пальмового
ореха;  ее  концы  упирались в  дощечку и  были  для  верности приклеены
смолой.
     Я жутко гордилась собой,  когда все это придумала. Однако я не учла
одного обстоятельства -  что на корабле, качающемся на волнах, не так-то
просто держать прибор все  время  под  одним углом.  Приходилось снимать
показания вдвоем:  один старался держать дощечку ровно, следя за отвесом
снизу,  а  второй в  это время определял направление по тени сверху.  На
молодых  нгарэйху  мой  навигационный инструмент  произвел  неизгладимое
впечатление -  правда,  не  столько  гениальностью,  сколько  совершенно
лишней, на их взгляд, сложностью: определять дорогу по солнцу им было не
в  новинку,  но  они всегда делали это на глазок.  Однако,  им прежде не
доводилось  путешествовать  на   тысячу  миль  вдоль  меридиана  посреди
лишенной всяких ориентиров водной пустыни...
     С ночной навигацией все было намного проще:  я заметила, что вблизи
севера  над  горизонтом в  течение ночи  поднимаются три  довольно ярких
звезды.  Когда меня,  как и было уговорено, разбудили с восходом Лийи, я
первым делом  отыскала их  взглядом и  заметила,  что  мы  отклонились к
востоку.  Я тут же,  перебираясь через спящих нгарэйху, полезла на корму
делать втык рулевым обеих порог, но те ответили, что не виноваты - парус
загораживает им обзор,  они следят лишь за тем, чтобы северные звезды не
появились слева или  справа от  него.  Я  смутилась:  иногда не  удается
предусмотреть даже  самые  простые вещи.  Во  время  наших тренировок мы
проводили в  море по  много часов,  но всегда возвращались до темноты...
Решив,  что вырезать смотровое окно в парусе смысла не имеет -  от мачты
до кормы было все же довольно приличное расстояние,  и дыру, позволяющую
не  терять звезды из  виду  при  всех  эволюциях кораблика,  пришлось бы
делать  слишком  большой  -  я  полезла обратно,  взобралась на  настил,
обогнула парус,  уцепившись за его край,  и  уселась спереди,  чтобы при
необходимости корректировать курс.  Делать  это,  конечно,  пришлось  бы
голосом,  несмотря на спящих,  но -  если молодой аньйо хочет спать, его
никакие крики не  разбудят,  а  если разбудят,  значит,  не  так уж  ему
хочется спать. Это я по себе знаю.
     Лийа поднималась над восточным горизонтом,  но  не только ее лунная
дорожка переливалась ртутными блестками в черной воде.  То тут, то там в
море  вспыхивали искры,  покачивались островки бледно-голубого света.  Я
знала, что это - люминесцентный планктон, мелкие живые организмы, хорошо
известные ученым,  и  все же  призрачное,  холодное,  струящееся из моря
сияние казалось чем-то таинственным, даже мистическим. Я не удержалась и
опустила ногу в  прохладную воду,  а  потом смотрела,  как капли жидкого
пламени падают со  светящихся пальцев...  А  над  нами  сверкали звезды,
выглядевшие довольнотаки невзрачно на фоне этой водной феерии - и все же
где-то среди них, я верила, была звезда моих предков, куда мне во что бы
то ни стало надо вернуться...
     Неприятности начались на второй день. В качестве первого сюрприза у
двух нгарэйху разыгралась морская болезнь. Я никак не ожидала, что после
всех наших тренировочных заплывов такое возможно.  Но те заплывы длились
максимум часов семь,  а  теперь мы провели в море уже больше суток.  Оба
парня  поначалу  здорово  перепугались,  решив,  что  навлекли  на  себя
проклятие стихий,  а  когда я объяснила им,  в чем дело -  смутились.  К
счастью, уже к вечеру им стало лучше (все-таки тренировки сказались), но
к  этому времени уже обнаружилась другая проблема -  менялся ветер.  Всю
ночь и  утро он был практически попутным,  как и  накануне,  лишь слегка
отклоняясь к востоку,  но к полудню дул уже в борт,  а несколько часов и
вовсе сменился на северо-западный.  Я читала, что суда с косыми парусами
хорошо ходят круто к ветру,  но одно дело -  читать,  а другое -  уметь.
После пары часов довольно неуклюжего маневрирования я  приказала браться
за весла.  Похоже было,  что грести придется и  ночью,  поэтому я  ввела
скользящий график: восемь гребли, двое отдыхали.
     Единственной отрадой этого  дня  стала  рыбина,  которую на  закате
поймал  парень  по  имени  Нгош  -  горбоносая,  с  глазами  навыкате  и
ярко-красными плавниками.  В ней было фунтов десять; когда Нгош подтащил
ее к  лодке,  Нэн,  опасаясь,  что повторится вчерашняя история и добыча
сорвется, молниеносным выпадом пронзил ее шпагой. Я рассмеялась, впервые
наблюдая  подобное  использование  благородного  оружия...   На   борту,
естественно,  негде было развести огонь,  так что добычу съели сырой. Я,
правда,   воздержалась,  предпочтя  кусок  копченого  мяса  и  несколько
фруктов, но прочие усталые гребцы не жаловались.
     Пока  разбирались с  рыбой,  начало темнеть;  в  низких широтах это
происходит быстро. На востоке уже появилась первая из неподвижных звезд,
но  на  западе скрывшееся за  горизонтом солнце еще подсвечивало розовым
пушистые животы двух облаков.  Облака выглядели мирными и  не  желающими
ничего дурного, но это были лишь разведчики вражеской армии. Ее основные
порядки двинулись маршем по небу позже,  гася звезды и  не позволив даже
самой Лла выйти на небо - лишь смутное багровое пятно еле маячило сквозь
их  толщу.  Какое-то  время на  севере еще  оставалась полоса свободного
неба,  но ближе к  рассвету облачный фронт дотянулся и  туда,  лишив нас
ориентира.  Я сдалась и велела лечь в дрейф -  признаюсь, сделала это не
без удовольствия, как, вероятно, и мои спутники, ибо многочасовая гребля
всех вымотала.
     Мы  проспали  все  утро  -  все,  включая  вахтенных.  Я,  конечно,
накинулась на них за это, но они вяло оправдывались, что за время их сна
все равно ничего не изменилось.  Действительно, небо было словно закрыто
толстым ватным одеялом.  Средний силы ветер дул  нам в  корму,  но  это,
конечно,  не значит, что он был попутным, ибо определить его направление
не представлялось возможным.  Хотя парус был убран,  ветер все же сносил
наш легкий кораблик - куда, неизвестно.
     Понятно,  что  на  настроении  команды  это  отразилось  не  лучшим
образом.  Юноша по имени Тонх даже заикнулся, не вернуться ли на остров,
от  которого мы  еще  не  так  далеко.  Нэн  сверкнул на  него  глазами,
собираясь, как видно, обозвать трусом, но я упредила перепалку.
     -Если ты хочешь вернуться, Тонх, готов ли ты указать точный курс на
остров? - осведомилась я.
     -Ну... где-то там, - махнул рукой он, скорее всего, наудачу.
     -Отлично.  Предположим,  ты ошибся всего на один румб.  Это, как ты
знаешь,  одна  тридцать вторая  часть  круга,  или, приблизительно,  0.2
радиана. За эти два дня мы проплыли около двухсот миль (на самом деле я
отнюдь не была в этом  уверена).  На сколько мы отклонимся, если пройдем
это расстояние с ошибкой в один румб?
     Тонх замялся. Он уже явно жалел, что вылез со своим предложением.
     -Смелее,   Тонх.   Я   же   совсем  недавно  объясняла  вам  основы
тригонометрии.  Здесь нет  ничего сложного.  Как определить одну сторону
прямоугольного   треугольника   по   перпендикулярной   ей   стороне   и
противостоящему углу?
     -Ну... надо умножить... на синус...
     -На тангенс, - подсказала сердобольная Ийхэ.
     -Таблиц у  нас  нет,  но  для малых углов тангенс приближенно равен
самому углу в радианах. Значит, умножаем 200 на 0.2, сколько получается?
     -40, - на сей раз без запинки ответил Тонх. С тригонометрией даже у
моих  лучших  учеников еще  были  проблемы,  но  действия с  дробями они
усвоили твердо -  неплохой результат для  тех,  кто  четыре месяца назад
умел считать лишь до двадцати.
     -Вот. Мы пройдем в сорока милях от острова при ошибке только в один
румб,  при условии,  что будем все время плыть прямо, а не отклонимся от
курса еще двадцать раз по пути. Он останется далеко за горизонтом.
     -А как же мы попадем туда, куда плывем сейчас?
     -Ну я же вам говорила, что там не остров, там большой материк! Мимо
него невозможно промахнуться!
     Увы, и в этом я отнюдь не была уверена. Однако, продолжив спонтанно
начавшийся урок,  я  сумела  отвлечь экипаж от  мрачных мыслей.  Вообще,
маленькое суденышко, дрейфующее посреди океана - весьма подходящее место
для учебных занятий. Больше-то делать все равно нечего, и удрать с урока
ученики не могут.
     Небо  прояснилось лишь спустя два  дня  (первые просветы,  впрочем,
появились еще накануне,  позволив убедиться, что мы плывем хотя бы не на
юг).  Ветер снова сносил нас к  востоку,  и мы,  хотя и поставили парус,
периодически помогали себе веслами, выгребая в нужном направлении. Затем
мы  какое-то  время наслаждались южным ветром,  но наслаждаться пришлось
недолго, ибо с утра седьмого дня он все больше свежел, крепчал, поднимая
темно-синие волны и  вспенивая их гребни.  Низкие борта пирог то и  дело
захлестывало водой,  и  нам прихидилось все время вычерпывать ее чашками
из скорлупы кура,  которые мы обычно использовали для питья. При порывах
ветра  мачта  угрожающе  кренилась,  заставляя носы  лодок  зарываться в
волну, и нам пришлось сначала уменьшить площадь паруса, отвязав один его
край, а потом и вовсе обмотать лоскутное кожаное полотнище вокруг мачты.
Ночь  с  седьмого на  восьмой день  была бессонной -  попробуйте уснуть,
когда вас регулярно окатывает морская вода! К тому же, мокрые, на ветру,
мы дрожали от холода (одеяла и мой камзол, разумеется, промокли насквозь
и  не  могли  служить  защитой).  Восьмой  день  был  настоящей  пыткой;
измученные  бессонницей  и  качкой,   мы  продолжали  вычерпывать  воду,
фактически сидя или стоя в ней.  Тростниковые стволы угрожающе скрипели,
сдвигаясь друг относительно друга в своих веревочных путах.  А ведь,  по
меркам больших кораблей,  это  был  не  настоящий шторм,  просто сильный
ветер...  Единственным способом  отдохнуть было  привязаться к  мачте  и
немного подремать в таком положении.  Чудо, что никто из нас не свалился
от  усталости за  борт;  зато,  хоть весь наш  груз и  был привязан,  мы
потеряли один  из  кувшинов с  водой  -  как  видно,  ослабли  размокшие
веревки...
     Лишь на  девятый день ветер спал до  умеренного,  но  у  нас уже не
осталось сил  даже чтобы поставить парус.  Полдень этого дня  застал нас
спящими вповалку в пирогах и на настиле.
     Проснувшись,  я  вытащила левое крыло из-под пристроившегося на нем
Нэна  и  некоторое время махала им,  восстанавливая кровообращение.  Был
штиль;  синяя  морская гладь  играла  ослепительными солнечными искрами.
Прищурившись в  сторону  солнца,  я  поняла,  что  пропустила полуденные
измерения,  и выругала себя за это,  но без особого энтузиазма. Хотелось
пить.  Я дотянулась до привязанного у мачты кувшина, вытащила деревянную
пробку и огляделась в поисках чашки. Но та, как видно, давно уже плавала
по морю отдельно от нас,  так что я,  наклонив кувшин, сделала несколько
глотков прямо из  горлышка.  Вода была теплая,  но так было даже лучше -
оторваться от холодной было бы труднее. Наши запасы и так были расчитаны
на скромное потребление, а теперь, с потерей кувшина...
     Завозился,   просыпаясь,   кто-то  из  парней.  Ийхэ,  свернувшаяся
калачиком в обнимку с мачтой, заморгала, села, сладко потягиваясь, потом
улыбнулась - не то мне, не то солнцу, не то нам обоим сразу. И вдруг, не
успела я  улыбнуться в  ответ,  выражение ее лица резко изменилось:  рот
испуганно открылся,  распахнувшиеся глаза уставились на  что-то  за моей
спиной.
     Я  мгновенно  обернулась.  В  первый  миг  я  ничего  не  заметила,
ослепленная   сверканием   солнечных   бликов,    но   затем   различила
бледно-сиреневый  плавник,   стремительно  скользивший  над   водой   по
направлению к нам.
     -Рэтэ-чу! - крикнула Ийхе, обретя наконец дар речи.
     По-ранайски эти морские хищники называются морьйалами.  Неграмотные
аньйо считают их рыбами (и нгарэйху не исключение - "чу" значит "рыба"),
но морьйалы только внешне похожи на рыб,  а на самом деле они, как и мы,
дышат легкими и  вскармливают детенышей молоком.  Еще их от рыб отличает
хвост -  горизонтальный,  а не вертикальный.  Прежде я никогда не видела
их,  даже в  виде чучела,  но  не раз читала в  книгах о  путешествиях и
географических  открытиях  про   "наводящий  ужас   сиреневый  плавник".
Морьйалы не так зубасты,  как йаргарры,  и по размерам уступают наиболее
крупным из них - зато намного умнее этих рыб...
     От крика Ийхэ мигом проснулись остальные. Те, что спали на настиле,
шарахнулись к  мачте,  инстиктивно убирая руки и  ноги подальше от  края
плота.  Буквально в считанных локтях от нас плавник вдруг ушел в воду, и
я успела заметить в прозрачной глубине длинное, не меньше десяти локтей,
тело, скользнувшее под плот. Мы в первый момент замерли, потом принялись
оглядываться, ожидая, где плавник покажется снова.
     Но плавника нигде не было.
     -Должно  быть,  в  глубину ушел,  -  сказал Тонх  после,  наверное,
десятиминутного ожидания.
     -А по-моему, он прямо под нами, - возразил Нэн, приглушая голос.
     -Сколько он там может сидеть? - скептически фыркнул Тонх. -Приплыл,
увидел, что тут только несъедобное дерево, и уплыл.
     -Столько,  сколько  нужно,  чтобы  с  дерева  свесилось  что-нибудь
съедобное, - усмехнулся Нэн.
     -Да брось ты, у рыбы на такое ума не хватит.
     -Он не рыба...  -  начала объяснять я, но тут Тонх, желая проверить
свою гипотезу,  нагнулся над краем пироги, пытаясь увидеть, что делается
в воде под настилом.
     И  в  тот  же  миг  кораблик содрогнулся от  мощного  удара  снизу,
пришедшегося в  правую пирогу (как раз из нее и  выглядывал Тонх).  Крик
вырвался разом из нескольких глоток (и моя не исключение); те, кто стоял
или сидел в недостаточно устойчивой позе, потеряли равновесие и полетели
на трубки настила,  на дно пирог или -  в воду.  Я услышала минимум пару
всплесков,  но,  возможно,  некоторые слились в один.  Но мне было не до
того,  чтобы считать всех упавших -  я видела, как кувырнулся через борт
Тонх;  сейчас  он  бултыхался  между  пирогами,  пытаясь  ухватиться  за
скользкий от  воды  край  настила.  Мы  с  Нэном находились ближе всех и
разом,  перегнувшись через край,  протянули ему руки;  он вцепился в них
мертвой хваткой,  и  мы  потащили его вверх.  Но  это не  так-то легко -
рывком выдернуть из воды здорового парня,  даже вдвоем!  Быстрее, чем мы
встаскивали его, из глубины приближалось бледное веретенообразное тело -
я видела,  оно мчалось, словно шутиха. И все-таки мы почти успели. В тот
миг,  когда поверхность воды  с  шумом вспорол бутылкообразный сиреневый
нос и  раскрылась зубастая пасть,  способная без особого труда раскусить
аньйо пополам,  Тонх уже уперся одним коленом в  край настила,  а вторую
ногу старался задрать как можно выше.  Но в  этот момент его мокрая рука
вдруг соскользнула с  моего предплечья,  сразу же сорвалось колено -  и,
хотя я  успела перехватить его  за  запястье,  ноги Тонха ухнули прямо в
пасть чудовищу.
     Однако прежде,  чем морьйал успел сомкнуть челюсти, откуда-то сбоку
метнулось  весло,  втыкаясь  между  зубами  у  самого  основания  пасти.
Раздался хруст разгрызаемого дерева.  Мы с  Нэном снова рванули изо всех
сил и повалились навзничь; между нами грудью и пузом на стволы шлепнулся
Тонх,  застонав от боли.  Я тоже морщилась - зашибла при падении крылья.
Где-то вне поля нашего зрения морьйал с плеском вновь ушел в воду.
     -Цел? - спросил Нэн, садясь на плоту.
     -Да вроде...  -  Тонх,  как некую диковину, разглядывал собственные
ноги,  которых было по-прежнему две, и недоверчиво шевелил пальцами. Цел
он  был,  впрочем,  не совсем -  чуть выше левой лодыжки сверху и  снизу
обнаружились две довольно глубокие раны,  и  кровь,  смешиваясь с водой,
стекала на мокрые стволы настила.
     -Весло из-за тебя потеряли,  - сердито сказала Ийхэ. Я взглянула на
нее;  девушка держала в руках обломок, точнее, огрызок весла (к счастью,
пара запасных весел у  нас  с  собой была).  Так значит,  это она успела
сориентироваться быстрее,  чем  кто-нибудь  еще,  и  проделала  то,  что
требовало ловкости  и  смелости  одновременно!  Я  с  усмешкой  оглядела
парней;  я знала,  кое-кто из них был против того, чтобы брать в команду
девчонку (я -  другое дело,  я  -  богиня,  а  вот Ийхэ...)  Вот так-то,
носатики!
     Впрочем,  посреди открытого моря не  стоило заострять противоречия.
"Ладно, все хорошо, что хорошо кончается", - сказала я примирительно.
     -Ничего еще не кончилось, - хмуро возразил Нэн, указывая на розовые
лужицы между стволами.  Кровавая вода, несомненно, просачивалась вниз. -
Он  учуял  кровь,  теперь он  точно не  уйдет,  -  констатировал юноша и
добавил: - Возьмите копья.
     Мне не очень понравилась командирская интонация -  все же не он был
здесь капитаном - но распоряжение было разумным, и я не стала возражать.
     Несколько парней ощетинились копьями в  разные стороны,  держась за
мачту;  остальные крепко ухватились одной рукой за борта пирог, готовясь
нанести удар оттуда. Я не умела обращаться с копьем, но на всякий случай
держала наготове шпагу.  Снова потянулось невыносимое,  как  тонкий звон
струны,  ожидание.  Мы ждали атаки каждую секунду,  и  все же она пришла
неожиданно.  Удар пришелся прямо в  настил;  на  сей  раз  все держались
надежно,  и  никто  не  упал,  но  мне  не  понравился треск,  который я
услышала.  Пожалуй,  такими темпами эта  туша  разнесет корабль...  Нгош
наугад ткнул копьем в  воду -  с опозданием и явно без особой надежды на
успех; остальные даже не пытались.
     -Так мы его не достанем, - мрачно изрек Нэн. -А он нас может.
     -Надо его выманить под удар, - сказала я.
     -Как? - усмехнулся Нэн. - Есть желающие сунуть ногу в воду?
     -Зачем ногу?  -  возразила я.  -У  нас  еще остался кусок копченого
мяса.
     -Последний, - напомнил Нгош.
     -Корабль у  нас  тоже  последний,  -  заметила я,  снимая  крышку с
корзины.  Нэн  насадил мясо  на  копье.  Выглядел кусок явно скромно для
такой здоровой твари.
     -Не знаю, любит ли рэтэ-чу копчености... - произнес он с сомнением.
     -У  нас  есть свежая кровь,  -  напомнил Тонх.  Он  чувствовал себя
виноватым и изо всех сил старался быть полезным.  Нэн кивнул и несколько
раз провел насаженным на  копье куском мяса по  его раненой ноге,  затем
скомандовал  остальным:   "Идите  сюда  и  приготовьтесь",  указав,  что
собирается опустить копье  между  лодками  со  стороны кормы,  туда  же,
откуда мы вытащили Тонха. Трое парней встали у края настила, по двое - в
каждой пироге;  я,  Ийхэ (тоже владевшая шпагой лучше, чем копьем) и, по
моему настоянию,  раненый Тонх остались на  плоту за  спинами охотников.
Нэн опустил наконечник в  воду.  Я видела,  как под коричневой кожей его
руки  напряглись мускулы,  превратившись в  сжатую  стальную пружину для
молниеносного удара.
     На  сей  раз  ждать пришлось недолго.  Дразнящий запах крови сделал
свое  дело.  Снова  из  воды  взметнулась коническая морда  с  разинутой
пастью,  и в эту-то пасть,  в самую жадно отверстую глотку,  Нэн со всей
силы  всадил свое  оружие вместе с  приманкой.  Копье  слева вонзилось в
белесое  сводчатое нёбо  хищника,  копье  справа  воткнулось в  лишенный
ноздрей нос  (ноздри у  морьйалов на  затылке),  нгарэйху с  пирог  тоже
нанесли свои удары;  звук был такой,  как будто палками ударили по  туго
набитому мокрому мешку. Брызнула кровь; морьйал издал свистяще-щелкающий
звук,  мотнул головой влево, сомкнул челюсти, с треском ломая застрявшие
в  пасти копья (я  успела разглядеть,  что  еще один каменный наконечник
торчит у  него из  глаза),  и  ушел в  глубину.  Еще несколько секунд мы
видели,  как он скользит вниз в  толще воды;  тянувшийся за ним багровый
след казался дымом...
     Теперь надо было заняться ногой Тонха.  Я  порезала на полосы часть
рубашки Каайле (ту, со спины, которую все равно следовало вырезать, если
я  собиралась носить эту  рубашку сама)  и  перевязала раны  (этому меня
отчим  тоже  научил).  Сквозь  повязку  проступили два  пятнышка  крови,
побольше и  поменьше,  но дальше они не разрастались,  и  я решила,  что
принятых мер достаточно. Тонх говорил, что это все ерунда, что в детстве
он   как-то  рассадил  ногу  до  кости  об  острый  осколок  ракушки  (и
демонстрировал шрам на подошве в  качестве доказательства),  но я велела
ему не хорохориться и не напрягать пострадавшую конечность, пока раны не
затянутся. Тем не менее, грести он сел вместе с остальными - ибо все эти
события никак не отменяли необходимости продолжать путь на север.
     Штиль вынудил нас  грести,  с  периодическими перерывами на  отдых,
остаток  этого  дня  и  весь  следующий.  Измерив  в  полдень широту,  я
получила,  что мы  находимся между двадцать второй и  двадцать четвертой
параллелями -  не  так хорошо,  как по  идеальному сценарию,  но заметно
лучше,  чем по наихудшему.  Я  рассчитывала,  что мы достигнем земли дня
через три-четыре,  даже если придется и  дальше грести -  а  если подует
ветер, и того быстрее.
     И ветер действительно подул. Вот только он был встречный.
     Может быть, настоящий моряк на настоящем корабле шел бы галсами и в
таких условиях.  Даже наверняка.  Но нам оставалось лишь свернуть парус,
сжать зубы и грести.
     Когда  на   следующий,   двенадцатый,   день  я   измерила  широту,
получилось, что за сутки мы не продвинулись. А с учетом возможной ошибки
измерений, может быть, нас даже отнесло назад.
     Припасы еды к  этому времени уже кончились,  мы целиком зависели от
рыбной ловли,  проходившей с  переменным успехом.  Я  уже не  брезговала
сырой рыбой,  которая оказалась не  такой уж  плохой на  вкус (запах был
хуже). Но гораздо хуже было то, что, с учетом потерянного кувшина, у нас
на исходе была вода.
     Вдобавок  ко  всему  северный ветер  нес  плохую  погоду.  По  небу
проплывали облака и  даже тучи,  пока,  правда,  не в  таком количестве,
чтобы  лишить  нас  возможности ориентироваться.  И  становилось ощутимо
холоднее.  Все-таки  в  северном полушарии была зима,  и  ветер донес ее
зловещее  дыхание  и  до  тропиков.   Мне-то,  всю  жизнь  прожившей  за
пятидесятой параллелью,  было  еще  ничего (тем  более что  у  меня была
одежда), а вот нгарэйху по ночам мерзли даже под одеялами.
     И еще меня беспокоила нога Тонха.  Конечно, мгновенно такие раны не
заживают,  но  эти даже не  пытались сделать вид,  что идут на поправку.
Напротив, они воспалились, и лодыжка начала опухать. При движении из них
все  еще сочилась кровь.  Я  уже извела на  повязки оба рукава рубашки и
смирилась с мыслью,  что придется извести ее всю, но что толку в простой
ткани,  к тому же не очень чистой? Вот если бы приложить к ране мазь или
целебные травы...  увы,  у нас не было ничего подобного.  Наверное,  это
была  моя  вина  -  мне  следовало подумать  об  аптечке,  отправляясь в
плавание.  Хотя  сама я  все  равно не  разбираюсь во  всяких снадобьях,
пришлось бы просить помощи у Чахи...
     Тринадцатый и  четырнадцатый дни  не  принесли перемен  к  лучшему.
Ветер все  так же  дул в  лицо,  морщил волны,  срывал с  весел холодные
брызги.  Солнце  все  чаще  скрывалось за  тучами.  Мы  активно работали
веслами,  стараясь согреться,  но от этого разыгрывалась жажда, а рацион
воды был урезан до  минимума.  Некоторые нгарэйху уже чихали и  кашляли.
Спали,  сбившись в кучу,  чтобы согреть друг друга.  Самой лучшей печкой
был Тонх,  но радоваться тут было нечему:  его раны загноились, и у него
начался  жар.   Обычно  у  дикарей  раны  заживают  лучше,  чем  у  нас,
избалованных цивилизацией аньйо,  но,  как видно,  все дело было в зубах
морьйала.  Зубах,  между  которыми гнили остатки съеденной рыбы.  Теперь
этот трупный яд отравлял кровь Тонха, и мы ничего не могли поделать.
     Я все чаще ловила на себе угрюмые взгляды.  Вслух ругать меня никто
пока не решался,  но я догадывалась, о чем они думают. Вряд ли они ждали
от  меня  чуда;  они  знали,  что  море -  не  стихия Эййэ.  Но  богиня,
легкомысленно втянувшая смертных в  своих дела и  заставившая их бросить
дом,  друзей и родных ради того,  чтобы загибаться от жажды, усталости и
холода  посреди открытого океана -  такая  богиня явно  не  пользовалась
прежней симпатией.  Не  решаясь высказать все  это мне,  они срывали зло
друг на друге.  Любой пустяк мог послужить поводом к перепалке. "Смотри,
куда  машешь веслом!  Ты  меня  всего  обрызгал,  глупый ипу-ипу!"  "Ой,
поглядите на него!  На него попало три капельки,  а  он уже визжит,  как
новорожденная девчонка!" "Можно подумать, новорожденные мальчишки визжат
тише!" (это уже не могла удержаться Ийхэ).  Я старалась мирить их, и они
неохотно  успокаивались,   но  в  адресованных  мне  взглядах  явственно
читалось:  "А  вот уж ТЫ бы помолчала бы".  Кажется,  только Нэн и  Ийхэ
хранили мне верность, несмотря ни на что.
     На  пятнадцатый день  облачность окончательно закрыла  небо.  Но  я
велела  продолжать грести против ветра  (и  сама,  разумеется,  подавала
пример,  хотя мне все чаще приходилось делать передышки).  Во-первых,  я
была уверена,  что ветер остается северным,  и  что мы заметим,  если он
существенно  сменит  направление  (дул  он  замечательно  ровно  -  одно
удовольствие идти в  такую погоду под  парусом,  если бы,  конечно,  нам
нужно было на юг). А во-вторых... пусть лучше тратят силы на греблю, чем
на ссоры.
     Утром  шестнадцатого дня  воды  в  последнем кувшине  оставалось на
донышке.  Буквально по глотку на каждого.  Я  объявила,  что этот глоток
откладывается до вечера,  а кому невтерпеж,  может полоскать рот морской
водой.  Однако  Нгош  демонстративно взялся  за  горло  кувшина с  явным
намерением отпить прямо сейчас.
     -Нгош, ты не слышал, что я сказала?
     -Слышал,  - ответил он. -Но слова не утоляют жажду. И грести я тоже
больше не буду.
     -Еще как будешь!  -  угрожающе шагнул к нему Нэн.  Я остановила его
жестом, надеясь решить дело миром.
     -Если мы  не  будем грести,  мы  никогда не  доберемся до  северной
земли, - рассудительно заметила я.
     -Попроси свою  мать-небо,  пусть  повернет ветер,  -  пожал плечами
Нгош.
     -Ветер зависит не только от неба, но и от моря, - возразила я, что,
в общем,  было правдой. -И если мои слова не утоляют жажду, то и твои не
наполняют парус. Так что бери весло.
     -Нет.
     -Эййэ,  с  ним не  так надо говорить!  -  Нэн вырвал кувшин из  рук
Нгоша.  Тот  не  ожидал  стремительного рывка,  но  теперь  дернулся  за
отнятым. "Сейчас завяжется драка, и они разольют нашу последнюю воду", -
подумала я и выдернула из-за пояса шпагу.
     -Отойди от кувшина, Нгош!
     Он вновь повернулся ко мне,  глаза сощурились, сойдясь на вытянутом
в его сторону стальном жале.
     -Я тоже умею махать саблей, - сказал он с угрозой.
     -И  ты  осмеливаешься угрожать мне?  -  я  даже растопырила крылья,
демонстрируя все превосходство богини над простым смертным.
     Нгош молчал,  недобро глядя на меня.  Нэн стоял слева от него,  все
еще держа кувшин на весу.
     -Эййэ! Ребята! - крикнула вдруг Ийхэ. -Берег на горизонте!
     Действительно,  впереди,  в трех румбах левее нашего курса, чернела
полоска земли.  Ссора  сразу  была  забыта (или,  по  крайней мере,  все
сделали вид,  что это так). Мы взялись за весла все вдесятером - и Нгош,
и даже Тонх, уже два дня как освобожденный от гребли. Казалось, что наши
злоключения наконец-то позади.
     Нам  пришлось грести против ветра часа четыре (Тонх выбился из  сил
куда раньше и был уложен отдыхать), прежде чем мы наконец приблизились к
берегу.  Еще  по  пути  у  меня зародились серьезные сомнения,  что  это
Йертаншехе,  а  теперь стало окончательно ясно,  что  перед нами остров.
Причем небольшой, мили четыре в поперечнике, так что вряд ли здесь могли
быть какие-то поселения.  С той стороны,  откуда мы подплыли, не было ни
бухт,  ни  пляжей  -  одни  лишь  угрюмые скалы,  о  которые разбивались
сине-зеленые волны.
     -Здесь никого нет, - выразил общую мысль Нгош. -Никого и ничего.
     -Тем не менее,  нам надо высадиться, - возразила я. -Мы можем найти
там воду и пищу.
     Мы  снова  налегли на  весла.  Пришлось обойти остров по  периметру
почти целиком,  прежде чем отыскалась подходящая каменистая бухточка.  В
ней  было мелко,  и  большие камни дна,  хорошо различимые в  прозрачной
воде,   обильно   поросли   водорослями,   кое-где   даже   достигавшими
поверхности. Бурые лохмы водорослей оставались и на веслах; плыть в этом
супе  было неприятно,  зато вода была совершенно гладкой -  мелководье и
водоросли гасили волны.  Спустя несколько минут мы  выбрались на  берег,
который представлял собой базальтовую плиту,  наклонно уходившую в воду.
При  первых шагах  по  твердой суше  после  полутора декад в  океане нас
качало, это было даже забавно... Тонха оставили лежать в пироге, хотя он
порывался идти  с  нами,  говоря,  что  уже  отдохнул  и  прекрасно себя
чувствует  -  но  достаточно было  потрогать  его  пылающий  лоб,  чтобы
убедиться,   что   это   не   так.   На   его  распухшую  ногу  (опухоль
распространилась уже вверх и  вниз от повязки) и  смотреть было страшно,
вряд ли он смог бы идти, даже если б я ему разрешила...
     На обследование острова у нас ушло около двух часов,  хотя все было
ясно с самого начала. Всюду нас встречал голый базальт, застывшие потеки
лавы,  острогранные  каменные  глыбы,  куски  ноздреватой  вулканической
породы.  Ни  клочка почвы,  ни  стебелька травы,  ни капли пресной воды.
Кое-где,  впрочем,  камни были в  частых белых оспинах птичьего помета -
как видно, остров служил местом отдыха для перелетных стай. Но следующей
такой стаи пришлось бы ждать пару месяцев...
     К тому времени,  как мы завершили осмотр этого унылого места,  дело
уже шло к  вечеру.  Каким бы  неприветливым ни  был остров,  продуваемое
северным ветром море выглядело еще  неуютнее,  и,  когда Ийхэ предложила
переночевать здесь,  все,  включая меня,  ее  тотчас же  поддержали.  Мы
спустились к кораблю и хотели сообщить нерадостные новости Тонху, но тот
спал  тяжелым,  нездоровым сном.  Я  потрогала  покрытый  испариной  лоб
больного (он замычал, но не открыл глаза), потом почти силой влила в его
запекшиеся губы пару глотков воды.
     Ночевка на  твердой земле имела свои несомненные плюсы:  мы  смогли
развести костер,  пустив  на  растопку опустевшие корзины.  Прежде,  чем
стемнело,  нгарэйху  успели  насобирать на  прибрежных подводных  камнях
ракушек.  Молюсков сварили в кувшине,  куда налили морскую воду - первая
горячая еда  с  начала  путешествия.  Впрочем,  "сварили" -  это  громко
сказано:  корзины  сгорели быстро,  вода  едва  успела  закипеть.  Когда
последние угольки потухли,  мы  все же вернулись спать на корабль -  это
было теплее, чем ночевать на голых камнях.
     Ночью  пошел  дождь.  Не  тропический ливень,  скорее обычный дождь
умеренных широт. Я пробурчала что-то нелестное, разбуженная барабанящими
по щеке холодными каплями,  и вдруг до меня дошло:  это же вода! Пресная
вода!  Я  принялась  расталкивать остальных,  говоря,  что  надо  как-то
собрать эту воду,  но они мычали, сонно отбрыкивались и втягивали головы
под одеяла. Наконец растормошенный Нэн, зевая, объяснил мне, что кувшины
стоят открытые,  и сейчас все равно ничего больше не сделаешь,  а к утру
на  острове будут лужи,  и  вот тогда-то мы пойдем на водопой.  Но я  не
согласилась с  его  дикарской мудростью.  Что  значит "не  сделаешь"?  А
парус?  Ведь он, свернутый вокруг мачты - почти готовая воронка, которую
надо  лишь  направить в  горло кувшина!  Чем  я  и  попыталась заняться,
правда,  без внушительного успеха -  в  основном вода стекала по мачте и
капала вокруг нее,  в кувшин попадало совсем немного. Все же утром пинты
две там было.
     Вообще,   если   бы   не   мысли  о   воде,   пробуждение  было  бы
отвратительным.  Вылезать из-под  промокшего одеяла в  сырое и  холодное
утро, бррр... Над морем висел туман, а над туманом висели скалы острова,
словно бы  парившие в  этом  белом мареве.  Прихватив с  собой уцелевшие
чашки  и  кувшины,  мы  отправились на  поиски подходящих луж.  Пока  мы
поднимались по  наклонной плите,  нас не  ждало ничего приятного -  вода
стекла по ровному базальту в  море,  а тем,  что задержалось в небольших
пологих впадинах,  не напилась бы и йупа.  Но дальше, у скал, дела пошли
лучше -  здесь отыскались углубления в камне,  куда вода стекала со всех
сторон.  Мы сперва напились сами (могла ли я  представить,  живя в своем
уютном йартнарском доме  и  читая  умные  книги,  что  когда-нибудь буду
стоять  на  четвереньках  и  с  наслаждением пить  из  лужи?),  а  затем
принялись черпать  воду  чашками  и  наполнять кувшины.  Всего,  облазив
практически весь  остров,  удалось набрать около тридцати пинт.  К  тому
времени было уже за полдень (я опять прозевала момент для измерений, что
было совсем непростительно -  на  твердой земле они вышли бы точнее),  и
туман  полностью  рассеялся;  небо  было  в  дымке,  и  солнце,  хотя  и
походившее на  яичный желток,  плавающий в  молоке,  все же  могло вновь
служить нам ориентиром.  Я  скомандовала отплытие,  и вскоре мы навсегда
покинули безжизненный берег.
     Ветер  наконец-то   сменился  на   западный;   то,   что   когда-то
воспринималось,  как неудача,  теперь было благословением. Мы развернули
мокрый парус.  Правда,  ветер теперь был не  только не  попутным,  но  и
слабым,  и  мы  тащились,  как  сонный тайул;  несколько раз я,  потеряв
терпение,  брала  весло,  но  моему примеру следовали с  явной неохотой;
сытые  и  напившиеся,   мои  спутники  уже  не  считали  наше  положение
отчаянным. Хотя я по-прежнему не знала, насколько далеко до материка, да
и Тонху становилось все хуже. Он бредил.
     Утром  восемнадцатого дня  над  морем  снова поднялся туман,  такой
густой,  что было непонятно, плывем мы или летим. Неубранный парус висел
дряблыми складками.  Было холодно;  даже я,  в  своем камзоле,  штанах и
сапогах, сидела, обхватив руками плечи крест-накрест и подтянув колени к
груди.  Нгарэйху кутались в одеяла,  которые,  однако,  вновь отсырели и
приносили не слишком много пользы.  То и  дело кто-нибудь покашливал или
хлюпал носом.  Картину дополняло неразборчивое бормотание Тонха.  Он все
время пытался сбросить с себя одеяло - ему было жарко.
     -Оставь его!  -  неожиданно сказал Нгош, когда Ийхэ в очередной раз
укрыла больного.  -Если ему не  нужно одеяло,  отдай мне.  Он  все равно
скоро умрет.
     -Нгош, как ты можешь так говорить! - возмутилась девушка.
     -Не веришь мне - спроси у Эййэ. Ведь это правда, Эййэ?
     Черт бы побрал этого Нгоша! Приемы фехтования он схватывал на лету,
и ранайский алфавит выучил одним из первых,  но знала бы я,  как он себя
поведет  -   ни  за  что  не  взяла  бы  его  с  собой.   Однако  теперь
требовательные взгляды обратились в мою сторону,  и нужно было отвечать.
Я  не  нашла в  себе сил  соврать что-то  успокаивающее.  Действительно,
решение надо  было принимать -  я  и  так  слишком долго оттягивала это,
надеясь,  что  мы  вот-вот доберемся до  колоний и  передадим больного в
госпиталь.
     -Я  не врач,  -  сказала я  и,  вспомнив,  что они еще не учили это
ранайское слово,  пояснила:  - Не жрица, ведающая травы. Но, думаю, Тонх
действительно...  может умереть.  Боюсь,  в нынешнем состоянии его может
спасти только ампутация.
     -Ампу... что?
     -Его нога гниет,  и  ее  надо отрезать,  -  произнесла я  уже более
твердо.  -Тогда яд  от  раны перестанет отравлять остальное тело.  Тонх,
конечно,  уже не  будет ни  охотником,  ни  воином,  но в  Ранайе это не
обязательно.
     Какое-то  время  все  молчали,  шокированные моими словами.  Смерть
охотника,  получившего опасную рану -  это было в порядке вещей и вполне
укладывалось в их головах, но сознательно искалечить собрата по племени?
Правда, пятнадцать лет назад их соплеменникам уже доводилось проделывать
подобное, чтобы освободиться от цепей...
     -Он же умрет,  если это сделать,  - нарушил, наконец, молчание Нэн.
-Кровь вытечет из  него.  Сыну моего дяди рэтэ-чу откусил ногу,  он умер
очень быстро.
     -Такая опасность есть,  -  подтвердила я.  -Но,  если  как  следует
перетянуть ногу, может, удастся этого избежать.
     -Чем? От твоей рубашки почти ничего не осталось.
     Я вытащила ремень из своих штанов.
     -У нас нет топора,  -  продолжила я,  -  но есть меч. У кого из вас
хватит сил сделать это одним ударом?
     Мои спутники нерешительно переглядывались.
     -А захочет ли он жить так? - снова усомнился Нэн. -Без ноги?
     -Умереть никогда не поздно,  -  возразила я. -Ну? Может, ты, Нэн? У
тебя твердая рука.
     -Я готов это сделать,  - сказал вдруг Нгош, и, конечно же, добавил:
- Если все тут такие слабаки.
     -Хорошо,  ты  сделаешь  это,  -  поспешно  подтвердила я,  упреждая
ответные реплики. -Давайте уложим Тонха на настил.
     Мы уложили его с краю, вдоль борта пироги, в которую встал "хирург"
- так  ему  было  удобней  рубить.  Я  в  последний  раз  осмотрела ногу
больного,   морщась  от  резкого  мерзкого  запаха.  Пожалуй,  Нгошу  не
пригодилось бы  одеяло Тонха  -  оно  тоже  успело провонять...  Опухоль
подползала уже  к  колену,  но  все  же  еще  не  добралась до  него;  я
понадеялась,  что  достаточно  будет  перерубить ногу  в  верхней  части
голени,  и показала Нгошу, куда он должен ударить. Потом туго обмотала и
изо всех сил затянула ремень выше этого места.
     Нгош поднял меч.  Нгарэйху смотрели на него, как зачарованные, но я
в последний момент отвела взгляд. Конечно, в обморок бы я не хлопнулась,
но - не самое приятное зрелище, знаете ли.
     Итак,  я  отвернулась  и  посмотрела  в  сторону  моря,  машинально
отметив,  что  туман  развеивается;  появившийся ветерок быстро разгонял
его.  И в этом редеющем тумане не так уж далеко от нас вдруг обозначился
стройный силуэт.
     -Стойте! - крикнула я.
     Нгош  натужно гыкнул:  ему  стоило  усилий  остановить уже  начатый
замах. Все же меч замер в воздухе, не коснувшись Тонха. Теперь все глаза
устремились туда, куда я показывала.
     Туман  окончательно  растаял  в  считанные  минуты,   и  теперь  мы
отчетливо видели трехмачтовую баркентину,  шедшую в  нашем  направлении,
хотя и  не прямо на нас;  ее курс пролегал локтях в  двухстах правее,  а
расстояние до  нее  в  тот момент было где-то  вдвое больше.  Пока я  не
видела ее флага,  но -  какая разница? Серебро принимают в любой стране!
Тут  же,  впрочем,  я  напомнила  себе,  что  судно  может  оказаться  и
пиратским.  Однако,  решила я,  если что-то в этом корабле покажется мне
подозрительным,  мы  уйдем от  него на веслах против ветра.  Конечно,  в
погоню могут выслать шлюпки,  опять же,  пушечные ядра летят далеко,  но
вряд  ли  пираты на  таком хорошем корабле станут напрягаться ради такой
маленькой и хлипкой скорлупки, как наша.
     Я скомандовала свернуть парус -  при этом ветре он только мешал - и
грести,  не выкладываясь,  навстречу баркентине.  Не кричать,  руками не
махать и  вообще соблюдать достоинство.  Те,  что на  борту,  не  должны
догадываться о нашем бедственном положении.
     Сама я нахлобучила шляпу,  вновь вдела в брюки ремень и засунула за
него шпагу.  Плохо, конечно, что нет ножен, но что поделаешь... Камзол и
шляпа имели,  разумеется,  жалкий вид, но я надеялась, что издали это не
так  заметно.  Камзол к  тому же  был мне явно велик,  но  это было даже
хорошо -  я  помнила прошлые уроки и не хотела,  чтобы экипаж баркентины
догадался о моей крылатости.
     Вскоре я  уже  различила цвета вымпела над  грот-мачтой -  это были
цвета ранайского торгового флота.  Само по  себе это ничего не значило -
вопреки фантазиям романистов,  у  пиратов нет  своего флага,  они всегда
поднимают цвета мирных судов,  чтобы их не раскусили раньше времени - но
не слишком мощное пушечное вооружение,  в частности,  отсутствие носовой
батареи,  подтверждало,  что это торговый,  а не боевой корабль. Затем я
разгядела и буквы на носу - баркентина называлась "Королева морей".
     На  "Королеве"  нас  наверняка  уже  заметили,  но  продолжали идти
прежним курсом.  Оно  и  понятно -  слишком много чести сворачивать ради
такого суденышка,  тем  более что мы  и  так плыли к  ним...  Наконец мы
подошли практически к самому борту. Сверху, перегибаясь через фальшборт,
на нас уже смотрели дюжины две матросов -  кто-то просто пялился, кто-то
показывал  пальцем,  кто-то  непочтительно ржал.  Зрелище  мы  и  впрямь
представляли колоритное  -  какая-то  жуткая  тростниковая конструкция с
черным кожаным парусом,  а на ней - девять полуголых туземцев, некоторые
из  которых,  однако,  вооружены стальными саблями,  и  во  главе них  -
светлокожий аньйо  в  камзоле и  четырехуголке.  В  ответ на  сыпавшиеся
сверху  недоуменные возгласы  и  насмешки  я  хранила  гордое  молчание,
показывая,  что  с  этим сбродом мне  говорить не  о  чем.  Мои спутники
продолжали грести, чтобы держаться рядом с баркентиной.
     Наконец,  властно раздвинув подчиненных,  показался капитан. Он был
лыс,  круглолиц и изрядно упитан; пальцы рук, ухватившихся за фальшборт,
походили на  сардельки.  Пышный,  но засаленный кружевной воротник давно
тосковал по стирке. Тем не менее, серьги в обоих ушах свидетельствовали,
что за плечами у капитана "Королевы" - две кругосветки.
     -Приветствую,   сударь,   -  я  небрежно  махнула  шляпой.  -Вы  не
подскажете наши координаты?  Дело в  том,  что я  испытываю недостаток в
точных навигационных приборах.
     -Двадцать седьмой  градус  северной широты  и  девятый  -  западной
долготы,  -  ответил он с усмешкой. Голос у него был низкий и рокочущий,
словно ему нужно было прочистить горло.
     Двадцать седьмой градус!  Я и не предполагала, что мы забрались так
далеко на  север.  Видимо,  мои измерения и  расчеты были все же слишком
неточными... Но значение долготы мне мало о чем говорило. Без карты я не
могла определить, близко мы к Йертаншехе или нет. Кажется, девятый - это
все-таки слишком далеко к востоку...
     -А  каково расстояние до  ближайшего порта?  -  продолжала я  тоном
светской беседы.
     -Примерно пятьсот сорок миль на запад-северо-запад.
     От него, разумеется, не укрылось, как вытянулась моя физиономия.
     -Кажется,  вы с вашими коричневыми друзьями немного заплутали, так?
- он продолжал усмехаться. - Рассчитывали вернуться домой к ужину?
     -Не забывайте,  что смех -  дорогое удовольствие, - холодно осадила
его я. - За него приходится платить.
     -В самом деле?
     -Разумеется.  В  данном случае вы  платите полновесными серебряными
йонками, которые могли бы перекочевать из моего кармана в ваш, если бы я
и  мои  друзья воспользовались вашим кораблем.  Но,  разумеется,  мы  не
поднимемся на борт судна,  где к  нам не проявляют должного уважения,  -
видя,  что последний тезис он явно не воспринимает всерьез,  я добавила:
-Мы уже проплыли больше тысячи миль и можем проплыть еще столько же. Так
что, если вам не нужны деньги, то спасибо за координаты и прощайте.
     К  моей радости,  среди моих спутников никто не  оказался настолько
простодушным,  чтобы поверить в мою решимость, испугаться и сорвать весь
блеф (а  может,  они  просто не  настолько еще понимали беглую ранайскую
речь).
     -Не надо пороть горячку,  - примирительно изрек капитан. -Даже если
бы  у  вас не было денег,  с  моей стороны было бы преступно бросить вас
посреди океана на  этой плетеной корзинке.  Но если вы способны оплатить
проезд - тем лучше. Сейчас вам спустят шторм-трап.
     Через борт  полетела веревочная лестница,  разматываясь на  ходу  и
стуча дощечками ступенек.
     -У нас один больной,  -  предупредила я,  -  он не сможет подняться
сам.
     -Он заразен? - нахмурился капитан.
     -Нет,  но  у  него  серьезно повреждена нога  и...  это  похоже  на
гангрену. У вас на судне есть врач?
     Капитан переглянулся с кем-то на борту.
     -Да,  -  сказал он,  -  у нас есть врач. Мы спустим сеть для вашего
больного.
     Они  действительно спустили сеть  на  четырех веревках по  углам  -
что-то  вроде  большого гамака  или  кокона.  Мы  осторожно уложили туда
Тонха,  и его втащили наверх. Следом по трапу поднялась я (надо сказать,
что  взбираться по  веревочной лестнице,  держа  в  одной  руке  тяжелый
саквояж с деньгами,  вовсе не такое простое занятие -  хорошо хоть,  что
море было спокойным).
     -Господи Вершитель, Обличитель и Заступник! - изумленно пробормотал
капитан, едва я перелезла через борт. -Девчонка!
     Выходит,  до сих пор он думал, что разговаривает с юношей! Конечно,
на мне был мужской камзол, и тень от шляпы падала на лицо... и все же на
несколько секунд  я  шляпу  снимала;  удивительно,  как  можно  было  не
заметить  мой  нос.   Должно  быть,  мысль  о  том,  что  девушка  может
командовать кораблем, пусть даже "плетеной корзинкой", была для капитана
настолько невозможной,  что мозг просто отказался воспринять информацию,
которую передали глаза.
     -Йерка Лаарен,  к  вашим услугам,  -  я,  не выпуская из левой руки
саквояж,  демонстративно отсалютовала ему шпагой. Именно потому, что это
была шпага моего родного отца,  на  сей раз мне захотелось назваться его
фамилией -  хотя,  если  капитан вдруг  был  в  курсе  моих  отношений с
губернатором Лланкеры,  некоторый риск в этом был. Но эта фамилия ничего
ему не сказала.
     -Вы не могли бы убрать ваше оружие?  -  поморщился он.  -У нас, как
видите, мирное судно... (Действительно, у толпившихся на палубе матросов
я  почти не заметила оружия -  лишь у нескольких за поясом торчали ножи;
из-за  кушака  капитана,  однако,  выглядывала,  словно  змеиная голова,
рукоятка пистолета).  И мне бы не хотелось пускать на палубу вооруженных
дикарей.
     -То, что они туземцы, еще не значит, что они дикари, - возразила я.
-Вряд ли хоть один из ваших матросов знает математику так, как они.
     -Хорошо,  хорошо,  -  нетерпеливо закивал капитан,  - но все же, не
могли бы  они  оставить свое оружие?  Мои матросы,  может быть,  не  так
хорошо знают математику,  зато они знают туземцев.  Мы потеряли шестерых
аньйо на  островах.  Кстати,  откуда у  ваших математиков мечи  и  сабли
цивилизованных аньйо?
     -Выловили в бухте,  где затонул мой корабль, - ответила я, упреждая
дальнейшие распросы.  -  Послушайте,  капитан,  экипаж такого судна, как
ваше,   минимум  впятеро  больше  моего,  и  ваши  аньйо  не  похожи  на
слабосильных трусов (добавила я  не  без  умысла).  В  любом  случае,  я
гарантирую вам безопасность со стороны моих друзей.
     В  этот момент над бортом появилась кудрявая голова Нэна.  Шпагу он
держал в зубах, закусив возле эфеса, и вид у него был самый разбойничий.
Кто-то  из  матросов многозначительно хмыкнул.  Я  боялась,  что капитан
упрется и откажется пускать нгарэйху на корабль, пока те не разоружатся,
но он лишь поморщился:
     -Ладно, пусть сохранят эти железки, раз они им так дороги, но никто
из  них не должен показываться с  оружием на палубе.  Если хоть один это
сделает, мы будем расценивать это, как нападение.
     -Хорошо,  -  согласилась  я  и,  обернувшись к  Нэну,  который  уже
спрыгнул   на    палубу,    изложила   капитанское   условие   на    той
нгарэйхуранайской смеси,  на  которой мы  общались.  Тот  оскалил зубы и
завращал  глазами,  изображая  стр-р-рашного  дикаря,  мечтающего съесть
печень капитана сырой. Я велела ему не валять дурака и вновь повернулась
к капитану:
     -У  вас  найдутся для  них  свободные каюты?  Я  не  требую каждому
индивидуальную,  им,  наоборот,  будет веселее вместе,  но  мои спутники
должны быть размещены со всем возможным комфортом.
     -Об этом можете не беспокоиться,  -  улыбнулся капитан. - Сейчас их
проводят. А я покажу вам вашу, и мы заодно обсудим финансовые вопросы.
     Я  бросила через борт  последний взгляд на  свой кораблик,  что  ни
говори,  а с честью выдержавший нелегкое плавание, и двинулась следом за
капитаном.  Миновав расступившихся моряков,  я,  однако,  увидела Тонха,
который все еще лежал на палубе.
     -В чем дело, капитан? Почему больной до сих пор не в лазарете?
     -Безобразие,  -  кивнул капитан.  -  Эй вы там, олухи! Слышали, что
сказала эта юная дама? Ну-ка займитесь им, да повежливей!
     Двое матросов склонились над Тонхом, и я, успокоенная, пошла дальше
на корму за своим провожатым.
     Каюта,  куда он  меня привел,  была небольшая,  но довольно уютная.
Помимо кровати и  полированного шкафа,  в  ней были круглый столик и два
стула с  изящно выгнутыми спинками.  Круглый иллюминатор в медной оправе
задергивался шторкой.  Капитан приглашающе указал мне на стул,  стоявший
ближе к иллюминатору, и неторопливо, как делают толстые аньйо, опустился
на другой, приставив его с противоположной стороны стола.
     -Куда идет ваше судно? - я предпочла сразу перейти к делу.
     -Это зависит от многих причин,  -  туманно ответил шкипер. -Морские
ветры  переменчивы,  как  и  судьба  торговца.  А  вы  желаете попасть в
какую-то из ранайских колоний?
     -Я направлялась туда,  но лишь затем, чтобы посадить моих друзей на
корабль до Ранайи. А самой мне нужно на западное побережье Гантру.
     -Так в Ранайу или в Гантру? - усмехнулся капитан.
     -Сначала в  Гантру,  потом в  Ранайу,  -  решила я.  В  Гантру моим
подопечным делать было нечего -  гантрусы,  с их кастовой системой, вряд
ли относились к  темнокожим лучше,  чем к  крылатым.  -Я  оплачу вам оба
рейса.
     -"Королева морей" -  не рыбацкая шхуна,  - заметил он, - наши рейсы
стоят недешево. И плату я беру только наличными.
     -У меня есть деньги.
     -Мне кажется, самое время на них взглянуть. Они здесь, не так ли? -
он  указал  на  саквояж.  В  самом  деле,  большой  догадливости тут  не
требовалось.  Я  открыла  саквояж  (от  внимания  капитана  наверняка не
укр�